Василий Каменский - Василий Каменский . Проза поэта
Вдруг я услышал отдаленный громовой гул. Что это?
Выбрался на открытое место и увидел вдали черно-синий горизонт и по движению заметил, что идет громадная гроза прямо на нас.
Ххо! Еще этого недоставало, черт возьми!
Громовой гул повторился еще раз, и еще, и слышался все ближе, громче, решительнее.
Росс поднял морду, понюхал воздух и чуть-чуть протяжно взвыл: он не любил грозы и страшно боялся сверкающих молний.
Хотя солнце светило ярко и невозмутимо, однако все кругом как-то молча насторожилось, припало, точно перед ударом.
Мы выбрали повыше веретийку и послушно стали под навес густой, старой ели.
Внезапно налетел вихрь, закачались, пригнулись низко деревья, испуганно зашелестели, замотались.
Скрылось солнце. По небу понеслись быстро в разные стороны синие разорванные тучи, а за ними надвинулась огромная, густая сине-фиолетовая туча и начала заволакивать все небо над нами.
Я, как и всегда во время грозы, снял шапку, расстегнул весь ворот так, чтобы была открыта грудь, засучил рукава и спокойно открыто стал смотреть прямо в молниеносные глаза разрушения…
Так вот мне нравилось.
И всегда в эти черные, громовые минуты я думал о солнечном, розовом утре.
Кругом и в лесу почернело, как ночью.
И вдруг среди этой черноты изломанно дико блеснула молния.
Через несколько секунд зловещей тишины хряснул страшный, разрушительный гром и рассыпался звонко на мелкие куски.
— Тррра-рах!! Трах-тарр-тарр!
Эй, берегись, кому жить хочется!
И сильно полил густой, крупный дождь.
Потом снова блеснул изломанный огонь молнии и снова тарарахнул гром, почти около меня.
В этот момент я услышал треск и заметил, что недалеко, влево на открытом месте, вспыхнуло высокое, сухое дерево. Но дождь еще более усилился, полил дробнее, гуще и затушил огонь.
В воздухе стоял несмолкаемый гул:
— Гурр-урр-урр-рр!
Росс тихонько выл и вздрагивал при каждой молнии.
Мы промокли до последней косточки.
Гроза то ослабевала, то усиливалась еще яростнее. Гром с чудовищной силой ударялся о землю, далеко раскатываясь. Земля дрожала.
А я стоял без шапки, с открытой грудью, с засученными рукавами и улыбался: я думал о розовом, солнечном утре.
Росс выл.
Наконец, когда гроза чуть стала смолкать, мы приободрились и тронулись домой — что делать! — по прежней дороге.
Росс указывал дорогу, и мы колесили без конца. Брели упорно. Раздвигали ветви и осыпали себя крупными брызгами-водинками.
Лапти еще чаще срывались с мокрых мшистых кочек в воду и вязли.
Вернулись домой уже к ночи.
Иоиль радостно встретил нас с громадным костром.
Еще издали я кричал:
— Эй, Иоиль, спроси у моих лаптей, как им досталось от кочек.
Мы с Россом обезножели. Ухх!
Поспели грибы.
В воскресенье я взял наберушку и поплелся в березник за белыми грибами. Там их водится много.
Иоиль, Пич и Росс остались в землянке домовничать: сейчас жара, и я их понимаю.
В березник меня понесло по ближайшей тропинке через ключевое болотце, и я, понятно, весь вымок.
Зато спугнул два выводка рябков. Только фыркнули: фуррр… и спрятались.
Ну, прекрасно.
В березнике я живо нарезал полнехонькую наберушку белых грибов, несколько синявочек и из милости взял два подосиновичка.
На душе было светло, весело. Я принимался свистать на разные лады и бродил бесцельно, пока наконец не натолкнулся на тенистую полянку, возле которой пробегал, серебрясь на солнце, журчеек.
Ото! Тут кто-то был. Кто? Конечно, крестьянин.
Около журчейка лежал черпак, красиво сделанный из бересты.
И ясно представились заботливые руки крестьянина, его добрая улыбка, с которой он, напившись, клал черпак на полянку для всякого, кому он мог понадобиться.
Как это хорошо.
Я с благоговением взял черпак и гордо крикнул:
— За здоровье крестьянина! — и выпил черпак студеной, ключевой водицы.
Потом улегся на полянку и долго еще думал о крестьянине и черпаке из бересты.
Где-то высоко над головой свистела пташка, а внизу с ветки на ветку перепрыгивали синички-московки или, по-нашему, слепыши, отыскивая под листками червячков, букашек, и тихо разговаривали между собой о своих синичьих делах:
— Синь-синь-синь-синь…
Страда кончилась. Слава Земле!
О, как давно я не брался за свои записки: все было недосуг.
Лишь изредка я забегал навестить землянку и Пича, а все остальное время пропадал в полях у наших крестьян.
Потрудиться пришлось здорово. Хорошо.
Работа на полях кипела быстро и весело. Со всех сторон неслись голоса, звонкие песни, смех.
Кругом пестрели ярко-красные, розовые, пунцовые бабы, девки, синели синехребтые мужики, копошились пестроцветные ребята.
У всякого перед носом было любимое дело, свое собственное, родное дело.
Частенько я отрывался на секунду от работы и смотрел на золотое приволье, на деревню, на трудящихся и, глубоко вздыхая, не считал себя достойным даже завидовать этим счастливцам…
Только крепко, с какой-то далекой надеждой, снова сжимал в руке свой серп, захватывал другой рукой стройную рожь и быстро сносил ее.
Снопы связывал туго-туго.
Домой я должен был бы возвратиться несколько раньше, но из Заречной пришел крестьянин Ефим и утащил меня на зеречные поля, на небольшую помочь — нужно было пособить сжать рожь одному старику.
Третьеводни я вернулся, а сегодня вечером ходил на охоту и принес пару рябчиков.
Боже мой, как незаметно летит время: вчера на охоте мне на плечо упал желтый листик. Я чуточку вздрогнул, остановился, осмотрелся кругом и сразу понял и почувствовал, что уже пришла первая осень. Да.
И не слыхать пения птиц.
Однако мне ничуть не было больно.
Да, я любил лето, но я любил и осень.
Осенью было много охоты, и, главное, мне нравились осенние золотые одежды, которые спадывали, и та, какая-то особенная, высокая-высокая, безвоздушная прозрачность воздуха.
Кроме того, мне нравилось ходить по земле, усыпанной желтыми листьями и красными — они так приятно пахли осенней землей и мягко шуршали под ногами.
Я принес вчера также массу красной рябины Пичу и себе, — любим ее одинаково. Пич страшно обрадовался рябине и с усердием принялся за нее.
Я насбирал немного и брусники бело-алой, и фиолетовой черники.
Завтра прибежит Иоиль, — вот уж посбирает ягод, грибов — только ешь на здоровье.
В заречных лесосеках еще есть много малины — он побывает и там.
Утром сегодня я поставил в узинах речки три морды и потом спустился с удилишками на плотике, до омута.
Клев был плохой. Выудил одного только хорошего красноперого окуня да толстомордого язька, а остальное — незрящая мелочь.
Морды не смотрел — повременю еще.
Сейчас я пишу на нарах. Под нарами спит Росс, а Пич все возится с красной рябиной и посвистывает про себя.
Погода шемашится.
Целый день сеял дождик. По небу без конца тянулись серые тучи.
Мы сидели в землянке.
Я и Иоиль были заняты тем, что стругали из лучины спицы для нового птичьего садка…
Росс от безделья лизал свои толстые лапы и посматривал на нас.
А Пич вполголоса, но с азартом рассказывал нам какую-то замечательную историю из своей жизни.
И по тому, как он мигал глазами, и по тому, как он мечтательно держал набок свою голову, мы решили, что он сам выдумал эту историю и заврался без всякого стеснения.
Но ведь, во-первых, — была мокрая погода, а в-последних, — Пич действительно мог похвастаться молодостью — и это ему простительно.
Мы слушали его сколько могли.
Потом наступила наша очередь.
Иоиль рассказывал про русалок:
— В деревне Митревна баяла, быдьто русалчата в болшущих омутах водятся и быдьто в озерах тоже, вот ей-бог. Только в озерах мене — они щук пужаются. И в озерах дно бывает, а в омутах дна нету — там им вольно. Только у нас русалки маленькие, как девчонки. Зато, бают, ох, какие баскущие: волосы-те зеленые до пяток, глаза-те круглые, как блюдечки, и на шее у всех бусы-бубусы разных, что есть, цветов. Выплывают быдь-то русалки с новым месяцем и играют в разные игры да забавы, а как петухи запоют — они в омут мыряют, вот ей-бог. Лонись это мы с Ондрийком-Мякинником собирались пойти посмотреть на русалчат. Ладно. Днем-то сговорились, значит, а, как ночь пришла, Ондрийко сдрефил, испужался, а я один не пошел, ну их… Может…
Иоиль с легким намеком взглянул на меня. Пришлось, конечно, пообещать ему сходить к омуту, как только народится новый месяц.
А дождь шел, шел, шел.
Я стругал спицы, жевал стружки и поглядывал на серое небо.
В окошко тупо постукивали дождинки.
Дождливое состояние в конце концов подействовало на душу: я начал раздумывать о скуке старой девы. Нашел эту мысль ничуть не хуже погоды и запел одну подходящую песню.
