Михаил Суетнов - Сапоги императора
— Ты никуда из села не выезжал, а все лето за гумном свою чернобокую козу пас!
Яшка стукнул кулаком по крышке парты:
— Молчите, козляточки, мои деточки! Не вру! Приехал я в Питер в субботу, когда все в банях моются. Гляжу, а по улице сам император из бани идет: весь мокрый, лицо красное — распаренное, на шее — утиральник, за плечами кошель с бельем, а в руке березовый веник, и тоже мокрый. Я прошептал волшебное слово и сделался блохой, да, не будь плохой, царю на бороду прыг! Так на бороде и въехал во дворец. А царь пришагал в свою квартиру, взял с полки в-о-о-т такую селедину и ее ножом на две половинки расхватил. Одну половинку, которая с головой, сам съел, а другую, которая с хвостом, царице оставил. Потом двадцать чашек чаю выпил с медом, сахаром, леденцами, пряниками, баранками. Наелся, напился и на лавке спать завалился. Тут прибежали слуги верные, накрыли императора дубленой шубой и вышли. Император спит, храпит, а я, блоха, не будь плоха, прыг с царской бороды на стол да сахар, леденцы и все остальное схватил, в мешок сложил и в окно выскочил. Увидел меня полицейский и ну из ружья палить! А я только ногой покачал: палите зря — в блоху сроду никто ни пулей, ни дробью не попадает!
Устя Паньшина протянула:
— Мо-шен-ник! У царя леденцы украл. Поэтому и на второй год в первом классе остался!
Мы ожидали, что Кандеев осердится, но он только тяжело вздохнул:
— Я бы со всеми мальчишками во второй класс перешел, да сельский староста помешал. Пришел к моему отцу и ну с него подать требовать, а у нас в доме и гривенника-то не нашлось. Староста стал грозить: «В тюрьму сядешь!» Отец испугался и вечером продал меня Кощею бессмертному за десять рублей.
Весь класс зашумел, закричал, заохал:
— Ой, врешь!
— А где Кощей живет?
— На болоте...
— Зачем ты Кощею нужен? Он тебя съест?
— Ставит меня пастухом лягушачьего стада...
С того дня мы Яшку больше не видели и поверили, что он где-нибудь лягушек пасет, но однажды учительница сказала:
— Кандеевы всей семьей уехали в Сибирь. Там много земли, и отец Яши надеется жить сытно...
* * *
О Паньшиной Усте я уже говорил, а сейчас скажу больше. Она была дочерью мелкого лавочника, такой нужды, какую мы терпели, не испытывала, и все-таки росла хиленькой и слабенькой. Завидев ее на улице, бабы толковали:
— Вот и жисть у девчонки хлебная, а здоровьишка бог не дает!
— Да, кожа и кости...
— Такую муха крылом обидит!
— Удалась ни в род, ни в племя: ведь родители-то здоровые!
Будучи маленькой, Устя обычно смотрела на всех снизу вверх и всегда боязливо улыбалась. Но однажды эта боязливая ученица осмелилась принести в школу котенка! Кто-то, бессердечный, выбросил его на лед пруда. Жалостливая Устя подобрала полузамерзшего беспризорника, завернула в теплый платок, принесла в класс и посадила в парту.
— Спи, кисанька, да молчи, а то учительница меня забранит, а тебя на мороз выкинет!
Будто понимая этот наказ, котенок молчал. В класс пришла заниматься Мария Владимировна. Мы встревожились:
— Ой, а что, если она котенка увидит?
— Велит выкинуть или сама выбросит...
И найденыш вдруг замурлыкал, завел, запел свою тягучую дремотную песенку! Учительница насторожилась, прислушалась:
— Это что? Кошка? Где она?
Андрейка Щицин откликнулся:
— Это не кошка, а в ухах звенит!
Мы дружно заткнули уши пальцами: дескать, и у нас в головах и в ушах звон стоит. А Мария Владимировна не верила:
— Это поет кошка!
Серега Журавлев поднял руку.
— Нет, не кошка, а червь-древоточец стену грызет. У нас вот так же в избе: скры! скры! скры!
И он зачем-то достал из кармана спичечный коробок. В нем кто-то скрыгал. Учительница даже вскрикнула:
— Журавлев, ты, бессовестный, куришь? А ну-ка отдай спички!
Вырвала у Сереги коробок, открыла его и взвизгнула, точно змею в руки взяла:
— А-а-а-а! Та-ра-кан! Черный таракан!
Уронила коробок на пол, и таракан побежал под парты. Учительница торопливо направилась к двери.
— Я отказываюсь вас учить! Отказываюсь навсегда!
Когда она ушла, мы занялись, кто чем хотел: тянулись на поясах, обменивались игрушками. И вдруг в класс вошел директор:
— Озоруете? Кошку и таракана в школу притащили?
Класс затих, и тут вскочила Устя.
— Озорую только я!
Директор удивленно уставился на ученицу-кроху и даже глаза пальцами протер.
— Ты одна такой базар устроила?
— Нет, не базар, а я на пруду нашла котеночка-сиротку и посадила его в парту. Он сперва дремал, потом замурлыкал. Мария Владимировна услыхала да как закричит: «Это кошка поет!»
Коронат Александрович улыбнулся:
— Вы, оказывается, люди жалостливые! Ну что же, кто животных любит да жалеет, тот плохим человеком не будет. А ну, Устя, покажи нам найденыша!
Устя достала котенка из ящика парты:
— Только он весь черный... Не выбрасывайте его: он умрет!
— Нет, не выброшу! Ах, какой красавец!.. Дети, приготовьте тетради, карандаши: будем котенка рисовать!
Вот это был урок! Я его до сих пор помню. Мы рисовали с таким увлечением и наслаждением, что не замечали, как время бежало, а когда закончили, учитель сказал:
— Особенно хорош рисунок Моти Еременкова! Смотрите, какой котище!
С Мотькиной тетради на нас глядел большеголовый, красноглазый черный кот. Кто-то шепотом проговорил:
— Таких красных глаз у кошек и котов не бывает!
Учитель пожал плечами:
— Не бывает, а вот Еременков нарисовал, и теперь такой кот есть!..
После этого урока мы пошли провожать Устю до дому: боялись, как бы мальчишки-озорники не отняли котенка. Но когда подошли к дому Паньшиных, Устя остановилась и расплакалась:
— Папка с мамой меня за котенка поругают. Они скажут, что в черных кошках и котах живет нечистая сила. Выкинут найденыша на лед!
Я вспомнил, что у нас нет кошки, и сунул котеночка себе за пазуху.
— Не реви, Устя, котеночка я возьму!
Принес я его домой и посадил на лавку.
— Вот какого красавца мне дали!..
Моему отцу котенок очень понравился:
— Ишь, какой пышный! Ласкунчик! Чернунчик! Расти большим да сильным, чтобы тебя мыши боялись и соседские коты остерегались... Вот подрастет Наташка и будет с тобой играть!
Мать недовольно отозвалась:
— Бесы, ведьмы, колдуны делаются черными кошками и котами. Может, и этот не котенок, а бесенок?
Отец покачал головой:
— Ну ты и лес дремучий! В каждом человеке, в звере и даже в дереве нечистую силу видишь... Мишка, корми котенка и береги его!
Черный найденыш так у нас и остался. Но сестричке Наташке не пришлось с ним играть: от кого-то она заразилась глотошной болезнью... Мать, конечно, всю вину за эту хворь свалила на котенка:
— Это ты, Мишка, в дом беду принес! Твой черный котенок виноват. Вот я его сейчас дымом святого ладана окурю и если кот — бес, то он вместе с дымом в трубу вылетит!
Я противился, но мать все-таки полную избу ладанным дымом накурила. Запах ладана котенку не нравился, он забился под койку и до тех пор там сидел да чихал, пока дым из избы не улетучился. Только после этого мать признала котенка настоящим зверем, а не чертом...
А отец съездил в село Василев Майдан и привез оттуда фельдшера. Мать упала перед ним на колени.
— Петр Архипыч, спаси нашу дочку! До последнего часу буду за тебя богу молиться...
Фельдшер пробыл у нас полдня, старался больной помочь, но смерть оказалась сильнее лекаря. Наташка умерла, когда я был в школе. Вернулся домой, а сестрица не в зыбке качается, а в гробике лежит! Личико худенькое, посиневшее... В избе мрачно и только слабенький огонечек лампады горел и еще копеечная свеча малой искрой блистала...
Отвернувшись друг от друга, родители сидели в разных углах, а почему я только потом узнал: они поссорились! Мать упрекала отца:
— Это нас господь бог наказал! Он! За то, что ты от него отвернулся.
Отец упрекал мать:
— Нет, это ты погубила Наташку! Ты! Привечаешь всяких странниц да нищенок, вот они к нам хворь и затащили...
Наташка была маленькой, а расходы на похороны оказались большими: надо было уплатить за панихиду, купить свечей и елея, могильщиков водкой поить, устроить поминки — накормить всех, кто к нам в день похорон приходил... Пришлось отцу склонить свою гордую голову перед сводным братом Иваном Лапшой — просить денег взаймы...
* * *
На похороны сестренки у нас не было денег, а на чернила, карандаши, перья, тетради тем более. И я, не сказавшись родителям, пошел в лавочку торговца Трусова. В ней продавалось все, чего душа желала: пряники и керосин, соль и мануфактура, вакса и сахар, деготь и елей, чернила и топоры... Майданцы шутили:
