Лев Правдин - Бухта Анфиса

Около дома под самыми окнами был сад, отгороженный от двора штакетником: владения матери, Марии Павловны. С тех пор как пришлось уйти из театра, она целиком увлеклась цветами. Она — страстная садоводка, ни у кого в городе не выращивались такие, гладиолусы. Были у нее и другие цветы, и сирень, и крыжовник, и яблони, но гладиолусы — ее страсть и ее гордость. Этой своей страсти она не изменила даже в трудные годы войны, когда все дворы и городские газоны были заняты под картошку и капусту. Мария Павловна тоже завела огород, потеснив свои цветники, но гладиолусы по-прежнему высоко вздымали свои нежные цветы на изогнутых, как сабли, стеблях. И эта страсть с годами не остывала, занимая большую часть ее времени и почти все ее внимание. Верный муж и послушный взрослый сын — этого очень мало для женщины, которой только что перевалило за пятьдесят и которая выглядит так, словно ей еще нет пятидесяти. Кроме них троих, в доме не было ни одного живого существа. Кошка не в счет, на нее никто не обращал внимания, и ее терпели только потому, что предполагалось, что в старом деревянном доме должны водиться мыши.

Вот и сейчас Артем увидел седеющую голову матери, прикрытую от солнца розоватым платочком, склоненную над последними гладиолусами. Он только что сошел с палубы катера и вернулся в родительский дом после четырехдневного отсутствия. Ему казалось, будто прошло несколько месяцев, и он был совершенно уверен, что открыл чудесную, невиданную страну. Он шел по тропинке к дому, размахивая старым портфелем и огромной веткой рябины с огненно рыжими листьями и алыми гроздьями плодов. Земля все еще покачивалась под ногами, а лицо приятно зудело от вольного ветра.

Мама подняла голову, и Артем услыхал ее высокий, хорошо поставленный голос, еще не испорченный годами:

— Какая прелесть!

Отряхивая руки, мама поспешила к нему навстречу. Она взяла золотую ветку рябины и обеими руками подняла ее над головой, подставив щеку для поцелуя. Щека, как и всегда, была мягкая и душистая. Целуя ее, Артем с удовольствием отметил, что ничего не изменилось за время его отсутствия и мама не успела постареть.

— Прелесть! — повторила она. — Как жаль, что ты не привез саженец. — Рябина такая красивая.

— Я не догадался. Там этой рябины целые заросли. Ее вырубают, чтобы очистить место для водохранилища.

— Какое варварство!

— Да нет. Это цивилизация.

— Никогда не думала, что это одно и то же.

— А это и есть не одно и то же, — заступился Артем за цивилизацию, хотя чувствовал, что в чем-то мать права.

— У нас был один знакомый художник, он замазывал старые картины и рисовал на них что-то патриотическое. Попало ему за это, хотя время было военное. А потом он спился.

Они шли к дому, она взяла его под руку и, заглядывая в его лицо, говорила:

— Три дня всего, а ты возмужал как-то. И голос — ну совсем как у мужчины. Ты, Артем, постарел.

Она рассмеялась и вдруг остановилась и повернула обратно к садовой калитке.

— Ох, совсем я забыла. У нас гостья. Идем, я тебя познакомлю.

В углу сада, за круглым столом, за которым любили пить чай в теплые летние вечера, сидела девушка. Круглолицая, смуглая, черноволосая и очень, кажется, серьезная. Она только чуть-чуть улыбнулась, поднявшись, и очень крепко пожала руку Артема.

— Нонна, — сказала мама, — любимая ученица отца. Мы пригласили ее заниматься у нас, потому что в общежитии такая свалка…

Артем удивленно поднял брови: в доме Ширяевых не очень-то терпели посторонних, потому что все были заняты своим делом и никто не мешал друг другу. Нонна сразу же внесла ясность:

— Временно, конечно. Порядок должен же быть когда-нибудь.

В его небольшой узкой комнате стояла большая тахта, на которой он спал, или читал, или писал стихи, или просто лежал, ничего не делая. Между тахтой и противоположной стеной, вплотную к окну, втиснулся письменный столик. На стене полки с книгами. В темном углу верстак, там были тиски и всякий слесарный инструмент. Артем всегда считал профессию слесаря, механика, электрика самой заманчивой и достойной, чтобы ей заниматься всерьез. Он и занялся бы, если б не родители. Они бы согласились увидеть его в качестве инженера, но еще в начальной школе он обнаружил такое отвращение к математике и такую неспособность, что для него оставался только один путь — гуманитарные науки. Путь, казавшийся ему безрадостным, тоскливым и достаточно отвлеченным, а его тянуло к практической деятельности. С этой целью он и решил стать журналистом и, если выйдет, поэтом.

В своей узкой комнате он не мечтал ни о больших свершениях, ни о славе. Он был скромен и самокритичен. Мечтой его был лодочный мотор, который за бесценок он приобрел у соседа и поместил в сарайчике, выгороженном в дровянике. Там у него была настоящая мастерская: мотор требовал капитального ремонта, чем Артем и занимался в свободное время. В его комнате, несмотря на открытую форточку, всегда стояли бодрящие запахи бензина и машинного масла.

В просторном профессорском доме у каждого были свои владения: у отца — кабинет, у матери — спальня, у Артема — маленькая узкая комната: кабинет, спальня и мастерская — все в одном месте. Столовая, как и водится, общая. Была еще одна комната, в которой никто никогда не жил. Там, в пыльном прохладном полумраке, стояли и лежали какие-то отслужившие свое вещи. Она называлась «пятая комната».

В доме Ширяевых никто никогда никому не мешал. Каждый жил своей жизнью, и даже Мария Павловна стучала в дверь, прежде чем войти в комнату сына. Каждый делал, что хотел, и каждый был уверен, что ни один из членов семьи не сделает ничего такого, что было бы неприятно для остальных. И каждый рассказывал только то, что было необходимо рассказать, или то, что он считал интересным для других. Вернувшись домой, Артем в первый же вечер рассказал о своей командировке, о спутниках и случайных встречах, не утаив и тех мыслей, которые взбудоражили его. Особенно встреча с этим делягой-инженером. Просто варвар какой-то. Такому дай только волю — он истребит всю прелесть русской природы, загонит ее в заповедники!..

— Я не уверен, что все это напечатают, — сказал отец.

Артем согласился с ним. Да, не все годится для газеты, насколько он понимает, но он все равно должен это написать. Для будущего.

— Для чьего будущего?

— Для моего, конечно.

— Не знаю, как ты… — Отец посмотрел в угол, где на диване под торшером устроилась с книгой Мария Павловна. Именно с ней в свое время отец связывал свое будущее. И все вышло так, как он мечтал, потому что он всегда умел настоять на своем, но так мягко и ненавязчиво, будто он ни на чем и не настаивает.

Оторвавшись от книги, мама сказала:

— Будущее? Я мечтала о полярнике или, в крайнем случае, о летчике, но тут подвернулся ты…

Отец мечтательно и в то же время озорновато улыбнулся:

— Да. Все так и получилось, как тебе хотелось. Почти: я воевал на Ленинградском фронте, и у меня была борода не хуже, чем у Шмидта.

Артем видел фотографию отца: старший лейтенант с маленькой растрепанной бороденкой и с такими же, как сейчас, озорными глазами. Ничего похожего на прославленного полярника.

— Поищи мне второй том, — попросила мама, — мне осталось три странички.

— Будущее надо держать в ежовых рукавицах, особенно свое собственное будущее, — сказал отец, переходя из столовой в кабинет.

Артем последовал за ним, потому что это говорилось для него. Не свое же будущее отец имел в виду.

— Ты знаешь: это мое постоянное правило. Иногда полезно подумать о том, что нас ждет завтра, и по возможности подготовиться к нему.

— Как же я могу знать, что будет завтра?

Отец разглядывал корешки книг, слегка касаясь пальцами, словно это были клавиши рояля и он наигрывал какую-то меланхолическую мелодию. Артем видел только его широкую спину, обтянутую серым вельветом домашней куртки, и слегка закинутую голову. Волосы аккуратно зачесаны по старинке, на косой пробор, и седина еще не тронула их даже на висках.

— Опыт подскажет, сын мой. Когда он появится, конечно. А пока невредно и позаимствовать. — Отец нашел книгу и положил ее на стол. Взглянув на сына, он засмеялся: — Могу одолжить в любом количестве. И я знаю, что ты подумал.

— Ничего я еще не успел подумать.

Усаживаясь в свое кресло, отец продолжал:

— Ты думаешь: старый человек, старый опыт — к чему он мне?

— Ты и сам знаешь, что ты не старый. Да мне такое и в голову не приходит.

— И мне тоже, — признался отец. — Но в твоем возрасте люди неохотно принимают опыт старших. И это закономерно. Дети стремятся скорее вырасти, юноши — освободиться от опеки родителей и даже простой совет расценивают, как проявление деспотизма. Верно ведь?

— Нет, — честно ответил Артем. — Не думаю я этого. У меня не было повода.