Михаил Суетнов - Сапоги императора

Наступил вечер. Он потянулся медленно, как вечность. Наташка спала, мать пряла льняную куделю и была спокойной. Потом стала тревожиться:

— Куда же отец-то сгинул? Неужто к кому из родичей ушел? Может, к сестре — Фешке Жильцовой? А зачем? Надоели тутошние вечорки-беседушки с шабрами? Ох, только бы с каким винопивцем не схлестнулся: напьется, задурит и еще в долги влезет!

Я как мог, так и успокаивал мать:

— Ты не бойся! Тятька же не маленький — не пропадет! Какие-нибудь дела его закрутили-завертели...

Только я так молвил, как дверь распахнулась, отец широко шагнул через порог и чтобы не разбудить Наташку, полушепотом пропел:

Загуляли голыши,

А богаты не дыши!

Мать шумнула:

— Смолкни, певун, дочку разбудишь!

Отец положил под лавку топор, туда же вдвинул инструментальный ящик. Мать съязвила:

— Что-то шибко развеселился? Может, нашел клад и стал богат?

— Двугривенный на соль заработал. В школе парты чинил.

А сколько денег пропил? Нынче даром-то поят только попа, дьякона, старосту и урядника...

— А мне Коронат Лександрыч чайный стакан поднес...

После ужина мы улеглись спать и отец стал мне в ухо шептать:

— Учителя не знают, кто портрет испортил. А Коронату не хочется об этом в полицию писать, он обрезал портрет, а меня попросил укоротить раму. Теперь у императора вместо ног культи остались.

Мать лежала на печи и вдруг спросила:

— Вы о чем там шепчетесь? Кто ночами шепчет, того домовой топчет и спать не дает!

Отец слегка толкнул меня в бок: дескать, помалкивай, и отозвался:

— Сказку сказываю...

— Какую? Я бы тоже послушала.

— Как хитрый сибирский кот притворился мертвым и многих мышей погубил...

— А-а-а, эту сказку я давным-давно слыхала!

* * *

Следующим утром я прибежал в школу рано. Портрет висел на прежнем месте. Я смотрел и не понимал, то ли император стоит, то ли сидит? И портретная рама стала короче — отец ее сильно урезал! Глянул я и на икону: Христос по-прежнему смотрел подозрительно...

Ученики собирались, и пришла учительница. Она была хмурой, немножко побледневшей: видимо, порча царского портрета ее тоже сильно встревожила. Только учительница открыла рот и хотела начать урок, как в класс торопливо вошел директор и что-то ей шепнул. Елизавета Александровна еще больше побледнела:

— Беда беду родит, а одна никогда не ходит!

Мы стали шептаться:

— Какая беда?

— Может быть, кто умер?

Но больше всех тревожился я: «Неужто будут узнавать, кто императору сапоги испортил?»

На перемене Устя Паньшина стала прыгать через веревочку-скакалочку и приговаривала:

— А я слыхала, что директор сказал! Слыхала!

К нам в школу едет фа-ра-мон! Коронат Лександрыч так и шепнул: «Может, он будет злым, как фарамон!»

После уроков я поспешил домой и сказал отцу:

— Тять, Коронат Лександрыч нашей учительнице сказывал, что в школу приедет фарамон. Фарамон — это кто?

Лицо отца побелело.

— Ох, Мишка, уж не фараона ли ждут?

— А фараон кто?

— Полицейский. Сынок, если тебя станут о портрете спрашивать, тверди одно: не слыхал, не видал, ничего не знаю!

А на третий день на первом уроке дверь распахнулась и в класс смело и властно шагнул человек в мундире. Пуговицы на нем блестели так же, как и на мундире царя. Низко нагнув голову, за приехавшим робко шагал Коронат Александрович. Мы вскочили и замерли. У меня сердце дрогнуло: «Это же фараон». Он окинул нас внимательным взглядом и кивнул в мою сторону:

— Ну-ка, скажи мне, сколько у таракана ног?

Этого я не знал и никогда не догадывался даже глянуть на тараканьи ноги и теперь молчал. Из-за спины фараона директор показывал мне на пальцах, сколько у таракана ног, но я так растерялся, что плохо понимал и продолжал молчать. Фараон повернулся к учительнице:

— Видите, какие ваши ученики еще беспомощные! Их надо учить наблюдательности, а то живут среди тараканов, а их не знают.

Учительница и директор согласно кивали головами, а потом стали что-то рассказывать. Фараон слушал и слегка улыбался. Наконец он посмотрел на меня:

— Тебя, мальчик, отец научил грамоте? Похвально! А ну-ка прочти вслух вот это стихотворение!

И дал мне небольшую книжечку.

— Вот здесь читай!

Я вопросительно глянул на учителей. Они старались улыбками ободрить меня: дескать, читай, чего боишься! А я не боялся. Просто думал: «Зачем я ему, фараонищу, буду читать? Он только и думает, как бы меня схватить!». Но все-таки я стал читать:

Осень наступила

Высохли цветы,

И глядят уныло

Голые кусты...

Когда я прочел строки:

Листья пожелтели,

По ведру летят —

фараон меня остановил:

— Стой, стой! Я не понял, как так могут листья лететь по ведру?

Я ответил:

— Видели, как дожди словно из ведра льют?

— Конечно, видел!

— Вот и пожелтевшие листья по полному ведру летят!

Фараон улыбнулся:

— Ну, брат!..

А я подумал: «Пусть тебе будет братом бешеный волк, а не Мишка Суетнов!»

Фараон же продолжал:

— Читаешь ты бегло, с чувством, но из-за торопливости делаешь ошибки. В книге напечатано: «Листья пожелтели, по ветру летят», а ты читаешь «по ведру». Ты поправил поэта, но безграмотно... А вообще-то надо тебя пересадить во второй класс!

Я отчаянно замотал головой:

— Не надо! Не пойду к вторым!

— Почему?

— У нас Лизавета Лександровна хорошая и мальчишки с девчонками тоже...

Фараон рассмеялся:

— Причина уважительная! Поздравляю вас, Елизавета Александровна: только начали заниматься, а дети уже к вам привыкли.

Сказав так, фараон кивнул учительнице и вышел. За ним пошел и директор школы. Мы, словно сговорившись, шумно вздохнули. Елизавета Александровна добро улыбнулась:

— Ну, дети, вы господину Спасскому понравились!

Я спросил:

— Он полицейский? Фараон?

Учительница и удивилась, и возмутилась:

— Что ты придумал? Это инспектор земских училищ уезда. Приехал посмотреть, как вы начали учиться!

* * *

После этого примерно через неделю, на одном из уроков, Яшка Кандеев торопливо пощелкал по нашим затылкам:

— Эх, круглые башки — глиняные горшки! Слушайте Лизавету Лександровну, а не то, как я, будете два года в первоклассниках киснуть!

Мотька Анашкин тронул себя за затылок:

— Другой год в первом классе сидишь, а тоже не знаешь, сколько у таракана ног!

— Зато я знаю, что у тебя есть голова, два глаза, два уха и одно брюхо!

Кандеев сказал так, достал из сумки ломоть хлеба и стал жевать. Хлеб был похожим на ком грязи и пах кислятиной. Мы зажали носы. Яшка обиделся:

— Ах, ах, ах! Я совсем забыл, что вы не едите, а кушаете! Не кислятину, а саечки, пирожки, бараночки... Перестаньте рожи кривить да морщиться: сами, шуты навозные, такой же хлеб жрете, а тут по-барски губы надули!

Мотька спросил:

— A y тебя с кислятины в животе не урчит?

— У меня? Да я кошку съем — и она в моем животе ни разу не мяукнет!

Учительница погрозила Яшке пальцем:

— Кандеев, ты что там возишься? Прошлую зиму зря просидел и хочешь на третий год в первом классе остаться?

Яшка притих и украдкой доел ломоть хлеба.

Только объявили перемену, Кандеев предложил:

— Эй, первоклассники, давайте в лянду играть?

Он достал из кармана маленький лоскуточек овчины, к средине которого был пришит кусочек свинца, и стал эту штуку ногой подкидывать. И так ловко получалось, что лянда летала вверх, вниз и опять так же, но на пол не падала. Игра мне понравилась, и я похвалился:

— Завтра же такая штука и у меня будет!

Яшка отозвался:

— Лянду ты сделаешь, но из тебя игрок, как из вороны сокол!

— А ты сам-то давно ли перестал быть вороной?

— Ха! У меня голова, ноги и руки на пружинах двигаются, а у тебя они пырки-растопырки!

Я вскипел:

— Неправда! В человеке нет пружин. Ты наловчился играть, потому что плохо учился.

— Ну и плохо, а тебе-то что? Холодно или жарко? Я же волшебник и проживу без ученья.

— Ты волшебник? Ребята, у нас в классе есть волшебник — Яшка Кандеев!

— Да, волшебник! Потому я каждый день чай с леденцами пью.

— Были бы деньги — леденцов можно купить!

— На деньги и дурак купит, а я без денег... В прошлом году к дяде в Питер ездил и там у царя-императора леденцов набрал.

Девчонки закричали:

— В-р-у-н!

— Ты никуда из села не выезжал, а все лето за гумном свою чернобокую козу пас!