Сергей Сергеев-Ценский - Том 12. Преображение России

— Мы ее освятили, Алексей Фомич, какая же она теперь картина, она икона, — и лицо дьякона Никандра стало вдруг строгим. Лицо это занимало Алексея Фомича тем, что челюсти на нем очень заметно шевелились и прихотливо вели себя в то время, когда говорил дьякон. Небольшие черные глаза дьякона теперь глядели на художника в упор, и, заметив это, Алексей Фомич спросил:

— Большой ли кусок холста истлел?

Дьякон отмерил на столе три своих четверти в высоту и две четверти в ширину.

— Так я должен восстановить это? — спросил Сыромолотов. — Картину я представляю, но вы не сказали мне, где это выгорело, — слева, справа, в середине?

— Это в левом углу, — сказал дьякон.

— А-а, это там, где голуби, — догадался Алексей Фомич.

— Истинно, где голуби. А это у прихожан любимое было место, куда они прикладывались.

— Ну да, ну да, — сказал Сыромолотов, — ведь голубь — это тоже символ святого духа, третьего естества троицы, значит, мне голубей надобно написать вновь на своем холсте, а потом мой холст пришить к картине, то есть к иконе. У меня где-то есть репродукция Семирадского, где-то в папке лежит, могу найти. И, пожалуй, даже если бы мне поехать с вами, я бы мог там, на месте написать голубей и сам пришил бы холст. Вообще сделал бы всю реставрацию.

Эти слова заставили дьякона Никандра просиять неподдельно.

— Вот бы обрадовали и наш причт, и прихожан наших, — он опять сделал ударение на «о». А Алексей Фомич тут же поднялся и начал искать в шкафу папку с репродукциями картин.

— И неплохо то, что прихожане прикладываются к голубям, так как голубь — символ третьего лица троицы, святого духа… И то сказать, голубь-то летает, а человек в те времена только мечтал о том, чтобы летать.

— Времени я терять не привык, отец дьякон, — сказал Алексей Фомич, когда красочная репродукция с картины Семирадского была у него в руках. — Если ехать, так ехать. Угостить вас могу только чаем. Стали жить теперь скудно. И я даже удивляюсь, как это у вас остались свечи?

— Свечи? Да заготовили раньше, в начале войны. Ведь от свечей главный доход церкви, а потом даже делали и так: погорит, погорит свечка в подсвечнике — приказываем ее снять, среди службы снимает свечной староста, а потом продает как новую. Так одна свечка на несколько служб.

Не больше чем через час Алексей Фомич, условясь с дьяконом о плате за реставрацию иконы и взяв с собою все нужное, выезжал на извозчике из Симферополя. И в то время, как дьякон рассеянно глядел вперед, Алексей Фомич, как сухая губка воду, впитывал в себя холмистую местность, на которой кое-где пятнами виднелись небольшие стада коров.

— Давно не ездил тут. Это вы, отец дьякон, явились ко мне, должен вам сказать откровенно, очень кстати, и отдохнуть и встряхнуться мне было надо.

Когда начали спускаться с перевала, внимание Алексея Фомича приковала к себе гора Екатерина, на которой искусством самой природы как бы был поставлен памятник Екатерине II, в царствование которой Крым был присоединен к России. Когда же доехали до памятника Кутузову, Алексей Фомич, как ни спешил к месту работы, попросил дьякона остановиться.

— Поймите, — говорил он, — ведь именно тут, в этих местах было сражение Кутузова с десантным отрядом Гассана-паши. Здесь он получил свою знаменитую рану в голову. Вот, может быть, под этой двухсотлетней дикой грушей он и лежал раненый. А Екатерина с горы своего имени на него глядела.

Алексей Фомич за все время остановки ходил между деревьями, стремясь вообразить и представить, где тут могли быть отряды русских солдат и где турецкие десантники в своих красных фесках.

— Именно сюда, — говорил он дьякону Никандру, — я и приехал бы писать этюды для картины, если бы такую картину задумал. Какая обстановка, поглядите, поглядите-ка хорошенько!

Дьякону пришлось напомнить Алексею Фомичу, что надо ехать, до того он увлекся.

Так как в городок приехали еще засветло, то Алексей Фомич решил тут же приступить к делу, и дьякон отворил для него церковь.

— Плохо освещена картина, — сказал дьякону Алексей Фомич, — но даже при таком освещении, должен вам сказать, копия сделана отлично. Можно пожелать мне, чтобы копии с моих картин делались бы так же талантливо.

Только после этого он начал ковырять пальцами то, что истлело, и примерять привезенный им кусок холста.

— Кстати, — сказал он, — я думал, что меня встретит ваш священник.

— Отец Виталий болен, лежит. Я не говорил об этом, лежит, вы уж извините, — заторопился дьякон. — Он бы и сам поехал к вам, да разболелся. Вы уж извините, Алексей Фомич.

— Охотно, очень охотно извиняю. — И тут же, вынув из ящика палитру, кисти и краски, Алексей Фомич начал копировать с репродукции голубей.

— До того, как настанут сумерки, я, пожалуй, этих голубей напишу, — говорил дьякону Алексей Фомич. — По готовому образцу, — отчего же не написать. Три сизых, один светло-коричневый. В естественную величину написал их Семирадский, хотя они и не на первом плане. Погрешность его против линейной перспективы. — Ну, так и быть: поправлять его не намерен.

— Вот как, Алексей Фомич! — обеспокоился дьякон Никандр. — Так вы, значит, ошибку тут находите?

— А как же! Ошибка, конечно… Поглядите на Марфу: далеко ли стоит она от голубей, а какая маленькая фигурка! Если голуби в естественную величину, то и Марфа, и Мария, и Христос только чуть-чуть меньше своей естественной величины.

— Гм… Вот ведь как один художник судит другого, а мы, как бараны, ничего не замечаем, — до того опечаленно проговорил дьякон, что Сыромолотов решил успокоить его:

— Это — пустяки, — то ли еще бывает по недосмотру! А вот я должен писать тонкими кистями, чтобы не получилось больше, чем надо. Да еще, должен вам сказать, прибегаю к сиккативу, чтобы к завтрашнему утру краски высохли, — иначе как же я пришью свой кусок холста? Между прочим, и цыганскую иголку и суровые нитки для этого я захватил из дому, так что об этом не беспокойтесь.

В это время в церковь вошла молодая красивая женщина, одетая просто, но не бедно, с черными страусовыми перьями на шляпке, с высокой открытой белой шеей.

— Привезли Алексея Фомича? — оживленно обратилась она к дьякону. — Вот как хорошо получилось. — И тут же обратилась к Сыромолотову: — Здравствуйте, Алексей Фомич!

— Простите, я… Откуда вы знаете мое имя и отчество? — пробормотал Сыромолотов.

— Все знают, не только я, — продолжала вошедшая. — А я — виновница того, что часть иконы истлела: у меня была свечка, осталась еще от похорон отца полковника, — десятикопеечная, длинная, с золотой канителькой… Я ее поставила перед любимой своей иконой, да, значит, она не вошла как следует в подсвечник и наклонилась… А другие свечки в этом подсвечнике были все маленькие, огарки. Я же и заметила, что икона горит, кинулась поправлять свою свечку, — оказалось, что поздно. Я же посоветовала вот отцу дьякону к вам обратиться.

— Это верно, — поддержал ее дьякон. — Наталья Львовна наша прихожанка, она нас надоумила, — верно!

— Но, прошу меня извинить, — времени у меня в обрез, — я должен писать и стоять к вам спиною, — проговорил с досадливыми нотками в голосе Алексей Фомич. — А слушать вас я, конечно, могу…

— Нет, нет, что вы! — замахала рукой Наталья Львовна. — Я совсем не хочу вам мешать! Я зашла потому только, что дверь была открыта… Сейчас уйду!

И она действительно направилась к выходу, а за нею пошел дьякон, говоря на ходу:

— Как же это я дверей не закрыл, разиня! Ведь так и еще кто может зайти, кого не нужно совсем.

Когда он вернулся, Алексей Фомич спросил:

— Кто эта дама?

— Жена одного тут подрядчика — Макухина… Свой дом у него, а сам он на военную службу в начале войны взят… Пока что бог милует, жив… А полковника, отца ее, действительно у нас на кладбище похоронили, — в цинковом гробу его привезли… Потом и мать слепую ее мы отпели, — так что осталась теперь она одинокой.

— Дда, видно, что военная косточка: походка четкая, строгая, — заметил Алексей Фомич.

— Осталась тут, возле паперти: говорит, что дождется, когда вы выйдете.

— А-а! Какие-то, стало быть, виды на меня имеет? Та-ак! — протянул Алексей Фомич. — Может быть, желает пригласить меня поужинать, — что же, я не прочь… Да и вам, отец дьякон, вреда это не принесло бы…

— Ну, теперь редко кто кого в гости зовет, — усомнился дьякон, но Сыромолотов оказался прав: только что оба они вышли из церкви, когда стемнело, они увидели Наталью Львовну, которая сказала, обращаясь к Сыромолотову:

— Вы где будете сегодня ужинать, Алексей Фомич?

— Да вот, в самом деле, — улыбнулся ей Алексей Фомич. — Я полагал, что вот отец дьякон что-нибудь приготовил в этом роде.

— Ну что вы! У отца дьякона семья, и где же у него там? Нет, уж раз я виновница вашего беспокойства, то вы ко мне и идите. Много обещать не могу, конечно, не то время, но что-нибудь заморить червячка у меня найдется. Идемте без разговоров!.. И вы, отец дьякон!