Олег Селянкин - Вперед,гвардия

— Михаил… кажись — Федорович… Из Сталинграда сюда прибыли…

Майор вышел из-за стола, прошелся зачем-то до дверей, вернулся обратно и сказал, теперь уже и не пытаясь скрыть охватившего его волнения:

— Врешь?.. Хотя зачем тебе врать? Словам мы не верим… Ладно, едем! Сам тебя отвезу!

Норкин целый день просидел в каюте, просматривая пачку приказов, которые прислал ему Семенов. В бронированной коробке было душно, как в духовке, и если он и не испекся, то пропотел так, что нитки сухой не осталось. Под вечер жара спала, бумаги были просмотрены, и он бросился в реку, плескался в воде с наслаждением мальчишки, выскользнувшего из-под надоедливой опеки любящей бабушки. Потом растянулся на теплом песке. В это время ему и доложили, что пришли Пестиков с каким-то майором. Норкин сначала хотел было бежать на катер за одеждой, потом махнул рукой — так сойдет! — и распорядился:

— Давай их сюда!

Однако Копылов догадался, что не совсем прилично комдиву в одних трусиках встречать неизвестного майора, и притащил одежду. Едва Норкин успел натянуть брюки, как из леса показались прибывшие.

— Козёл! — вырвалось у Норкина, и он, забыв про свою солидную должность, бросился им навстречу.

— Мишка, черт! — проворковал Козлов и облапил приятеля. — Жив, значит?

Козлов говорил еще что-то, но в это время Норкин увидел Пестикова. Он, заросший пепельной щетиной, исцарапанный в кровь, похожий на оборванца, стоял в сторонке, устало положив руки на трофейный автомат. Норкин нетерпеливо и грубовато оттолкнул Козлова и шагнул к матросу. Майор по-своему истолковал его движение и сказал, положив руку ему на плечо:

— Ты его, Федорович, особенно не ругай. Моих хлопцев пятеро было, навалились на него всем гамузом, да он и то одному руку ножом распластал. Промашка со всяким бывает…

Норкин подошел к Пестикову, пристально посмотрел на него. Пестиков поднял усталые грустные глаза и снял каску. Норкин вздрогнул: голова Пестикова была словно мукой посыпана.

А кругом уже толпились матросы. С каждой минутой их становилось все больше и больше: весть о том, что Пестиков вернулся один, облетела катера.

— Сядем, — предложил Норкин, первым опустился на траву и, поборов волнение, спросил: — Как его?..

— Я… Сам кончил…

Стало так тихо, что все отчетливо слышали жужжание мухи, бившейся в паутине, которая была растянута между веток какого-то куста.

— Переметнулся? — ахнул Копылов.

Пестиков с негодованием посмотрел на Копылова. Как мог он подумать такое и про кого? Про Крамарева!..

Молчать дальше нельзя. Необходимо раскрыть перед товарищами свою душу, а там… Пусть судят.

Он ничего не утаил.

Кончил рассказ и поднял на товарищей глаза, налитые тоской. Товарищи смотрели в землю и молчали. Пести-кову показалось, будто они не верят ему, осуждают.

— Не мог я снести его терзаний, не мог! — выкрикнул Пестиков, закрыл лицо руками и забился в плаче.

Оторопело смотрели на него матросы. Жилин, по совместительству бывший и боевым санитаром, пробился к нему, с глубокомысленным в дом пощупал пульс и сказал:

— Скажи пожалуйста, истерика…

Пестикова увели на катер, влили ему в рот кружку водки и уложили спать.

Тихо стало на поляне. Каждый мысленно ставил себя на место Пестикова. Козлов понял, что его визит не ко времени, тихонько пожал локоть Норкина и ушел. Нор-кин даже не заметил этого. Крамарев для него был не просто хорошим разведчиком, одним из немногих оставшихся в живых представителей «старой гвардии», с которыми он начал боевой путь. Крамарев был для него прежде всего человеком.

Кажется, у Пестикова не было другого выхода; он не мог спасти, выручить товарища, не мог и обречь его на мучительную смерть…

Ох, будь ты проклята, война!..

— А все-таки, братцы, тяжелый случай, — не вытерпел Копылов.

Ему не ответили.

— Ты, Борис Павлович, как хочешь, а я не верю этой цидульке! — сказал Ясенев и бросил на стол бланк радиограммы. — Мысли не допускаю, чтобы Норкин стал разжигать антагонизм между плавсоставом и морской пехотой! Чепуха какая-то…

Ясенев говорил взволнованно, а Голованов был совершенно спокоен. Он, затаив в глубине глаз ласковую и немножко нежную улыбку, наблюдал за своим ближайшим помощником. Ясенев ему определенно нравился. Именно с таким прямым, энергичным человеком и работать приятно. Он, если и ошибется, то не из-за корыстных побуждений, а следовательно, увидев ошибку, не станет упрямиться, сам постарается исправить ее; он не простит ошибки и начальству, не будет поддакивать, в душе насмехаясь над его незадачливостью. Все это Голованов понял ещё на Волге, а поэтому радостно встретил назначение Ясенева начальником политотдела своей бригады.

Происходили между ними и стычки, похожие на шквал: такие же неожиданные, бурные и короткие. Высказавшись, даже нагрубив друг другу сгоряча, Голованов и Ясенев обыкновенно выдерживали небольшую паузу, давая возможность успокоиться разыгравшимся страстям, и вновь возвращались к этому же вопросу. Но теперь каждый из них прислушивался к мнению другого, и в конце концов они приходили к соглашению.

Сегодня шумел пока один Ясенев. Голованов тоже не верил Семенову, который лаконично сообщал, что матрос Пестиков подрался с матросами из батальона морской пехоты, пустил в ход нож, кого-то ранил, а Норкин встал на защиту этого хулигана только потому, что Пестиков и его бывший начальник Крамарев еще раньше помогали Норкину скрывать проступки. Дальше Семенов совсем невразумительно писал о каком-то полуглиссере, который приходил в Киев за Норкиным, когда тот прогуливал ночи в обществе девиц сомнительной репутации.

Конечно, не посмеет Семенов распространять заведомую ложь, как говорится дыма без огня не бывает, но, безусловно, не все так, как говорилось в сообщении. И если Ясенев воспринял обвинение в адрес Норкина чуть ли не как личное оскорбление, то Голованов смотрел на все это значительно спокойнее. Ведь Норкин-то ничего не пишет? Не жалуется? Значит, он надеется на себя, вины не чувствует. А раз так, то на каком основании вмешиваться? Семенов тоже ни о чем не просит. Он только ставит в известность.

Однако и отмалчиваться нельзя. Лучше всего Ясеневу побывать в дивизионе Норкина. А если спросят, зачем приехал? Просто посмотреть, проверить идеологическую работу.

Решение созрело, и Голованов заговорил, когда, как ему показалось, шквал миновал:

— Я тебе, знаешь, что посоветую? Поезжай-ка ты туда и разберись на месте. Мне мыслится, что нашла коса на камень, не может Семенов ничего с Норкиным поделать, ну и исходит желчью.

— А здесь?

— Что здесь? — усмехнулся Голованов. — Думаешь, жизнь остановится, замрет? Дескать, уехал иачпо — и растеряется народ? Ничего не случится! Если же завалят без тебя работу, — обратно не возвращайся: мне такой помощник не нужен. Договорились?

Ясенев кивнул головой, взял злополучную радиограмму, сунул ее в карман кителя и вышел из кабинета. Он был согласен с решением командира бригады: такие дела никогда нельзя решать, выслушав только одну сторону, не побывав на месте. Кроме трго, надо предупредить Нор-кина о том, что Ковалевская вышла замуж. Как бы не начудил чего.

Однако Ясенев не уехал: ночью от командующего пришла шифровка с приказом немедленно перебазироваться на Припять и там ждать дальнейших указаний. Разумеется, уехать из бригады в такой момент он не мог. В эту же ночь настойчивые телефонные звонки стряхнули сон со всех дежурных, побежали посыльные в различные концы Киева и заспанные офицеры, проклиная начальство, покинули теплые постели.

Когда Чигарев и Ковалевская, раскрасневшиеся и запыхавшиеся, прибежали к месту сбора, матросы были уже построены в две шеренги.

— Все здесь? — спросил Чигарев, вытирая лицо носовым платком.

— Командира базы нет, — доложил оперативный дежурный и торопливо добавил — За ним послан рассыльный.

Чигарев взял бланк шифровки и внимательно прочел его. Все ясно: начинается то самое, для чего создавалась Днепровская флотилия. Лицо Чигарева стало строже, озарилось каким-то хорошим внутренним светом. Он посмотрел на Ольгу, улыбнулся ей и скомандовал, громко и четко выговаривая каждое слово:

— Катера к походу изготовить! Командиры катеров ко мне, остальные — разойдись!

В это время Василий Никитич сидел на камне у воды и смотрел на чуть покачивающиеся поплавки удочек, закинутых в омут. Настоящий клев еще не начался, да и не интересовала его рыба. А уж если очень приспичит, то скажи матросам, они швырнут гранату — и через несколько минут рыбы столько всплывет, что на всю базу хватит. Скучно было Василию Никитичу, вот и прятался он на реке сам от себя. Действительно, разве это жизнь для уважающего себя интенданта? Склады у тебя полны и ни у кого ничего вырывать не приходится! Мало того: и к тебе никто не идет, никто не подсовывает дутых заявок, не клянчит, не умасливает, пытаясь досрочно получить пару брюк. Тьфу! И не глядел бы на такую жизнь!