Александр Поповский - Повесть о жизни и смерти
Институт, где Лукин обосновался, находился в одном из переулков, примыкающих к Пироговской магистрали. За каменным забором, скрытым густой зеленью двора, стоял старомодный четырехэтажный дом с широким крыльцом и причудливым сплетением лестниц внутри. В прошлом богадельня для престарелых людей, ныне этот дом снизу доверху был занят институтами. Поднявшись по боковой лестнице на третий этаж, я нашел Лукина в конце длинного коридора, вернее, не нашел, а услышал его голос. Он доносился из-за двери с налепленной на ней запиской: «Тише! Идет семинар!» Я вспомнил, что друг мой, по его выражению, готовит здесь «армию бойцов, готовых костьми лечь за счастье человечества». Два раза в неделю сюда являются санитарные инспектора, чтобы вникнуть в науку о значении солнечного света для городов.
Я открыл дверь и вошел. Лукин движением руки указал мне на стул и улыбкой дал понять, что приход мой доставил ему удовольствие. Немногочисленная аудитория, разместившаяся на трех стульях и четырех табуретах, ив обратила на меня внимания, и я уселся рядом с пожилым инспектором, которого видел однажды на квартире Лукина.
Мой друг продолжал свою речь с той же бодрой интонацией, с какой прервал ее.
— Мы должны помнить и пи в коем случае не забывать, — призывал он аудиторию, — что человек питается не только хлебом, но и светом. К сожалению, не на все природа снабдила нас чувствительной аппаратурой. Мы чувствуем, как лучи солнца нас ослепляют, и вовсе не чувствуем действия ультрафиолетовых лучей…
Мой сосед пригнулся к моему уху и прошептал:
— Это он ради вас повторяет, мы это слышали уже по раз…
— Говорите всем, кому дорога жизнь их детей, что рахит излечивается витамином «Д», и главным образом не тем, который отпускают в аптеках, а тем, который мы в своем теле производим. Ультрафиолетовый луч, упавший на обнаженные ткани, превращает продукты кожного сала в витамин «Д». Кожные покровы всасывают его и предотвращают болезнь… Крысы, болеющие рахитом, выздоравливают, если кормить их кожей животных, облученных ультрафиолетовым светом.
Снова мой сосед мне шепнул:
— Не надоест же человеку, третий раз повторяет…
Он не то, что был недоволен, но мне показалось, что семинар изрядно ему надоел.
— Недаром говорят, — с той нарочитой веселостью, с какой учителя подбадривают скучающих учеников, продолжал Лукин. — «Куда не заглядывает солнце, заглядывает врач». Добавим от себя: «Береженого бог бережет».
Дальше следовали наставления «помнить и не забывать», что благодетельные лучи снижают кровяное давление, улучшают согласованность движений, благоприятно отражаются на содержании гемоглобина в крови, на количестве кровяных телец, улучшают состояние нервной системы и состояние зубов…
У Лукина была удивительная способность так говорить о целебных свойствах лучей, как и, впрочем, о многом другом, так нескладно сочетать понятия и некстати приводить примеры, что самое глубокое уважение к нему становилось недостаточным, чтобы довериться его словам. К неудачам такого рода следует причислить его ссылку на Дарвина, не очень достоверную, которой Лукин обосновывал значение ультрафиолетовых лучей в наследственности.
— Дарвин полагает, — с излишней уверенностью настаивал Лукин, — что темный цвет негров не случаен.
Именно те индивидуумы выжили и передали свою окраску потомству, которым щедрое солнце дарило жизненную устойчивость…
По дороге в оперу мы завернули в кафе, и, пока нам готовили сосиски с хреном — любимое блюдо моего друга, Лукин под свежим впечатлением своих речей на семинаре стал рассказывать о чудо-лампах, излучающих жизненно важный свет. С особым удовольствием награждал он эти светильники эпитетами, заимствованными из греческой мифологии. Так, я узнал, что «Солнцеподобный» располагает теми лучами спектра, которые в зимние месяцы так необходимы жителям севера. Лампу «Аполлон» не следует смешивать с ртутно-кварцевой, в которой много вредных лучей. В спектре «Аполлона», столь схожем со спектром лампы дневного света, нет ничего вредного для человека. Свечение его близко к свечению солнца.
Я хотел было перевести разговор на другую тему, но Лукин счел важным добавить, что коровы, облученные чудо-лампами, повышают удой на тысячу литров молока в год, поросята набирают в весе примерно на двадцать процентов больше обычного, а куры откладывают на сорок шесть яиц больше в год…
Назрело время заговорить о том, что послужило причиной нашего свидания. Несколько раз мы, склонившись над едой, умолкали, как бы давая друг другу возможность начать. Мне это было весьма нелегко. Я должен был огорчить старого друга, заручиться поддержкой против его же сына. Ни в жене, ни в сыне Лукин не нашел друзей, я был единственным близким ему человеком. Он верил в мою дружбу и готовность научить и исправить Антона, и вдруг, вместо того чтобы успокоить измученное сердце отца, я принес ему огорчение.
— Как поживает Вера Петровна? — обрадовался я возможности отодвинуть предстоящий разговор. — Ты, пожалуйста, извинись от моего имени, я давно уже ее но навещал.
Лукин не любил говорить о жене и не одобрял моего расположения к ней. Он окинул меня сердитым взглядом и с чувством человека, у которого осведомляются о здоровье его злейшего врага, буркнул:
— Анастасия Павловна имеет право на такое же внимание с твоей стороны. Тебе бы следовало и ее навестить.
От моего ответа зависело, сохранит ли мой друг душевное спокойствие, необходимое для предстоящей беседы, или последует взрыв, который не скоро уляжется.
— Обязательно навещу, — возможно спокойней произнес я. — Так и передай ей.
Он знал, что жена Антона мне так же неприятна, как и ему, и все-таки продолжал:
— Анастасия Павловна любит тебя и при случае шлет тебе приветы.
Я не мог ему простить навязчивой насмешки и не без иронии спросил:
— Не об этом ли ты хотел со мной поговорить? Изволь, я к твоим услугам.
Он, видимо, как и я, решил не ввязываться в спор и, переложив в мою тарелку кусочек колбасы, придвинул мне горчичницу и со вздохом сказал:
— Заботы, заботы, не видно им ни края, ни конца…
С этим и я бы мог согласиться, заботы и меня не обходили, а некоторые даже привели сюда.
Мы ушли из кафе, так и не поговорив о главном. Лукина это как будто не огорчало, он разглядывал улицы, дворы и говорил о них, как о старых знакомых:
— В этом здании архитектор разместил окна так, словно солнце восходит с запада. В нижних этажах, куда солнечным лучам не пробраться, дети будут болеть рахитом… Наши строители много думают о том, как обогревать людей, и не задумываются над тем, как их облучать… Обрати внимание на этих глупцов, — неожиданно затормошил он меня, — они окрасили двор в светло-желтый тон, который поглощает самый важный для нас спектр солнца — ультрафиолетовые лучи. Архитекторы — первейшие наши враги, но их милости тысячи поколений людей провели свою жизнь во дворах-колодцах, куда солнце никогда не заглядывает. Нерациональная одежда и закрытые помещения с оконцами без форточек довершали несчастье — на долю человека приходились сотые доли ультрафиолетовых лучей. Неправильные застройки больше нас разлучают с солнцем, чем пыль, дым и туманы…
Он положительно не мог ни о чем другом думать и говорить. В его представлении земля тонет во мраке и его, Лукина, долг — вернуть ей утраченный свет.
— Ты, кажется, хотел о чем-то важном поговорить, — набравшись храбрости, перебил я его. — Или это не срочно?
— И ты, как будто, собирался мне что-то сказать… Хорошо, потолкуем…
Толковать, собственно говоря, не о чем было. Мой друг слово в слово повторил опасения сына и по его рецепту советовал мне совершенствовать операции на сердце и не увлекаться пустяками.
Он, видимо, вспомнил, что выказывал интерес к пересадке головы собаки, и тут же добавил:
— Я и сам прежде думал, что эти опыты важны, но, вероятно, ошибался.
Мой друг говорил необыкновенно спокойно, без свойственного ему жара и даже как будто не очень настаивал на своем.
— Что же ты предлагаешь? — заранее зная, что он скажет, с притворным интересом спросил я.
Любопытно было узнать, действительно ли он верит тому, что говорит, или, скрепя сердце, повторяет слова сына. Не подозревая, что я готовлю ему неприятный сюрприз, Лукин с сердечным простодушием стал мне подсказывать дальнейшие планы моего поведения.
— Брось свое донкихотство, оно к долголетию отношения не имеет. Мы не дети с тобой, наши дни на земле сочтены, надо круг дел не расширять, а сужать, завершить то, что начато…
— Ты не единственный, кто мне так говорит, — ответил я. — То же самое мне советуют все близкие и друзья Антона.
Мой друг не понял моей иронии и обрадовался, что его мнение разделяют и другие.
