Евгений Наумов - Черная радуга
Вскоре из нарко Матвея выпустили – вел себя осторожно, ходил и разговаривал тихо, с врачом-похметологом беседовал «за литературу» – показывал, что интеллект еще не ссохся.
– Хемингуэй погиб вовсе не от пьянства, а от системы. У них система «давай-давай», каждый год новую книгу, а у нас спокойно: издал брошюру, пробился в корифеи и заседай, стриги лавры на борщ с мясом.
Есенин тоже мог бы дожить до наших дней, если бы тогда функционировали такие оснащенные нарко с квалифицированным персоналом, который любого алкаша выдернет за уши из самой тяжкой «белочки» и поставит на свое рабочее место.
Врач Евгений Дмитриевич сочувственно слушал, по-доброму поблескивал очками, но за очками чувствовалась отточенная сталь.
– Но вы понимаете, что губите себя? Ведь двадцать дней без просыпу…
Эх, так хотелось рвануть на груди рубашку и крикнуть, выплакаться: «Дорогуша! Да знаешь ли, отчего без просыпу?»
Перед этим к нему обратился муж одной красотки, которую средь бела дня увел у него Верховода. Мужа угонял в командировку, а сам в спортивном костюме с генеральскими лампасами без стыда и совести рассекал с красоткой на местном катке. Для других посетителей каток на это время закрывали.
– Да плюнь ты на нее, – убеждал он мужа. – Была б порядочная, не ушла б и к самому господу богу.
– Мне она до лампочки! – кричал муж, интеллигент, какой-то там теоретик, бегая по гостиничному номеру. – Но неужели тьма не рассеется?
Матвей постукал себя по лбу и показал мужу на вентиляционное отверстие в стене. Наверняка там были спрятаны микрофоны, и разговор их мог стать началом конца.
– Давал лучше жахнем да расталдычь мне свою теорию.
А сам написал на клочке бумаги и подсунул теоретику: «Готовлю на него компромат».
Вот они и напились. Пили несколько дней, потом теоретик испарился, так до конца и не расталдычив своей теории: то один приходил с бутылкой, то другой… Когда его потом везли в санитарной машине, Матвею казалось, что летит в самолете: все выглядывал в иллюминатор – когда же Иркутск будет?
Но попробуй поведай об этом добрейшему Евгению Дмитриевичу! Сразу в соответствующей графе «истории болезни» появится запись: «Бред преследования, борьба с выдуманными злодеями». Если бы они оказались выдуманными!
Это был вопрос «на засыпку», из графы «самокритическое отношение». И он стал посыпать голову пеплом и каяться, и блеять о том, что поступил безответственно и аморально, а дома бьется как рыба об лед жена с малыми детишками, и никто ей не поможет, а он, как последний обормот, прохлаждается в этом идиотском санатории, то есть санатории с идиотами… И тэ дэ.
Дома никакой жены с малыми детишками не было, но врач не знал об этом, и Матвей приплел ее для убедительности. Слушая его кулдыканье, Евгений Дмитриевич одобрительно кивал головой, как профессор на экзамене, когда студент отвечает как надо,
На следующий день Матвея выпустили. Графа «самокритическое отношение» сработала безотказно. Если самокритики нет, будут держать до тех пор, пока не станешь ходить с высунутым языком.
Вместе с ним выпустили и «турка». Тот тоже знал про графу и отрекся от каждого из своих слов, даже от подписи.
Дошли до автобусной остановки. Учреждение дымилось вдали в синей морозной дымке.
– Тьфу! – от чистого сердца послал Матвей туда привет.
– Погоди, погоди, погоди, – остановил его «турок». У него опыта и сноровки было побольше в таких делах, а Матвей всегда признавал этих людей. – Иногда и сюда, на автобусную остановку, высылают группу захвата. И возвертают.
– Почему?
– Вдруг что-то обнаружится в последний момент.
– Что может обнаружиться?
Но «турок» обрадовано сверкнул глазами:
– Автобус!
В тот же вечер он впервые и попробовал этого самого автостеклоочистителя «Быстрый». Оказывается, «турок» пил его давно, даже пристрастился к нему и теорию выработал.
– Коньяк, шампанское, цинандали-мунандали – все это водичка по сравнению с «Быстрым». И шестьдесят пять копеек бутылка! Дегустируй!
Он притартал штук с десяток бутылок – нес их, зажав за горлышки, двумя пучками, как редиску с базара. Стакана не было – нашли и вычистили пластмассовый для бритья. «Турок» налил синеватую жидкость, сказал интернациональный тост:
– Ну, будем!
Жахнул – и не поморщился. Закусил соленой горбушей, налил:
– Глуши.
«Если уж «турок» пьет…» – подумал Матвей. Выпил. В сознании возникла фраза из древнего северного эпоса: «И огненное копье вошло ему в горло…»
– За… запить, – он пытался прохрипеть, но, наверное, так и не прохрипел. В обшарпанной комнатушке «турка» был все же рукомойник с краном, он кинулся к нему, отвернул кран, хлебнул воды и почувствовал, как отпускает сведенное судорогой горло.
– Я никогда не запиваю, – сказал «турок», посмеиваясь и пожирая горбушу.
– Ф-фу… Это – да! – Матвей вернулся, поставил стаканчик на стол и тоже стал закусывать. – Идет – невпроворот!
– В первый раз, – пояснил «турок».
Матвей мог бы пойти и взять вина – деньги были, но северяне уж так устроены: что пьет один, то и другой. Да и пасовать перед каким-то «турком»…
Но действие «Быстрого» было в самом деле ошеломляющим, как у ракеты. Поплыли сразу. Целоваться не стали – Матвей этого не любил, но поглядывали друг на друга влюбленно.
– Тебя как зовут? – спросил «турок».
– Матвей Капуста. Фамилия моя Капуста. А тебя как?
– Я же говорил: Николай. Зови Колей. Или Коляшей.
– Коляшей? Так ты не турок, а, наверное, вятский или пензяк?
– Почему? – обиделся тот.
– Там любят такие окончания: Коляша, Маняша…
– Может, и вятский. Хотя на самом деле я подданный страны Занзибар, – зашептал Коляша, поблескивая глазами. – Потому и фамилию не называю – несколько их у меня, а какая настоящая, и сам не знаю. Запрещено.
– Да ты что?! Да ты как… как здесь очутился? – Матвей попятился назад вместе с табуреткой.
Но Коляша приложил палец к губам и метнул взглядом по стене, по батарее отопления. «Микрофоны», – понял Матвей. Что ж, даже если Коляша и брешет насчет Занзибара, за одну его телеграмму тут вполне могли сунуть «жучок». И теперь где-то разговор их терпеливо прослушивает скучающий молодец с прилизанной прической под полубокс. Придумали тоже: полубокс. Одним кулаком боксеры мылят друг другу морды, что ли?
«Турок» Коляша из Занзибара взял стаканчик, чтобы налить по второй, и стаканчик распался в его руках, съежился, как бумажный.
Минуту они растерянно смотрели на стаканчик, или, точнее, на то, что от него осталось, потом грохнули здоровым молодецким смехом.
– Что же там внутри нас деется, а?
Нашли емкость покрепче – медицинскую баночку, закатившуюся под батарею. Ставили Коляше, когда он был молод и здоров, простужался. Теперь-то уж ничем не болеет, «Быстрый» все болезни из организма выжег начисто. Вытравил микробов, как тараканов.
Допили бутылку, горло у Матвея уже не перехватывала судорога, оно обмякло, стало пропускать жидкость. Кувыркнули вторую.
Почувствовали оба, что вошли в форму, обменные процессы, видать, стабилизировались, пошли по знакомому руслу.
– Ну вот, – прохрипел «турок» Коляша. – А то капельки-таблеточки, уточки-клизмочки… Да провалитесь вы!
Он упер вдруг похитревшие глаза в Матвея.
– А ты кто? В какой фирме работаешь? Не в клубе, где глухие охотоведы? Может, приставлен?
Матвей мудро покачал головой:
– А ты подумай.
– Правильно, – похвалил «занзибарец». – У приставленных на «Быстрый» кишка тонка. Здоровье берегут, чтоб медали носить.
– Был моряком. Теперь вот карьерист.
– Из бюрократов, что ли?
– Нет, из тех, которые с места в карьер срываются. Я девушку одну ищу. Леной зовут.
– Запала в душу, – понимающе покачал головой «турок». – А приметы помнишь?
– Как не помнить? Глаза серые.
– При чем тут глаза?
– Все остальное женщина изменить может. «Турок» приблизил вывернутые губы к уху Матвея.
– А теперь срываться надо.
– Куда? Ночь ведь.
– Вот по ночам они и берут, – шептал «занзибарец», косясь на батарею. – Небось усекли уже, что мы вмазали, и сейчас приедут. Мы для них опасные, много знаем. У меня в одном месте папка припрятана, так они бегают, вынюхивают, никак вынюхать не могут. Повяжут – и опять пойдет морока про румынский Бангладеш.
Он нашел не то полотенце, не то пеленку – хотя откуда тут взяться пеленке? – увязали оставшиеся бутылки.
– Не в дверь, – остановил «турок» Матвея. – Мы туда, а они навстречу: банзай!
Мерзлое окно открылось с таким звуком, будто его выломали. Первый этаж, вылезли прямо в глубокий снег, приладили кое-как фрамугу, прислушались.
– Тихо. Пошли.
Шагали, петляя по переулкам, покуривали, морозный воздух промывал горевшее горло.
– Ты где так хорошо наш язык изучил? – спросил Матвей.
– Как где? – гоготнул «турок». – Сам говорил, из-под Пензы я.
– Ну а подданным Занзибара как стал?
