Самуил Гордон - Избранное
Произведения Самуила Гордона по своему высокому художественному уровню относятся к лучшим образцам советской еврейской литературы, в которой он один из самых значительных ее творцов. И главное содержание, смысл его творчества — боль и надежда. Боль за несовершенство человека и надежда сделать его более счастливым.
Хаим Меламуд
ВЕСНА
Роман
I
В густо заросший двор Веньямина Захарьевича вошел паренек и быстрым, твердым шагом направился к двухэтажной деревянной даче с застекленной террасой, откуда неслись шумные веселые голоса. Вдруг он остановился. Голоса на террасе показались ему что-то очень знакомыми, настолько знакомыми, что он готов был поверить: среди наехавших гостей застанет здесь и тех, кто сегодня послал его сюда — выпускников десятого «В», — и вся решительность, с которой вошел во двор, почти полностью покинула его. Шаги стали тише, сдержанней, плечи словно опустились. На продолговатом матовом лице с слегка выдающимися скулами появилось выражение мальчишеской растерянности и смущения, как и несколько минут назад, когда он стоял перед калиткой в высоком заборе. В замешательстве юноша даже не заметил, как сошел с песчаной дорожки и оказался в тени полунагих деревьев, всеми ветвями уже окунувшихся в темневшую синеву быстро спускавшегося вечера.
Отсюда, из гущи широко разросшихся деревьев, юноша долго и напряженно следил за ярко освещенными окнами со спущенными прозрачными гардинами. Пока он еще не различил там ни одного знакомого лица, но из-за деревьев все же не вышел — решил подождать, хотя сам не знал, чего, собственно, ждать. У него было чувство ученика, неизвестно за что выставленного в середине урока из класса, и оно было в нем настолько ощутимо, что он даже удивился, когда вместо туго набитого учебниками портфеля увидел у себя в руке приглашение, присланное ему по почте Сиверами несколько дней назад.
Такие же приглашения, написанные от руки каллиграфически выведенными затейливыми буквами, получили почти все выпускники десятого «В», и хотя в приглашениях ни словом не упоминалось о поступлении Алика в институт, его одноклассники понимали, что Сиверы пригласили их к себе не только на день рождения Алика, которому исполнилось восемнадцать лет. Все были уверены — поступи Алик в другой институт, а не в геологический, где его отец, полковник Веньямин Захарьевич Сивер, возглавляет военную кафедру, — об этом несомненно было бы упомянуто в приглашении, которое стоявший во дворе юноша сохранил исключительно ради указанного в нем адреса дачи. Теперь же, когда этот глянцевитый листок с золотыми буквами был ему совсем не нужен, он равнодушно выронил его, даже не последив за тем, как ветерок подхватил бумажку и носит по двору, словно увядший лист.
Конечно, не то, что он обронил приглашение, мешало ему сейчас войти на террасу и объявить Алику решение одноклассников — никогда не подавать ему руки! В нем еще просто не было готовности выполнить поручение — как-никак несколько лет они с Аликом просидели за одной партой. Теперь ему ясно — решительность, с какой он в первые минуты направился к террасе, была напускная, нечто вроде попытки себя в чем-то убедить, себе что-то доказать. И все это юноша постиг только теперь, когда уже нельзя и мысли допустить, чтобы повернуть назад.
Если бы вчерашний случай в троллейбусе произошел не с Аликом, а с кем-нибудь другим из их класса, у него, вероятнее всего, не было бы желания взять на себя это поручение. Но раз речь идет об Алике, о его самом близком друге, он настоял — если нужно послать кого-нибудь к Алику, пусть пошлют его: «Помните Тараса Бульбу? Тот, кто был Алику самым близким человеком, должен объявить ему приговор!»
Если бы даже это не было им сказано, никому бы в голову не пришло, что он в последнюю минуту растеряется. Он сам себе такого представить не мог, и именно поэтому ему теперь так трудно было придумать какое-нибудь объяснение, которое оправдало бы его в глазах товарищей. Сослаться на то, что голоса на террасе показались слишком знакомыми? Или, может, рассказать все, как было? Разве не бывает? А может… Нет! Не выполнить взятое на себя поручение — такое невозможно оправдать! Едва осмыслив это, пришедший снова стал восстанавливать в памяти мельчайшие подробности вчерашнего происшествия.
Когда юноша несколько минут спустя открыл двери ярко освещенной и шумной террасы, он уже мало напоминал того, кто только что стоял в осеннем саду. Юноша сам понял это по удивленным взглядам, какими встретили его собравшиеся за столом.
Прежде всего бросилось ему в глаза, что за празднично накрытым столом нет того, ради кого здесь собралось столько гостей. Это несколько успокоило — Алик, значит, уже знает, почему никто из товарищей не пришел к нему на день рождения, и, видимо, так пришиблен, что не смеет гостям на глаза показаться. А может, Алик заметил его в окно и заблаговременно вышел из-за стола. Если так, он заставит Алика выйти сюда и в присутствии всех гостей сообщит решение десятого «В»!
— Здесь живет Александр Сивер? — по-особому отчетливо произнес вошедший, хотя вопрос был совершенно лишний, как лишним является то, что судья всякий раз спрашивает у обвиняемого имя и фамилию.
— Борька!!
Голос, донесшийся со второго этажа, ничем не выдавал человека, чувствующего за собой какую-нибудь вину. Наоборот, голос Алика звучал теперь, кажется, звонче и воодушевленней, чем всегда.
— Почему так поздно? И почему один? Где остальные? Уже восьмой час! — И прежде, чем вошедший успел придать своему лицу необходимое при чтении приговора выражение суровой строгости, Алик схватил его за руку и представил гостям: — Комсорг нашего класса, мой самый близкий друг Борис Логунов.
— Тоже студент?
У Бориса Логунова не было ни малейшего желания пуститься тут с кем-нибудь в посторонний разговор. Он прибыл сюда из города только ради одного — сообщить Алику решение — и все! Если Алик согласится выйти с ним во двор, Борис ему сообщит приговор с глазу на глаз, в противном случае скажет все здесь, в присутствии гостей. Это, однако, не значит, что он не ответит отцу Алика. Но прежде чем ответить, хочется выяснить, что означает «тоже», которое полковник произнес как-то протяжно, превратив двусложное слово в трехсложное — «то-о-же», будто желая этим сказать: «Чем вы, собственно, отличаетесь от моего? Со школьной скамьи и тоже сразу в институт…» А может, хотел оправдаться перед гостями, — пусть не думают, что Алик своим поступлением в институт обязан его, Веньямина Захарьевича, вмешательству. Вместе с тем «То-о-же студент?» могло означать: «Неправда, будто полковник перед каждым экзаменом ставил в известность экзаменаторов, что абитуриент Александр Сивер его сын». Но Борис, как и многие другие из десятого «В», был уверен, что при таком большом конкурсе Алик без помощи отца не поступил бы в институт, и поэтому ответил, тоже подчеркивая каждое слово:
— Нет, товарищ полковник, не студент, а рабочий…
— Вот как! Гм, гм… Народник, значит, — полковник странным взглядом скользнул по будничной одежде Бориса.
Возможно, что некоторые здесь в самом деле усмотрели в простом будничном наряде, в котором Борис явился к Алику на торжество, желание каким-то новым способом выделиться среди окружающих, как выделяются здесь за столом некоторые молодые люди своими длинными, давно не стриженными чупринами, не по сезону светлыми костюмами и яркими, пестрыми галстуками. Вся разница между ним и ими, значит, заключается только в том, что их называют «стилягами», а для него, для Бориса, отец Алика подобрал кличку «народник».
Смех, вызванный у сидящих за столом молодых людей словом «народник», грозил превратить предстоящий разговор с Аликом в шутку, и Борис стал строже следить за собой, чтобы ни на мгновение не утратить решимости, с которой вошел сюда.
— Простите, товарищ полковник, — сказал Борис сдержанно, — я вас не понял.
— Алик, а ну, объясни твоему товарищу, что такое народник!
— Простите, товарищ полковник, — повторил Борис с той же сдержанностью и не узнал собственного голоса, — мне хочется, чтобы вы объяснили.
И в доказательство того, что от своего не отступит, Логунов сел на предложенный ему сестрой Алика стул.
По тому, как сидевшие за столом — преимущественно научные работники, военные — отодвинули наполненные рюмки и фужеры, отложили в сторону вилки и ножи и многозначительно переглянулись, можно было заключить, что они выделяют пришедшего паренька среди остальных присутствующих здесь молодых людей. Во взгляде его светлых глаз, в едва уловимой улыбке, скользнувшей раз-другой по крепко сжатым губам, угадывалась зреющая внутренняя сила. Своим спокойствием и сдержанностью он особенно привлек внимание военных, которых разбирало сильнейшее любопытство — как и чем закончится неожиданный разговор между пожилым опытным Сивером и восемнадцатилетним юнцом Борисом Логуновым. Все были настолько захвачены, что совершенно забыли о виновнике торжества, который стоял у окна и наблюдал, как деревья в саду исчезают в сгущающейся вечерней мгле. Только его мать, высокая и раньше времени состарившаяся Бронислава Сауловна, сразу заметила, что с появлением Бориса ее рослый, стройный Алик вдруг будто стал ниже ростом. По легкому, еле заметному движению, каким Борис сбросил со своего плеча руку Алика, она догадалась, что между пришедшим пареньком и ее сыном что-то произошло. Не потому ли Алик сегодня весь вечер так расстроен, рассеян, почти не отходит от окна, словно ждет кого-то?
