Владимир Дягилев - Доктор Голубев
— Вы хоть фамилию записали этого чиновника? — спросил Бойцов, мрачнея.
— Я письмо члену Военного совета написал. Да разве этим дело поправишь? Вы знаете, сколько у нас в медицине недостатков?
Голубев не усидел и начал быстро ходить по комнате.
— В медицине иногда получается, как у того шофера, которому приказали «пулей лететь» туда-то и туда-то, но в то же время нагрузили машину так, что она еле-еле тронулась с места и на первом же подъеме забуксовала. Чтобы выполнить приказ, пришлось выбросить груз. Медицину тоже совершенно необходимо разгружать от лишнего груза, если, конечно, мы думаем «пулей лететь» вперед, в кратчайший срок преодолеть отставание.
— Это интересно, — сказал Бойцов. — Я, признаться, был другого мнения о медицине. А сейчас столкнулся с ней, и многое меня возмущает.
— Вот-вот! — воскликнул Голубев. — Вы понимаете, что у нас получается? Практические врачи в амбулаториях, поликлиниках, больницах, госпиталях тратят больше половины своего времени, как это ни парадоксально, не на больного человека, а на писанину. Они заполняют десятки бумажек — карточек, сводок, сведений, бюллетеней, журналов, отчетов, пишут невероятно длинные истории болезни, удлиняя их записью не столько того, что есть у больных, сколько ненужным — тем, чего нет. Так прямо и пишут: того-то не обнаружено, таких-то симптомов нет.
— Вот безобразие! — возмутился Бойцов и заерзал на стуле.
— Вы слушайте дальше. — Голубев убыстрил шаги, начал говорить отрывисто, сердито: — Если врач перевернул страницу в истории болезни, он обязан переписать заново все назначения. Почему? Зачем? Говорят, так принято. Но ведь, кроме истории болезни, имеется еще тетрадь назначений, и в ней вполне возможно вести контроль, а в истории отмечать только то, что вновь назначил или что отменил. Так нет же! А дневники? Это — целая эпопея! Снова каждый день упоминается все, что найдено у больного и чего нет и не может быть. И всем ясно, что этого не нужно делать, но по какой-то глупой традиции врач обязан это писать. Говорят: «История болезни — документ. На всякий случай вы можете…» Одним словом, если умрет больной, то вы можете доказать, что он умер не по вашей вине. Вот, оказывается, для чего нужна вся эта писанина. Ну, разве это мудро? — Голубев все более горячился, словно спорил с кем-то. — Масса времени идет на ненужное дело, и вследствие этого врач не имеет возможности наблюдать и изучать больного. Волей-неволей практические врачи — самое важное звено медицины — работают в четверть силы, не дают того, что могли бы дать. И таких врачей — семьдесят пять процентов. — Голубев в сердцах хлопнул рукой об руку. — Какая армия сможет успешно наступать, если семьдесят пять процентов ее личного состава усадить за столы и заставить писать приказы?
— Что же вы молчите? — спросил Бойцов. — Значит, довольны.
— Нет, Петр Ильич, я не знаю еще такого врача, который был бы доволен этой пожирающей время, тормозящей дело писаниной. — Голубев взглянул на часы: — А мы не опоздаем?
— Нет, еще рано.
Голубев снова принялся ходить из угла в угол.
— Или вот еще. Научные работы. Неправильно они у нас ведутся, кампанейски, формально. Я понимаю, что не каждый может заниматься наукой. Но тогда зачем же составлять планы, поручать эту работу тому, кто не может ею заниматься? У нас в госпитале, например, по плану чуть ли не половина врачей должна заниматься научной работой. На самом же деле занимаются наукой единицы. Зато отчеты пишут в сто листов. А работы не выполняются, переносятся из года в год, из плана в план. Я вспоминаю клинику, академию. Там тоже не все благополучно. Большинство диссертаций — так называемые теоретические. Слов нет, нужны и такие диссертации, но основное — наука должна помогать практике. А этого-то как раз и нет. Чаще всего адъюнкт защищает диссертацию тишь для того, чтобы получить звание кандидата медицинских наук. И выходит: кандидатов много, а медицине от этого не легче. Вон Брудаков, наверно, тоже будет кандидатом. А толку-то что?! Ах, Петр Ильич! Идемте все-таки, а то я разговорился — не остановишь.
— Вы говорили в общем-то о нужных вещах.
— Волнует меня это. Поймите. Быстрее должна развиваться наша медицина, лучше лечить.
Бойцов поднялся, погасил свет:
— В ваших словах, по-моему, есть рациональное зерно. Я хотел бы вас просить, чтобы на одном из партийных собраний вы по этому поводу выступили. Согласны?
— Если это поможет делу, я готов выступить где угодно. Только ведь не понравится мое выступление.
— Не будем загадывать…
На площадке второго этажа они увидели Сергея Сергеевича. Он быстро и ловко, мелкими уверенными шажками поднимался по лестнице. Голубев заметил в правом его кулаке блестящую головку флакончика и кинулся к профессору:
— Достали?
Сергей Сергеевич, не говоря ни слова, протянул флакончик со стрептомицином. Голубев схватил его обеими руками и, забыв поблагодарить профессора, побежал в палату, где все так же толпились врачи.
— Ирина Петровна, быстрее шприц! — крикнул Голубев.
Врачи оглянулись. Николай Николаевич неодобрительно покачал головой.
«Они еще не знают», — подумал Голубев.
— Товарищи, вот! — сказал он, поднимая над собой флакончик с блестящей головкой. — Достали! Сергей Сергеевич достал.
Он заметил, как ожили глаза Николая Николаевича. Песков как будто сделался меньше, сгорбился.
«Он увидит, он поймет свою ошибку», — подумал Голубев, чувствуя сейчас любовь ко всем людям.
Лишь Прасковья Петровна сидела неподвижно, все в той же позе.
— Прасковья Петровна, — сказал Голубев, — стрептомицин достали. Теперь все должно быть в порядке.
Прасковья Петровна не пошевелилась.
«Ничего, она увидит». Голубева охватила небывалая жажда деятельности. Он чувствовал себя в пять, в десять раз сильнее. Казалось, не существовало в мире такой преграды, которой он не мог бы сейчас преодолеть. Ему на терпелось самому ввести первый кубик лекарства.
— Ну, как там шприц? — спросил он. — Готовьте!
— Пусть лучше сестра введет, — посоветовал кто-то из врачей. — Вы слишком возбуждены.
— Не беспокойтесь!
Он побежал мыть руки. Вернувшись, протянул Ирине Петровне флакончик.
— Разведите, пожалуйста.
Ирина Петровна обтерла руки спиртом, взяла флакончик, сняла с него блестящую головку, обнажив резиновую пробку, набрала из второго пузырька светлую жидкость, проколола пробку флакончика со стрептомицином, и впустила туда светлую струйку. Все это она проделывала, как казалось Голубеву, очень медленно.
«Это к лучшему. Надежнее будет. Потерпи», — сдерживал и успокаивал он себя.
Наконец Голубев взял в руки шприц. Он был еще горя чий, металлическая часть слегка обжигала руки. Как только он взял шприц, радость и возбуждение как бы отодвинулись, уступив место сосредоточенности.
— Переверните его, — приказал Голубев, подходя к «кровати.
Кто-то быстро выполнил его приказание. Сухачев протяжно всхлипнул, и наступила тишина. Такая жуткая тишина, точно в палате никого не было. На Голубева вдруг нашел страх. «А что, если уже поздно? А что, если и стрептомицин не поможет? — подумал он и услышал, как торопливо и тревожно колотится его сердце. — Надо ввести побольше. Ударную дозу». И тотчас он справился со страхом и выключил себя из всего, что было лишним. Он наклонился над Сухачевым, обтер его кожу спиртом, пустил вверх пробную струйку. «Чтобы все хорошо было, чтобы все хорошо было», — прошептал он про себя и сделал укол.
Когда Голубев распрямился и протянул шприц сестре, он почувствовал, что рубашка его прилипла к спине.
— Что это здесь так много людей? — раздался торопливый голос. — Давайте, товарищи, отсюда! Не будем тревожить тяжелого больного.
Перед Голубевым стоял полковник Саляревский, еще больше напоминавший знак вопроса, — видимо, к вечеру он согнулся еще и от усталости.
— Ездил в окружной склад, — сказал Саляревский, протягивая Голубеву небольшую коробку. — Что от нас зависит — всегда пожалуйста.
Это был стрептомицин. Целая коробка стрептомицина!
«Какие они все замечательные люди», — подумал Голубев, и чувство радости снова переполнило все его существо. Он тряс руку Саляревскому, не замечая, что тот уже морщится от боли.
— Что от нас — пожалуйста, — повторил Саляревский, высвободив руку и помахивая ею в воздухе. — Был в лечебном отделе — там переполох. Подполковник Тыловой валерьянку принимал. Нашего генерала срочно вызвали к члену Военного совета. Это не вы там устроили?:
— Нет, что вы! — ответил Голубев, на радостях позабыв о своем письме.
Они вышли из палаты и чуть было не налетели на начальника госпиталя. Генерал Луков был сердит.
— Привезли? — спросил он отрывисто и строго. — Фигура Саляревского мгновенно вытянулась, приняв вид восклицательного знака.
