Борис Некрасов - Просто металл
— Ну, не обидим, я полагаю. Только вот насчет трактора, чтобы доставить всё это, повременить малость придется. Одна машина на ходу всего, а зам говорит, что она ему вот так нужна. — Он резанул ребром ладони по горлу. — Потерпят твои архаровцы день-два.
Гладких встал.
— Так какой же, извините, от вашей благотворительности толк? На себе я все понесу на участок?
— Не остри. Сказал: отремонтируем второй трактор и доставим.
— Я в мехцех заходил. Там говорят, что раньше чем через две-три недели машина готова не будет.
На лице директора обозначилась суровая складка.
— Кто, говоришь, тебе это сказал?
— Люди, говорю, сказали.
Еще минут через десять было получено директорское согласие и на трактор.
— Все, слава богу? — шумно вздохнул директор, словно это он сам только что свалил со своих плеч на злополучный трактор непосильный груз. — Или еще что есть?
— Есть…
И Гладких вернулся на участок не только с доверху нагруженным тракторным прицепом, но и с приказом директора прииска. В нем говорилось о закреплении за участком рабочей силы и об освобождении от занимаемой должности начальника смены, дебошира и пьяницы Алексея Важнова.
Когда разгрузка кончилась и трактор, перелицовывая глубокий след на снегу, тронулся в обратный путь, Иван ушел в свою каморку. Нет, не таким представлял он себе свое новое жилище, когда возвращался из отпуска. Наружная дверь, с которой свисала бахрома оборванной обивки из мешковины, вела прямо в небольшую клетушку. Единственное оконце, затянутое толстым слоем почерневшего от копоти льда, едва-едва пропускало свет. Привыкнув к полумраку, Иван разглядел на дощатом столе возле окна пустую консервную банку, еще одну, поменьше, с соляркой и плавающим в ней фитилем, ржавый кухонный нож с отломанным наполовину лезвием, мятую, обожженную дочерна алюминиевую кружку. Налево в углу, наискосок от окна, стоял сбитый из жердей ничем не покрытый топчан. Посредине комнатушки на выложенном из камней основании стояла печка — обрезанная автогеном половина железной бочки. Иван ухмыльнулся невесело: вот тебе, брат, и городской комфорт — устраивайся! Шагнув с порога в комнату, споткнулся о пустую бутылку. Бутылка отлетела под стол, и оттуда, как издевательский смешок, послышался перезвон пустой посуды и трель разбитого стекла…
Иван разозлился. Он швырнул чемодан на топчан, зажег коптилку и стал сгребать мусор поближе к двери. Потом вступил в сражение с печкой. Труба была забита снегом, и каморка наполнилась едким, выжимающим слезу дымом. Пришлось открыть дверь.
Совладав наконец с печкой, присел на корточки и долго смотрел на пляшущее пламя…
Ругал ли он себя за то, что согласился ехать сюда? Вряд ли. Он остался верен себе, а люди раскаиваются обычно в содеянном только, когда изменяют в чем-то своим принципам, привычкам, характеру. А тут Иван имел дело как раз со своим характером. Только уже сидя в автобусе и направляясь на прииск, он подумал без особого раздражения, но с некоторой долей иронии: опять «на слабо» купили! И, конечно, вспомнил, как, в пятом классе вот так же «на слабо» сиганул из окна второго этажа на школьный двор. Правда, тогда все обошлось более или менее благополучно. Он слегка подвернул ногу и недельки две (на недельку больше, чем хромалось) припадал на нее, к всеобщей зависти сверстников.
А теперь?..
Прошла неделя, как решился вопрос о его назначении на «Конченый», а он так и не написал еще ничего Вере, откладывая это со дня на день, словно что-то еще могло неожиданно измениться в его судьбе. Да и что он мог написать девушке после того как несколько месяцев кряду уговаривал ее приехать к нему в Магадан и рисовал ей город таким, каким он представлялся ему самому по контрасту с полукочевой таежной жизнью?
Но дальше откладывать было нельзя. До обусловленного между ними срока оставалось немногим больше месяца. Девушка, наверное, уже собиралась понемногу, и Иван просто обязан был сообщить ей о переменах в своей судьбе. Вечером он сел за письмо.
«Дорогая, любимая моя! — писал Иван. — Я знаю, что ты должна обидеться на меня. И поделом. Вышло все как-то очень уж нелепо. Получилось, что напрасно я только растревожил тебя и с таким трудом уговорил ехать ко мне в Магадан. Ехать тебе не следует. Ожидаемого назначения я не получил, в городе зацепиться не удалось, и жить мне придется пока в условиях тяжелых, совсем не для тебя. Я человек привычный, и тайга для меня давно уже дом родной. А тебе здесь было бы очень трудно. Сочетать работу и учебу, как дома или в Магадане, ты здесь не сможешь. Я уже не говорю об элементарных удобствах и развлечениях. Верь мне, я очень хочу видеть тебя всегда рядом, но сейчас просто не имею на это счастье права. Дождусь ли я, его? Правда, мне снова обещали, что через несколько месяцев переведут в Магадан, но ты же видишь, как такая договоренность порой оборачивается.
…Больше всего боюсь я, что не хватит у тебя терпения ждать. Потерпи, Вера! Подожди!
Хоть и привычен я к таежной жизни, а и мне здесь сейчас нелегко. И не в тайге дело и не в том, что прохладно и что комната больше на клеть похожа, а в том, что дела не клеятся и трудно будет их налаживать. А тут еще о наших неудавшихся планах думы. Прости меня, Верушка! Правда, я без вины виноват, но получилось так, что я обманул и тебя и себя. Поэтому и чувствую себя виноватым перед тобой. Но давай верить и надеяться, ладно? Ведь главное между нами решено, правда же?
Передавай мой большой привет матери и братишке своему Гришутке. Скажи ему, что камней колымских для его коллекции я обязательно пришлю. Это-то мне теперь сделать легко. До свидания, дорогая моя. Теперь буду мучиться ожиданием письма от тебя. Не заставляй мучиться долго. Целую. Твой Иван».
Утром, до начала смены, Гладких пригласил к себе Карташева — того самого пожилого рабочего, с которым он познакомился в первый день на полигоне.
— Посоветоваться мне с вами надо, — сказал Иван рабочему. — На шурфовке давно работаете?
Карташев исподлобья метнул на начальника участка недоумевающий взгляд: подвох, мол, какой готовится или это ты серьезно? Он молча свернул папиросу, прикурил, глубоко затянулся и наконец выдавил из себя:
— Это смотря как. Вообще или на этом участке?
— И вообще и на этом участке.
— Всего лет двадцать Пять будет, а здесь — шестой месяц пошел.
Помолчал немного и добавил:
— Только чего со мной советоваться? Что я, инженер какой или геолог?
— Ну, это вы зря. Вот и я не инженер вовсе, учусь только. До этого все больше на шахтной добыче работал, а еще раньше — по механической части, на бульдозере, экскаваторе. У кого же мне учиться, если не у старых таежников?
— Нехитрая наука-то. Ковыряй себе землю, где скажут, — вот и все дело, — еще внимательнее приглядываясь к Гладких, ответил старик.
— Ну, а если все-так просто, почему же участок плохо работает?
— Так мы ж не работаем, а сидим больше, оттайки ждем. Летом больше работать надо, по талым грунтам, как полагается. Так опять же всех на промывку забирают. Так что, ежели учиться чему, то не здесь надо, а в другом месте где-нибудь.
— На ошибках тоже учатся.
— Так какая же здесь ошибка? Условия такие…
Гладких вслушивался в медленную, бесстрастную речь старого рабочего и, разглядывая его нескладную фигуру, ссутулившуюся на табурете, его небритое серое лицо, думал, что до такого равнодушия к своему делу рабочего человека могло довести только сознание полной бесполезности его труда.
— А вы сами как сейчас работаете?
— Как все…
— А все-таки?
— Процентов восемьдесят на круг выходит, как полагается.
— Не жирно.
— А я разве говорил, что жирно? Есть у нас и такие, которые еще хуже работают. Так у них практики супротив моей меньше. — Старик ухмыльнулся криво. — Лом, он инструмент простой, известное дело, но и к нему приноровиться надо…
— А зарабатываете сколько?
— Бывает, шестьсот, а то пятьсот.
— Тоже не жирно…..
Карташев пожал плечами: откуда, мол, взяться большему?
— Работать нелегко, наверно? — спросил Гладких. — Человек вы немолодой.
— Оно, конечно, дают и годы себя знать. Как полагается.
— А что если мы вас переведем на более легкую работу? В общежитие, например. И вам легче, и человек постоянный за порядком будет присматривать. Те же пятьсот рублей вы и там заработаете. Как думаете?
Карташев поднялся.
— Та-а-ак, — медленно протянул он. — Отставка, стало быть? Хватит, Семен Палыч, отработал свое! Так?
— Ну вот вы и обиделись на меня. А зря. Разве я вас с шурфовки снимаю? Я просто подумал, не будет ли вам легче, А там дело ваше. Думайте.
— Спасибо за заботу, конечно. Подумаю. Я подумаю! — повторил старик, и в голосе его Ивану послышалось что-то вроде угрозы. — Можно идти?
