Александр Поповский - Повесть о несодеянном преступлении. Повесть о жизни и смерти. Профессор Студенцов
Судья забыл о своей усталости и, словно опасаясь что–нибудь упустить из речи обвиняемого, склонился к столу и, почти касаясь его грудью, напряженно слушал. Ему нравились пререкания врача с заседательницей, его манера слушать, опустив глаза, и, прежде чем ответить ей, чуть досадливо кривить рот. Глаза его при этом светились дерзостью. Иногда он вдруг подопрет подбородок рукой, прищурит один глаз, словно мысленно измеряет какие–то величины, и, приподняв свои низко нависшие брови, улыбнется. Еще нравились судье легкость и решительность, с какой обвиняемый привлекал в свою защиту историю.
— И все–таки есть правила, которых надо держаться, — с заметным сочувствием заметил судья.
— Таких правил нет, — будто речь шла о чем–то общеизвестном, уверенно ответил врач. — С запретами в медицине не считаются, их во все времена нарушали. Есть нечто, возвышающееся над всеми законами, — это совесть и долг врача… Каких только вето не знала наука? Латеранский собор провозгласил, что церковь, «чуждающаяся крови», не позволит врачам заниматься хирургией. Прошло семь веков, и не было дня, чтобы какой–нибудь врачеватель — брадобрей, пастух или палач — этот запрет не нарушил… Поверив Аристотелю и Галену, что строение органов обезьяны и свиньи подобны строению их у человека, властители церкви и государства отказали врачам в праве заниматься анатомией. К чему штудировать организм человека, когда он давно уже изучен древними. Трагическое заблуждение, поддерживаемое религией, стало научной догмой. Возбранялось ставить опыты как на живых, так и на мертвых, однако строгие запреты и жестокие наказания ни к чему не приводили. Ученые добывали трупы из могил, скупали мертвые тела у торговцев трупами и втайне изучали анатомию. Напрасно население запасалось железными гробами и вешало на них замысловатые замки. Ничего не могло остановить движение человеческой мысли. Осквернителей могил предавали казни, на анатомов налагали епитимью и сажали их в тюрьмы. Мигел Сервет, открывший легочное кровообращение, заплатил за это жизнью и невообразимыми муками. Кальвин приказал возможно дольше продлить мучения анатома на костре. Прославленный Везалий, чтобы искупить свои прегрешения, был вынужден паломничать к святым местам, откуда он уже не вернулся. В надежде прекратить осквернение кладбищ королева Елизавета английская милостиво разрешила Кембриджскому колледжу вскрывать два трупа в году, однако с тем, чтобы вскрытые тела хоронили в присутствии профессоров с почестями, присвоенными людям, оказавшим услугу науке.
Самые опасные предрассудки и самые живучие неизменно укрывались под сенью медицины. Знаменитого Вольфа, который установил, что человеческий плод ни в яйце, ни в семени целиком не оформлен, а развивается по определенному порядку: сначала нервная система, затем мышцы и сосуды, — этого ученого свои же собратья объявили богоотступником и вынудили бежать из родной страны в далекую Россию. Лишь спустя восемнадцать лет после смерти Вольфа великое открытие его было признано наукой.
Под запретом был хинин, благодетельный для больных малярией, еретичной почиталась теория кровообращения, учение о мозге как о седалище интеллекта. О великом Ламарке Наполеон сказал, что он своими трудами бесчестит свою старость… Врач, предотвращавший родильную горячку у рожениц, и другой, подаривший миру учение о сохранении и превращении энергии, были заперты среди сумасшедших как безумцы, проповедующие бессмысленные идеи…
Обвиняемый умолк и, как человек, который вдруг понял, как много лишнего он наговорил, с виноватым видом взглянул на судей и вполголоса произнес:
— Простите… Все это к делу не имеет отношения и сказано не по существу…
— Нет, нет, — любезно проговорил судья, — это как раз по существу.
Увлеченный необычной речью, когда–либо звучавшей в зале суда, он не увидел ни гримасы недовольства молодой заседательницы, ни ожесточения, с которым она принялась что–то записывать. Неискушенный в юридических тонкостях, обвиняемый готов был поверить, что печальные повести прошлого логически связаны с настоящим и неминуемо лягут в основу судебного решения.
— Всегда так бывало, — продолжал врач, — запреты неизменно нарушались, и сами законодатели, как я полагаю, были этим довольны. Ведь по тому, как часто попирается закон, узнают о степени его пригодности. Не будь этих посягательств в прошлом, не было бы и прогресса… Покушением на закон об охране государственного строя начинались все революции. Людям, восставшим против отживших общественных форм, извечно воздвигают монументы… Всех истлевших на кострах, всех мучеников науки объявляли нарушителями людских и божеских законов… С запретами, конечно, надо считаться, но не следует увековечивать их.
Наступила долгая пауза. Пока судья размышлял, как вернуться к разбору дела и продолжать допрос, молодая заседателъница опередила его.
— Насколько я вас поняла, — скорее с тем, чтобы уязвить обвиняемого, чем выяснить его мнение, заметила она, — вы предпочли бы не знать запретов, чтобы по собственному произволу хозяйничать у постели больного. Благо к ответу вас не призовут, ведь медицина — наука не точная.
В дни ранней юности заседателъница мечтала быть врачом, обожала медиков и с душевным трепетом вступала в больничные палаты. Разочарованная, она с третьего курса перешла в другой институт, навсегда сохранив нелюбовь к медицинской науке.
Судья бросил на заседательницу строгий взгляд и шепотом попытался ей что–то внушить. Он все больше склонялся к мысли прервать заседание и объясниться с ней.
— Технические науки, конечно, более точны, — с усмешкой ответил обвиняемый, ища взглядом поддержку у судьи, — и не мудрено: уж больно механика проста, я сказал бы — примитивна. Сердце машины, ее мотор, имеет лишь одно назначение — быть двигателем, а лаборатория его только и способна, что преобразовывать энергию. В человеческом организме — множество моторов, все с различным назначением, и нет ни одной лаборатории, которая была бы ограничена одним родом деятельности. Ваши моторы относительно постоянны, наши сегодня во многом не те, что вчера, и завтра уже будут иными. Не механические передачи управляют ими, а химические процессы, не разгаданные еще до конца человечеством… Впрочем, мы напрасно отвлеклись от дела, — унылым тоном, столь непохожим на тот, с каким он только что перечислял прегрешения медицины, добавил обвиняемый, — я говорил уже вам, что признаю себя виновным.
— В чем именно? — спросил судья.
— В том, что заразил больного гельминтами… Это моя неудача, и я готов за нее отвечать.
— Значит, вы согласны, что сырое мясо… — начал судья и невольно умолк, заметив нетерпеливое движение обвиняемого.
— Напрасно вы придаете этому такое значение, — с легким укором произнес Лозовский. — Ученого, предложившего сырой печенкой лечить злокачественное малокровие, удостоили Нобелевской премии.
— И лечение это принято в медицине? — с неожиданным интересом спросил судья.
— Конечно.
— И у нас?
— Разумеется.
— Но в печенке, вероятно, — осторожно заметил судья, — нет бычьего цепня.
— Стоит ли нам спорить об этом? — снова оживился врач. — Собаки, которых несколько месяцев кормили мясным соком, а затем заразили туберкулезом, не заболевали. В книгах прошлого века описаны тысячи случаев излечения чахоточных сырым мясом… Полноценный белок — существенно важный материал для замены умерших тканей, он способствует усвоению витаминов, питанию организма кислородом, содействует образованию энергии и благотворно влияет на кору головного мозга. Там, где недостаточно белка, ухудшается усвоение жира и нарушается обмен…
Наступила пауза. Смущенный судья устремил вопросительный взгляд на заседателей и, не встретив поддержки, склонился над делом. Обвиняемый тем временем перегнулся к сидевшим в первом ряду женщине в меховом жакете и ее соседу, и между ними полушепотом завязался разговор. Мужчина, жестикулируя, на чем–то настаивал, врач не менее горячо возражал и о чем–то просил соседку. Судя по выражению ее лица, она не склонна была с ним согласиться и сочувственно внимала уговорам соседа.
Судья давно уже заметил, что эти люди время от времени заговаривают друг с другом, обмениваются красноречивыми взглядами и чуть слышным шепотом. Особенно неспокойно вел себя сосед молодой женщины, он не сводил с обвиняемого то встревоженного, то ободряющего взгляда и часто порывался ему что–то сказать. Судья строго заметил ему:
— Прошу вас не отвлекать обвиняемого разговорами. Вы мешаете суду.
— Это мой старый друг… — рассеянной скороговоркой ответил тот. — Мы знакомы с детства… Я ничего плохого не сделал… Меня вызвали в суд, и я жду.
— Вы кто же, свидетель? — спросил судья.
