Иван Уханов - Играл духовой оркестр...
— Кто чужой? Учитель он тутошний и учит крепко, по глазам вижу, — громко и убежденно заверил зятек, хотя Фролов не сказал ему пока ни единого слова о себе. Зятек вдруг запел: — «Кто ты такой, я не зна-аю, но наша любовь впереди». Мамань, все в ажуре. Это хороший человек, Генку-бурильщика не проведешь. Я землю на четыре километра вглубь вижу. Я те напрямик, по-русски скажу, без сейсмологов: сухая скважина аль зафонтанирует. И не раз они дураками были, когда не слухали Генку Румянцева. Они думают, это так себе. А я пятнадцать лет в землю внюхиваюсь.
Зятек топтался около Фролова, пожимал ему руки, старуха стояла рядом и дергала его сзади за рубаху, вразумляла:
— Человек-то, можа, по делу. Слышь?.. Гена, отцепись, ради Христа. Дай человеку слово сказать.
Фролов улыбнулся ей: ничего, мол, пусть говорит Генка. Вместе с тем он ощущал некую странность и неправдоподобность обстановки, словно попал не к Ушаковым, а совсем к другим людям. Все, что он успел увидеть и услышать в этом доме, никак не вязалось с представлениями и ожиданием того, что он здесь увидит и услышит. Он воображал, как войдет в строгую тишину избы, как немо и сурово встанут ему навстречу супруги Ушаковы и поведут сказ о своих убитых сыновьях и ни о чем другом, потому что ничего дороже и нужнее в этом мире у них не было и не будет…
Однако ничего похожего. Красивый и хмельной зятек, в шароварах и белой рубахе, измазанных голубой эмалью, был щедр на ласковые слова, улыбки, неподдельно выворачивался наизнанку, и грешно было помыслить, что эта доброта, беспечность и веселье могли родиться в несчастном доме. Казалось, что все здесь устроено лучшим образом и в скором времени ожидается что-то более лучшее.
— Во какой теремок стариканам отгрохали! — зятек потащил Фролова в горницу.
От ровно оштукатуренных, свежевыбеленных, с бронзовым накатом стен и подсиненного потолка тонко и сухо пахло известкой и столярным клеем. В широкие окна горячо лилось солнце, ослепительными квадратами и полосками ложилось на пол, вытапливало на неокрашенных досках янтарные струйки смолы. Яркой голубизной блестели подоконники и косяки дверей.
— Моя работенка, — гордо сказал зятек, тыча пальцем в невысохшую краску. — И крышу я начал, но спекся на солнце, чудок развезло меня там, по холодку закончу… А вот спальня, пожалуйста, окном на утро… Форточка, трубы, батареи отопления. Грейтесь, предки!
В будущей спальне лицом в угол на коленях стоял старик. Он коротко и сильно взмахивал молотком, в три удара вгонял гвозди в плинтус. Под серой, местами потемневшей от пота рубахой угадывалась широкая костистая спина. Фролов не видел его лица, а только эту спину, вывернутые кверху истертые подошвы брезентовых сандалий, клетки грубых морщин на бледной шее, седую голову, вздрагивающую от точных злых ударов молотка. Старик потянулся за новой планкой, показал профиль: короткая борода, мочальные усы, грубоволосатая щетка-бровь, прямой нос. Он взял новый плинтус, плотно загнал его в угол, где встречались стена и доски пола, и метко застучал молотком, отрываясь лишь за гвоздями. Гвозди он держал в зажатых губах, но под усами губ не было видно, и казалось, что гвозди старик вынимает из бороды.
— Видал, как папаня вкалывает, — зятек кивнул в угол. — Старикан еще будь здоров… Но жалко. Взмок, как лошадь. А тем кадрам я все ж морду набью. Я знаю их. Шаромыжники с нашего райкомбината. Тоже мне бригада! Но и ваши колхознички хороши: деньгу им без мала сполна отвалили за работу, за этот домок. А теперь их и не дозовись, выдохлись на конце, растянули. Два-три дня покружатся тут и хлоп — смотались. То рыбалка у них, то картошку рыть. Ничего, я им вырою, я их заставлю рылом хрен копать. Как миленькие завтра же будут здеся. Мамань, да погоди-да, дай с человеком поговорить, я же ничего лишнего…
И старуха, беспокойно и стыдливо одергивающая зятя, отступила, смекнув и поверив небось, что Фролов вправду лучший зятев дружок. И пусть ходят смотрят. Есть что посмотреть.
— А тут у нас малые недоделки, — виновато сказал зятек, когда они прошли из горницы в первую половину дома, где кирпичные стены еще не были оштукатурены. Справа от входа весь угол занимала русская печь. Она ровно и крепко была затерта глиной, из оконца-печурки торчали рукавицы. На шестке стоял закопченный чугун — печь казалась обжитой и словно бы требовала уюта во всем окружающем ее.
— Залепить бы стены — и порядок, — продолжал зятек. — Но спотычка: алебастра малость не хватило. Папане посулили в правлении. Но я вперед достану. На днях ребята с буровой за трубами едут, прицеплюсь с ними до города. Там дружок у меня на цементном заводе. Сумеем…
— Я привез вам алебастр, — само собой произнеслось у Фролова. До этого он только слушал, немножко тяготясь суесловием зятька, и одновременно робел и терялся от мысли, что, когда тот кончит и настанет черед говорить ему, сказать будет нечего, во всяком случае, он еще не решил, как и кем представиться.
— Врешь. — Зятек удивленно и весело вытаращил мягкие зеленые глаза.
— Не вру. Мешки у ворот лежат. — Фролов улыбнулся.
Зятек опрометью бросился в дверь и вскоре вернулся, таща в пригоршнях пепельно-белый порошок.
— Па-пань! — заорал он на всю горницу и, когда вышел старик, сунул ему под нос ладони: — Видал? Во каков мой дружок! От дает! Я ж говорил, хороший он человек. Алебастр вам? Пожалуйста! Эх, отвяжись худая жизнь, привяжись хорошая. Папань, с радости, может, по маленькой, а? Да не себе, не мне — человека уважить…
— Постой, — басовито остановил его старик, проницательно и сумрачно оглядывая Фролова. — Теперича скажите, чьи будете и откудова у вас алебастр?
— Фролов я… У школы, на площадке, обелиск мы ставим. Алебастру лишку выписали, а вам, слышал, не хватает. В правление вчера вы приходили? Вот и возьмите. — Краснея, Фролов посмотрел на Ушакова. — А потом в бухгалтерии оформите.
Глаза старика потеплели, но поверил, видать, не всему, прищуривался на Фролова, и лицо его таило немые вопросы.
— Как вас… Фролов, говорите? — помолчав, забасил он. — Не слыхивал… Что-то не заметил я вас в правлении.
— Брось, папань. Да это ж свой человек. И звать его… Как тебя звать?.. Во, Федор. Точно. Молодец, Федя! Я давно знал, что тя Федей зовут, — тараторил, ласкался зятек. — Новый учитель он, говорит же, со школы, с площадки… Слухать надо.
Фролов мысленно благодарил зятька: его веселость, сперва показавшаяся в этом доме странной, неуместной, теперь помогала ему. Под шумок и радостную панику, которые сеял зятек, знакомство с Ушаковыми произошло как-то самотеком, быстро и выгодно: никто не узнал, что он скульптор. В их глазах Фролов был простым человеком, и, по воле случая перестав быть скульптором, он почувствовал облегчение.
Он обрадовался, когда зятек схватил его за руку и позвал притащить мешки сюда, «на глаза папани». Через минуту мешки лежали посреди пола. Старик присел, погладил их красной шершавой ладонью и взялся за бороду.
— Хватит ли на всю прихожую? — прикинул он.
— Натянем как-нибудь, — зятек махнул рукой.
— Делать как-нибудь, так никак и не будет, — сказал Ушаков, раздумывая. — Раствор-то, его как… С деревом я могу на все лады говорить. А с затирками мало встречался.
Штукатурные работы для Фролова были не в новинку. Точными шагами он по-хозяйски размерил комнату вдоль и поперек, с прищуром окинул стены, потолок и сухо, деловито заявил:
— Не больше сорока квадратных метров. Алебастра вполне достаточно. Песок, известь у вас есть. Так, один к трем… Вполне хватит. Вода тоже имеется?
— Бочку привез, ешшо могу. Лошадь на целый день дана. Только вози, — заспешил с ответом Ушаков.
— А инструмент найдется? — спросил Фролов.
— Как же… Есть, — с готовностью ответил Ушаков. — Хлопцы бригадные в район без инструмента тикают, с собой не возют. Сложат в уголок — и подались… Со вторника уехали, а ныне пятница. Как в воду. «Готовь, дед, алябастру — приедем»… Теперича чего ж, телеграммой их вызывать аль как… Сколько тянуть? Зима за дверью.
— Тут работы всего-то на день, если нажать… — Фролов еще раз окинул комнату. — Стены ровные. Если не против, давайте помогу… К тому же нынче совсем свободен.
— Что! — торжествуя, воскликнул зятек. — Я же говорил… Молодец, Федя! Давай. Пошли. Мы им сейчас живо сварганим. — Фроловым зятек гордился, как своей ценной находкой, помогающей ему, Генке Румянцеву, — в который небось раз в жизни! — показаться перед тестем и тещей удачливым и ловким.
Фролов осмотрел штукатурный инструмент: полутерки, мастерок, сокол, шаблоны, планку с уровнем — деревянные, до костяной твердости отшлифованные в долгой работе.
— Хороши, — похвалил он. — Теперь раствор приготовим.
Сознавая, что штукатурка прихожей — главная забота, все мигом отложили свои дела, сразу ставшие пустяковыми, и вслед за Фроловым поспешили во двор.
