Исаак Бабель - Российские фантасмагории (сборник)
Когда заходил разговор о театре, — «Уж позвольте мне это знать!» — говорил он.
Своих выдвинувшихся сверстников он называл не иначе, как Колька, Митька, Шурка.
— Кольке больше повезло, — говорил он и тут же рассказывал, как создается известность: «тот женат на той-то, а эта — жена того-то», — и подмигивал.
Понимаете?
Бамбышев мог говорить о гриме сколько угодно и когда угодно; даже на службу он брал замшевые растушевки, круглые щетинные кисти с обрезанными наполовину палочками, заячьи хвостики.
— Любите ли вы путешествовать во сне? — развлекал девушек Бамбышев. — Я часто путешествую во сне, часто вижу себя ночью гуляющим почти без ничего по улицам города. Я уверен, дорогие друзья, что и вам случалось предпринимать путешествия подобного рода. Однажды, когда Колька еще был студентом… Хе, хе — хо, хо… понимаете… канделябры… это не электричество — это тонкость…
«Опять эта дрянь здесь», — подумал, подходя, Евгений.
Евгений под электрической или керосиновой лампой очаровывал ленивых женщин, подвижных девушек и юношей, мечтающих о красивой жизни, рассказами о странностях любви и о всевозможных проделках и чудачествах.
Он повествовал, сидя у ног «Я кланяюсь твоей девственности», о том, что высшее наслаждение герцогиня Бургундская испытывала в садах Марли во время таскания ее по траве (по ее собственному желанию) за ноги, что Христина Шведская была горбата, одевалась и кланялась по-мужски, что ее любимыми авторами были Петроний и Марциал и что она положила ногу на край ложи, сидя возле Анны Австрийской на придворном спектакле.
Потом долго распространялась «Я кланяюсь твоей девственности» о необыкновенной эрудиции Евгения, о том, что он может заткнуть за пояс любого профессора.
Евгений принялся изучать окрестности. Никаких достопримечательностей в захолустьях не было, кроме замка графа Пе, но зато замок графа Пе стоял на большом холме, был построен в 1893 году, в готическом вкусе, из необлицованного кирпича, и был насыщен атмосферой Александра III и Николая II. Сбоку замка помещалась спортивная площадка с трапециями и гигантскими шагами; дальше — тенистая площадка, и легко было на нее вызвать тени пажей в белых рубашках с золотыми погонами и красным шнуром и барышень в белых платьях и белых туфлях.
Евгению очень не понравилась эта официальная имитация: «То ли дело замок князя Сангушко — сад с боскетными фигурками, оранжереи, где лимоны созревают, старинная башня, превращенная в сторожку, порфировая зала с устроенной в ней полковой швальней, полковая церковь в охотничьем зале, комната, запечатанная по приказанию командира полка, потому что в ней появилось привидение. Теперь этот замок снова в Польше, а здесь нет даже шляхетских деревень с саксонскими подсвечниками, здесь нет ничего исторического, здесь решительно нечего осматривать».
Это было веселое отрадное место, усаженное привлекательными деревьями. Вдали на яблонях распевали птицы свои поэтические напевы.
— Какое пленительное место! — сказал Евгений. — Люблю я ангеловидных красавиц, успокаивающих дух.
Расположившись на траве среди девушек, Евгений чувствовал себя пленительно.
Одной рукой он обнимал сладкогубую Нинон, голову положил на плечо другой сахароустой обольстительницы и стал наслаждаться вишнями и благоуханиями леса.
Затем он взял палец Нинон и стал рассмаривать.
— Целомудренные женщины не имеют надобности ни в притираниях, ни в румянах, ни в кольце, — сказал он обольщающей его красавице.
— Не поговорить ли нам сегодня о поцелуях? — продолжал он. — Есть очень хитрые поцелуи: поцелуй, значение которого переносится с одного человека на другого; для этого целуют дочь в присутствии матери; иногда целуют отражение человека в зеркале или в воде, или даже тень его на стене; это поцелуй признания. Иногда женщина целует своего занятого друга — это поцелуй отвлекающий.
— Я люблю испанок, — сказала Нинон, — в них есть что-то такое… — и она щелкнула пальцами.
— Вот вам идеал испанской красоты, — ответил Евгений, — вот тридцать красот испанской дамы: три черных — глаза, брови и веки; три красоты красных — губы, щеки и ногти; три красоты длинных — тело, волосы и руки; три коротких — зубы, уши и ноги; три широких — грудь, лоб и междубровье…
— Нахал! — ласково ударила Нинон по плечу Евгения.
— Каждая часть тела обладает своей красотой, своим особым выражением, — говорил Евгений, провожая Нинон, — не только лицо отражает качества духовные одновременно с качествами физическими. — И нежно-нежно довел Евгений Нинон до крыльца ее дома.
— Любовь — это наслаждение пятью чувствами, — сказал он ей на прощанье.
Выпившему Евгению страстно захотелось увидеть Нинон. Он вышел на бульвар и подошел к ее дому; он прошелся мимо него несколько раз, затем вино подействовало. Евгений уснул, прислонившись к дому.
Гражданин, проходя мимо, посмотрел на Евгения с презрением. Еще не совсем протрезвившийся Евгений, заметив презрение, приподнял голову и сказал:
— Когда вы проходите мимо грешника, проходите с лаской. Монах, не отвращай лицо от грешника, взгляни на него приветливо!!!
Гражданин, чувствуя издевательство, вскричал:
— Если бы мне не надо было спешить на службу, я бы тебе показал монаха!
— Проходите, проходите, гражданин, не оборачивайтесь! — крикнул Евгений вдогонку.
Окно раскрылось, в окне показалась голова Нинон.
— Что вы здесь делаете, Евгений Павлович? — спросила она жеманно.
— Идемте гулять, — ответил Евгений, — сегодня такое дивное утро.
— Безобразие! Да вы не спали всю ночь.
— Я люблю легкомысленный образ жизни, — ответил Евгений. Помог Нинон выпрыгнуть из окна. Евгений зашел в свою комнату за бутылочкой вина.
— Я вас угощу великолепной наливкой торопуловского приготовления, — сказал он.
— Это еще что такое? — спросила Нинон.
— Это инженер, если можно так выразиться, с конфетной душой. Но я шучу, он очень добрый и славный человек; я очень его люблю, но наше горе заключается в том, что ко всему мы относимся иронически. К тому же наша ирония проистекает не из глубокого познания жизни и борьбы, противоположных принципов, а просто из некоторой лености, быть может, стыдливости, быть может, из нежелания вникать, если можно так выразиться, в сущность вещей. Ирония заменяет нам стыдливость. Но бросимте говорить о вещах серьезных. Но как уже печет солнце! Вы подурнеете, право, Нинон; вы не должны загорать.
— Я не так легкомысленна, как вы думаете, — ответила, помолчав, Нинон. — Мне бы очень хотелось, чтобы вы изменили обо мне свое мнение.
— Я не сомневаюсь, что вы серьезны! У вас совершенно дивные волосы.
Нинон, с ее ярко очерченными алыми губами, открытыми голубыми глазами и мягкими золотистыми кудрями, казалась ему настолько куклоподобной, что он и себя опять почувствовал совершенно безответственным.
Евгений провел Нинон в совершенно тенистое место, очистил подножие дерева от голубых конфетных бумажек с изображением сердец, Аленушки, ногой очистил и от банок из-под шпрот, развернул газету, постлал ее, положил на газету пальто в виде подушки; Нинон села, он остался стоять.
Но уже лес наполнялся, и они вернулись в город.
Гуляя с легкомысленной Нинон по саду, Евгений развлекал ее рассказами про фижмы.
— Представляете ли вы ясно этот снаряд? — говорил Евгений Нинон, совершая с будущей подругой на несколько дней круги вокруг клумбы.
Посреди клумбы стоял на полупальцах Меркурий; он изображал фонтан; из воздетого пальца била струя.
— Представляю, — жеманно ответила Нинон, — это очень красиво.
— Не столь красиво, как занимательно, — ответил Евгений. — Представьте себе, летит карета, обе дверцы открыты, фижмы свободно болтаются снаружи. Или вот стол; дама кладет фижмы своим соседям на колени, а мужчины свои фижмы закидывают за стул.
И вот за столом только головы мужчин видны из-за фижм. Или вот идет мужчина по улице; полы его кафтана поражают воздух с такой силой, что навевают на прохожих прохладу. Пудра на париках придавала такой блеск глазам, такой чудный вид ресницам! Общество истомленных вольнодумцев, старых аббатов, собирается у восьмидесятилетней прелестницы Нинон Ланкло!
— Дивная жизнь! — вздохнула Нинон.
— Давайте возвратим ненадолго то легкомысленное время! — проговорил Евгений, касаясь своим виском златокудрой головы Нинон. Нежные волосы коснулись его виска; в глазах стало темно, Нинон вздохнула, Евгений тащил ее из сада, нетерпение подгоняло Евгения, желание и страх испытывала Нинон.
А дальше — черные статуйки с глазами из жемчуга, с алмазными кольцами, залы, украшенные слоновой костью и черным деревом, кашемировые и индийские ковры, персидские ткани, зеркальные будуары, негры с зонтиками, пламенные попугаи…
