Иван Шамякин - Атланты и кариатиды
Максим завидовал товарищу, что тот — неведомо каким способом, какими средствами — воспитал в детях любовь к своей профессии. Это редко случается. У музыкантов чаще. У писателей, художников, архитекторов очень редко.
— Вера дома?
— Дома.
— Занимается?
— Занимается. — Полина почему-то вздохнула.
— Тогда на кухню. Не будем никому мешать.
— Ой, у меня там такое творится! — испугалась хозяйка, но особенно протестовать не стала: ради спокойствия дочки можно и покраснеть за беспорядок на кухне, не беда, Максим свой человек. А может быть, догадывалась, что гостю нравится у них на кухне. Максим действительно любил кухню Шугачевых, тесную, примитивно обставленную и загроможденную всякой всячиной.
Поля первая поспешила на кухню, быстро стащила с блестящей медной проволоки Катькины штанишки. На этой же проволоке в углах висели большие вязанки крупного янтарного лука, поменьше — чеснока и пучки каких-то трав. На кухне пахло всем богатством земли и добрым человеческим жильем.
На плите варилась картошка, кипела, даже крышка подпрыгивала на кастрюле, вырывался аппетитный пар.
У двери на балкон стояла большая бочка, прикрытая чистой скатертью.
— Пока я соберу на стол, вы поработайте. Выкатите бочку с капустой на балкон, а то перекиснет, — сказала хозяйка.
— Удалась? — спросил Максим, зная по опыту многих лет, что капуста у Шугачевых всегда отменная, даже и замерзшая, ведь хранить ее можно было только на балконе.
— Не знаю, как кому, а я ем, и еще есть хочется.
— Что-то тебя опять на кислое потянуло, — без улыбки пошутил Шугачев.
Поля залилась краской, как девочка.
— Бесстыдник ты, Витя!
Максим захохотал.
— А что? Подари, Поля, миру еще одного зодчего.
— Да нет, хватит уже. С этими зодчими замучилась. — Она опять вздохнула.
Чтоб открыть дверь на балкон во всю ширину, иначе бочка не проходила, пришлось отодвинуть шкафчик с посудой. Да и над бочкой, в которой было пудов восемь капусты, покряхтели. Шугачев запыхался. А у Максима тут же возникла идея.
— Послушай. Если этот шкафчик втиснуть между плитой и стенкой? Войдет? — Он прикинул. — Войдет. А холодильник переставить к двери. Тогда стол можно поставить здесь. Будет просторнее и удобней хозяйке. Правда, Поля?
Шугачев почему-то разозлился.
— Пошел ты к черту со своими интерьерами! Надоело. Дизайнер несчастный! — Слово «дизайнер» у Виктора уже давно стало бранным.
Хозяйка ужаснулась от такого обращения с гостем. Поблагодарил, называется, за помощь, за добрый совет.
— Витя! Ты ошалел! Как можно?
— Да ну его! У меня его идеи в печенке сидят, — сказал Шугачев и пошел в ванную.
— Простите его, Максим, — попросила смущенная Поля.
— Не расстраивайся, пожалуйста. Что я, Витьки не знаю? Или впервые слышу от него такие речи?
— Перемываете косточки? Но не забудьте высушить! — уже весело крикнул из ванной Шугачев и, хлопнув дверью, пошел в комнату к детям, которых хозяйка выгнала из кухни, когда выкатывали бочку.
— Вы же знаете, какой он консерватор! Сколько я воюю, чтоб заменить кое-что из мебели. Люди беднее нас гарнитуры покупают. А он ни в какую. У него, видите ли, принцип, — она снова вздохнула и пожаловалась: — Трудно мне с ними, Максим. Каждый со своими выдумками. Верочка такая общительная была. Помогала мне и все институтские новости рассказывала. А теперь… Будто подменили девочку… Недели две уже. Замкнулась. Никому ни слова. По ночам плачет… Я ведь слышу. Может быть, вы, Максим, поговорили бы с ней. Она вам доверяет. Другу семьи дети иной раз расскажут то, чего не скажут родителям.
— А что, если я это сделаю сейчас?
Полина благодарно улыбнулась.
На его стук в дверь Вера ответила не сразу. Через минуту открыла и как будто удивилась, хотя, конечно, слышала его голос.
— Вы? Простите. А я думала, Катька дразнится. Все не дает покоя.
— Добрый вечер, Вера.
— Добрый вечер.
— Можно войти?
— Пожалуйста.
Следом за ним вошла и Катька.
Вера взяла сестру за воротник и довольно невежливо выставила за дверь, повернула ключ.
Катька протестовала, стучала в дверь кулачками. Но вскоре затихла — мать молча увела ее на кухню.
Вера, видно, лежала до его прихода, потому что покрывало и подушка на диване были смяты. Там же валялась раскрытая книжка. На столе к чертежной доске приколот чистый лист ватмана.
Максим поднял с дивана книгу. «Дым» Тургенева.
Вера опустила глаза, как будто ее застали за чем-то недозволенным.
Максим подошел, положил руку на ее острое плечико. Девушка съежилась и еще ниже опустила голову.
— Вера! С самого твоего детства мы с тобой друзья. Правда?
Она чуть заметно кивнула.
— Мне будет горько, если с твоим повзрослением придет конец нашей дружбе. Это не самое лучшее — запираться от близких, от друзей.
— Я запираюсь от Катерины.
— Вера, не хитри. Посмотри мне в глаза.
Она подняла голову, посмотрела на него, попыталась улыбнуться.
— Боже мой! Что с тобой?!
— А что? — испугалась Вера.
— Почему столько печали? Из-за чего? Какая беда стряслась?
Ясная, прозрачно-лазурная глубина вмиг затуманилась слезами. Девушка прижала к глазам пальцы, будто испугавшись, что слезы вот-вот брызнут фонтаном.
— Что случилось, Верунька? — тихо, очень ласково и мягко спросил Максим. И девушка, уткнувшись лицом ему в грудь, прошептала:
— Беда, дядя Максим.
Он не спросил, какая беда. Не спугнуть бы этого птенчика. Ждал. Раз начала, доскажет. Да, нелегко ей было решиться на такое признание, хотя, наверно, скрывать было еще тяжелей. Надо было преодолеть и страх, и стыд.
Снизу глянула ему в лицо уже сухими и горячими до лихорадочного блеска глазами.
— А вы… вы не скажете нашим?
— Ты же знаешь, я из разговорчивых, но умею и молчать.
Вера поднялась на цыпочки, должно быть, хотела дотянуться до уха, не дотянулась, прижалась к шее и не прошептала, нет, Максим не услышал — почувствовал кожей, сонной артерией, как из горячих губ ее вырвались слова:
— У меня… будет… ребенок…
Так просто было догадаться! Какая еще могла случиться беда с восемнадцатилетней девушкой? Но — странно! — если б у Максима были не минуты, а часы и дни на размышления о Вериной тайне, он, вне всякого сомнения, припомнил бы сто человеческих бед, но об этой не подумал бы, как, наверно, не подумала и мать. Он знал Веру с пеленок, и она все еще оставалась в его представлении ребенком, девочкой.
Максима охватило странное чувство — какой-то страх перед ответственностью за чужую судьбу. Он испытывал его разве что на войне, когда вел разведчиков в тыл врага. Сразу отступили собственные беды, показались мелкими и ничтожными по сравнению с тем, что переживало это юное, беспомощное существо. Можно себе представить, как у нее наболело, если она отважилась признаться ему, мужчине чуть ли не в три раза старше ее.
Вера отступила на шаг и смотрела на него с надеждой и страхом. Он понял, что даже секундная его растерянность может еще больше испугать ее и потушить последний огонек надежды на благополучный, достойный выход из такого положения.
— Он не хочет жениться? — шепотом спросил Максим.
Но Вере показалось, что он говорит слишком громко, она испуганно взглянула на дверь, хотя голоса родителей, ребят доносились откуда-то с кухни.
Максим взял ее за руку, усадил на диван, сам сел на стул напротив, лицом к лицу, как врач перед больной.
— Это тот каштановый красавец?
Карнач читал на старших курсах теорию архитектурной композиции и несколько раз встречал Веру с высоким красивым студентом. Еще тогда он подумал, что у Шугачевой недурной вкус, хотя, правда, и сама она девушка привлекательная — в мать, разве что ростом маловата, особенно рядом со своим другом.
Вера кивнула: он.
— Не хочет жениться?
— Нет, он хочет… Вадим… Он хороший. Но родители… Отец его сказал: женишься, забудь дорогу в мой дом. А он любит их и не может…
— Кто его отец?
— Он живет в Минске. В Госплане, кажется, работает.
— Считай, полбеды с плеч. С плановиками я здорово умею разговаривать. Они ведь должны все планировать. Свадьбы в том числе. Определи меня доверенным лицом, и я все улажу. Договорились?
— Договорились, — уже чуть веселей улыбнулась Вера и, как бы поверив, что есть какой-то выход, спасение, горячо зашептала, все еще опасливо поглядывая на дверь: — Дядя Максим, всю жизнь буду вам благодарна…
— На всю жизнь зарока не давай, дитя мое. Жизнь — дело долгое и сложное. Я одного друга сколько лет благодарил, а теперь проклинаю его услугу. То, что когда-то было добром, стало злом.
— Вам причинили зло? — сочувственно и встревоженно спросила девушка, готовая, в свою очередь, броситься на помощь.
