Леонид Соболев - Советская морская новелла. Том второй
Но шторм оставался штормом, кораблю по-прежнему угрожала опасность, вздыбленная вода валилась на палубу, и нужно было работать. Стиснув зубы, матросы кололи, рубили, долбили ненавистный лед. Они теперь не чувствовали усталости потому, что больше устать было невозможно. Горечь сознания бесцельности того, что было сделано за эти сутки, матросы вымещали на своем скользком и холодном враге. И не заметили, как все меньше становилось льда, как эсминец терял свое призрачное одеяние, как реже начали вкатываться волны на палубу. Корабль выходил из зоны действия норд-оста. Море штормовало и здесь, но тучи поднялись выше, снег перестал осыпать моряков, а с крымского берега повеяло теплом, и ялтинские огоньки просемафорили: «Счастливого плавания!».
И сейчас отдыхать не пришлось: перед приходом в базу нужно было привести корабль в должный порядок.
Жители Севастополя еще спали, когда к бонам подошел «Смелый». Город сверкал множеством огней, взбегавших по севастопольским горам. Корабль вошел в бухту, развернулся и задним ходом подошел к стенке, где было его постоянное место. По трапу на палубу прошел коренастый, невысокого роста адмирал, выслушал рапорт Забелина, пожал ему руку. Потом адмирал и сопровождавшие его офицеры прошли по кораблю, внимательно ко всему приглядываясь.
— Вижу, что люди очень устали, — сказал адмирал Забелину, — матросы еще недостаточно втянуты в работу. Но задачу выполнили, и очень хорошо. Мы проверяли выносливость личного состава. Экзамен ваши моряки выдержали. Объявите об этом сейчас же экипажу по трансляционном сети…
Адмирал недолго пробыл в каюте Забелина, потом сошел с корабля и исчез в темноте.
Забелин не торопился к себе в каюту, хотя устал не меньше других и очень хотел спать. Недавний грохот сменился тишиной. Молчали вахтенные. Они были недвижимы, точно топот их ног мог нарушить сон матросов. Забелин думал: «Нет! Не бесцельный поход совершил «Смелый». Не зря работали матросы, не напрасно эсминец боролся с норд-остом. Так нужно. Так матросы научатся справляться с любыми трудностями».
Приближался рассвет. Темнота таяла, как лед на воде. Погасло уличное освещение. Четко вырисовывались контуры Севастополя.
Забелин посмотрел на часы и подошел к вахтенному офицеру.
— Товарищ лейтенант, через три минуты объявите учебную боевую тревогу.
Лейтенанту показалось, что он ослышался.
— Товарищ капитан третьего ранга, люди ведь только что легли спать.
— Именно поэтому мы и проверим их выносливость.
Лейтенант недружелюбно подумал: «До чего же требовательный человек. Ни себя, ни других не жалеет».
Официально ответил:
— Есть, объявить учебную тревогу.
Колокола громкого боя раскололи тишину, подняли на ноги матросов, заставили их бежать на боевые посты.
Забелин держал в руке секундомер и следил за стрелкой. Начали поступать сообщения с различных постов о боевой готовности. Конечно, можно было бы изготовить корабль к бою на несколько секунд быстрее, а в общем результаты неплохие. Работать еще придется много и упорно. Ведь именно для этого пришли на корабль молодые люди, стоящие сейчас у орудий, приборов, механизмов.
Отбой.
Забелин приказал построить матросов. Он внимательно оглядел подчиненных ему людей. У них были усталые, похудевшие лица, но стояли они твердо и решительно. Они уже знали, что опасный поход не был бесцельным, что на военной службе ничто не делается без цели, и понимали, что и эта неожиданная тревога — их трудное, повседневное, необходимое для военного человека дело.
Командир «Смелого» коротко сказал:
— Спасибо, товарищи! Работали хорошо, но будем работать лучше. Так?
То ли потому, что светало все больше, то ли потому, что скупая похвала командира дошла до сердец моряков, — их лица прояснились, морщинки разгладились и в глазах появились веселые искорки.
Распустив команду, Забелин поднялся на мостик. Он смотрел на корабль, на возникающий перед ним Севастополь, на небо, где все еще громоздились тучи. Ему уже не хотелось спать. Он думал о том, как целеустремленно пройдет этот, и следующий, и многие, многие дни на «Смелом»…
Альгимантас Чекуолис
Далеко, в Баренцевом море
Если в баке хватит бензина и не придется громыхать запасными бидонами, старик, пожалуй, продремлет до самого возвращения на шхуну. Ну и здоров спать. Видно, крепко он сегодня уморился.
Ххва-ттит! Хва-тит! — будто жалуется, вздыхает мотор. Из медных трубочек системы охлаждения со свистом прорываются змейки белого пара. Брызги чмокают на раскаленном блоке. — Не выдержу! Развалюсь! — но это старые фокусы. Привычное ухо Альгиса различает, когда мотор барахлит. Наклонившись, Альгис прислушивается. Поднесет клюв масленки, напоит одно сочленение, другое. Выдюжишь! Совсем, как в автомобиле.
Ничуть не качает. Заторы уже пройдены, теперь пошли фиолетовые разводья. Нос фангсбота[3] вздымает на воде две складки — будто утюг, скользящий по фиолетовому шелку. Складки эти разбегаются в стороны, с плеском ударяются об лед слеза и справа, шуршат, покачивая обломки льда. Почему вода фиолетовая? Ведь солнце красное. Оно всегда такое в стужу. Альгис нахлобучил ушанку на лоб, лицо и шею закутал шерстяным шарфом. Но ветер все равно сыщет лазейку. Глаза ведь не завяжешь. Брови, щеки прямо горят от мороза, ресницы заиндевели, ветер выдавливает слезы из глаз. Ладно еще, что не надо держать руль. Сунул рычаг под мышку, а руки прячь за пазуху. Когда вернутся на шхуну, хорошо бы выпить горячего чайку.
А старик Отченаш удобно примостился. Сидит себе на днище, прислонившись к мотору, нипочем ему и ветер и мороз. Мог бы и прилечь — да нет, прикидывается, что не спит. Пусть его! Все равно не о чем разговаривать.
Старик не любит пустой болтовни. Такой он уж… тюлень северный. Что между ними общего? Сам Отченаш как-то сказал: «Я сроду не видел, как хлеб растет». Пожалуй, даже гордится этим. Тут, у самого Баренцева, родился, сызмалу плавает. Помор! Кончится сезон в Баренцевом, министерство откомандирует его по воздуху на Дальний Восток, на Шантарскне острова, потом на Чукотку. Таких специалистов — раз-два и обчелся, нарасхват. Когда Альгирдас в первый раз пришел на шхуну «Ламинария» и в узком коридоре столкнулся с Отченашем, то даже к стенке прижался. От старика разило не то селедкой, не то запекшейся кровью морского зверя. Потрепанное кожаное пальто так и скрипело на ходу. Альгис учился в Клайпедском мореходном училище. Оттуда курсантов ежегодно рассылают на практику по разным бассейнам страны. И здесь их назначили на один фангсбот: Альгиса — стрелком, Отченаша — старшиной. Не сразу Альгис привык к выгоревшим, слипшимся волосам старика, всегда вылезавшим из-под засаленной ушанки, к седым обвислым усам, к сивой бороде, которую старик не брил целыми месяцами. Если бы не удача, неизменно сопровождавшая Отченаша, Альгис бросил бы его фангсбот и попросился бы к кому-нибудь поприветливее. Но где же найти такого мастера? Вот вышли утром, быстро обнаружили лежбище и нагрузили полный бот тюленей. С виду и не скажешь, что старик такой расторопный. Правда, хотя Отченаш это скрывает, но Альгис догадывается: старик туго разбирается в черных закорючках, которыми люди марают бумагу. Получив из далекого села Выгозера радиограмму от жены, старик тащит ее в кубрик:
— А ну-ка, ребята, сегодня тут чего-то лампочка тускло горит, не разгляжу…
И радиотелефона он терпеть не мог, никогда не прикасался к нему. Аппарат так и валялся на фангсботе под лавкой, заваленный тюленьими тушами.
Хорошо, что солнечно — далеко видать. Море будто ровное поле. По правде говоря, какое это море — льды! Ветер их разнес, теперь они плавают, как сало. И маленькие огрызки, как кусок сахару, и целые площадки, шагов в пятнадцать. Приходится искать между ними разводья и не очень-то отклоняться от намеченного курса. Кромки льдин ершатся — ветер порядком постукал их друг о друга. Среди плоских глыб кое-где словно огромные белые медведи пли башни на равнине, плавают айсберги. Переливаются всеми цветами радуги. Издали кажутся вдвое выше, чем на самом деле, — из-за отражения на ровной водной глади. Даже не разберешь, где кончается настоящий айсберг и где начинается его отражение. Чтобы сократить путь — а плыть остается не меньше пяти часов, — Альгис старался поменьше поворачивать фангсбот. Когда бот заплывает в отражение айсберга, по воде идет рябь, подводная «гора» исчезает, и еще долго слышится плеск мелких волн, шуршание потревоженных льдин.
Но от холодного солнца, от его пронзительного блеска, как всегда, заслезились глаза. У Альгиса на сердце тревожно. Слишком обманчиво все вокруг. Вода как стальные пластины, айсберги будто белый туман. Иной раз и сам не знаешь, повернул ты бот на ледяную гору или на ее отражение. Альгис устал. Может, старика разбудить?
