Антонина Коптяева - Собрание сочинений. Т.2 Иван Иванович

— Самопроизвольная гангрена, как и всякая гангрена, — это нарушение кровоснабжения, иначе сказать — болезнь сосудов — артерий, отсюда и название «эндоартериит», — негромко объяснял он, надевая с помощью Варвары стерильный халат. — Раньше она считалась болезнью старческого возраста, но жизнь показала, что ею заболевают совсем молодые люди.

— Но стоит ли удалять симпатические узлы, если ткани уже омертвели? — спросила Варвара, натягивая резиновые перчатки на руки хирурга.

— Стоит: операция точно укажет границу отмирания. Здоровая часть обязательно порозовеет. Вместо ампутации до бедра мы без риска для жизни больного отнимем ему ногу по колено, а может быть, одну ступню или пальцы. При омертвении руки с тем же результатом удаляются симпатические узлы грудного отдела. Такие операции хирурги начали делать недавно, но уже установлено, что никаких вредных последствий они не приносят. А человеку надо жить, и жить как можно полнее! Правильно, Леша?

Тот, к кому он обратился, юноша лет двадцати трех, тонкий от истощения, только кивнул: он торопился лечь на стол.

Когда ему в областной больнице предложили сделать ампутацию, он возмутился. Но злые боли в течение семи месяцев измучили его, и он начал колебаться. Целыми ночами просиживал он на постели, подтянув к груди колено больной ноги, укачивая ее, точно ребенка.

Отрезать недолго… Но те же первичные признаки начали появляться и на другой стороне: неожиданная усталость, перемежающаяся хромота от болей в икре и стопе, холод в пальцах. Леша уже знал, что будет дальше: стопа отечет, пальцы посинеют, потом начнут чернеть. Значит, через несколько месяцев явится необходимость отнять и левую ногу. Это в двадцать три года от роду!

— Раньше мерзла, а теперь печет. Сначала при ходьбе болела, сейчас даже при покое, — жаловался Леша соседям по койке в долгие бессонные ночи.

В конце концов он решил:

— Режьте ее, будь она проклята!

Но в это время стало известно, что в Чажминском приисковом районе хирург Аржанов лечит гангрену по-новому…

— Ну, Леша? Каково самочувствие? — спросил Иван Иванович, наблюдая, как укладывали раздетого больного на левый бок и привязывали к столу его ноги.

— Так себе…

— Почему же «так себе»?

— Он боится! — прикрепляя к руке Леши свинцовую пластинку диатермии, сообщил Никита Бурцев, следивший за общим состоянием больного. — Страшно ведь!

— Я сам твержу: операция серьезная, но не надо бояться, сделаем хорошо, — обещал Иван Иванович, ревниво оглядев компактный, точно радиоприемник среднего размера, прибор для электроножа.

Этот прибор, а также электроотсос, отсасывающий кровь в операционных ранах, Иван Иванович добыл в области, пустив в ход всю свою хозяйственную изворотливость.

— Сейчас мы поколем вас немножко, заморозим… Если почувствуете потом боль, скажете, добавим еще, — говорил он, становясь на место, пока ассистент Сергутов обмывал спиртом и смазывал йодом операционное поле.

Иван Иванович сам сделал пометку зеленкой на желтой от йода пояснице больного, опоясал его бок чертой, поставил точки там, где будут прикреплены с помощью нескольких швов полотенца и простыни, и принял от Варвары шприц с новокаином…

Сергутов делал встречные уколы по зеленой черте, пока сразу вспухшие беловатые валики не сомкнулись. Потом уколы были повторены более длинной иглой. Минут через пять можно приступить к операции: когда хирурги доберутся до глубины, там уже наступит полное обезболивание.

Иван Иванович, не глядя, протягивает руку, в которую Варвара вкладывает скальпель. Она привыкла во время операции, по лицу хирурга и движениям его губ и рук угадывать то, что нужно. Во всей ее тоненькой фигурке, запакованной в белое, с белой марлевой повязкой на лице, выражается серьезная сосредоточенность. Пусть хирург и врачи разговаривают о чем угодно, пусть шутят и улыбаются, она не позволит себе отвлечься.

Иван Иванович быстрым движением делает длинный разрез по направлению от позвоночника к срединной линии живота.

— Не мешайте! — говорит он ассистенту, сунувшемуся с марлей.

Варвара подает один за другим зажимы с тупыми клювообразными кончиками. Пощелкивают их замки под рукой хирурга, и по краям разреза образуются сплошные металлические подвески, откинутые в обе стороны.

— Ток!

Никита Бурцев, тоже в белом и маске, включает электроприбор.

Хирург прикладывает к мелкому кровеносному сосуду сведенные острия пинцета, к пинцету наконечник от диатермии. Легкий треск, сосуд затромбирован, «сварен» вместо перевязки шелком. Зажим снимается, и так — пока не освободится от стали все операционное поле. Еще разрез…

Ассистент легко разводит крючками края раны.

— Расширители!

Варвара уже подает клешневатый инструмент с двумя редкозубыми гребнями.

И опять разрез. Зажимы. Ток…

Потом обкладывают края раны свежими стерильными полотенцами и снова расширяют ее.

— Сейчас, Леша, будет самое неприятное. — Иван Иванович заглядывает под высокую платформочку-столик, поставленный над головой больного. — Придется потерпеть. Это для всех неприятно.

Он накладывает широкий тупой крючок с противоположной стороны и вручает его Сергутову.

— Пожалуйста, держите так, как я вам дал. Не сдвигайте и не придавливайте. Тупфер! — требует он и принимает от Варвары длинный зажим с тампоном, смоченным в двухпроцентном растворе новокаина…

В глубине раны, вдоль позвоночника, белеет ствол симпатического нерва. К нему-то теперь и подбирается хирург.

— Потерпите, Леша, потерпите, голубчик! Я очень осторожно вам это делаю. Самые нужные нам места… — уговаривает он покряхтывающего больного, выделяя нерв и впрыскивая в него несколько капель новокаина. — Пульс? — спрашивает он Никиту.

— Шестьдесят.

— Введите ему камфару! — приказывает Иван Иванович и к Варваре: — Крючочек!

Тонким крючком он подцепляет ствол нерва.

— С ниткой!

Нитка подводится под нерв. Иван Иванович вытягивает пинцетом ее концы наверх и, прихватив их зажимом, откидывает на край поля.

Снова крючок и нитка, подведенная рядом. Теперь нерв приподнят на своем ложе.

— Новокаин! Очень тоненькую иглу. Хорошо ли держится? Проверьте… Анестезию, кажется, сделал по-честному. — Иван Иванович возвращает шприц Варваре. — Тупфер! Зажим для нерва! Не годится. Дайте прямой! Ножницы! Вот! — Иван Иванович с торжеством поднимает на кончике пинцета белый окровавленный кусочек нерва с приметными бугорками узлов. — Спрячьте это. Тампон с перекисью. Быстро! Выньте валик из-под бока! Снова расширители. Зашивать!

Нитка уже вдета в кривую иглу. Щелкают замки иглодержателей, и гладкая рука Варвары на секунду повисает в воздухе в состоянии готовности и покоя.

— Завязывайте так, чтобы нитка села, — говорит Иван Иванович Сергутову. — Не нужно больших усилий при затягивании второго узла. — Он проделывает для примера сам. — Видите, она села. В глубине накладываются швы толстым шелком, там важнейшие мышцы. Швы на подкожную жировую клетчатку сделаем очень тоненькими нитками и редко — только свести края; жир легко слипается, но и легко нагнаивается, а шелк нижних швов остается в теле навечно.

Сестра, подающая стерильный материал, тихонько заспорила о чем-то с Никитой. Иван Иванович, не терпевший пререканий во время работы, полушутя делает замечание:

— Что вы его обижаете? Он тут один среди вас, женщин.

— Я не обижаюсь! — весело отзывается Никита, прерывая свои записи, но не спуская взгляда с прибора, показывающего кровяное давление. — Что я за Никита? Никита — медсестра! Бреюсь только — и то по привычке.

Иван Иванович накладывает последний шов. Вся операция длилась полтора часа.

Как чувствуешь себя, Леша?

— Вроде потеплела нога и болеть сразу перестала. Похоже, кровь пробивается вниз по жилкам.

— Вот видишь! А ведь ничего особенно страшного, правда? — С минуту Иван Иванович молчит, проверяя пульс больного. На лице его — веселое оживление, созданное удачно выполненной работой, которое сменяется озабоченностью. — Когда сделаем операцию на левой стороне? — спрашивает он, уже раздумывая о дальнейшем течении болезни. — Поправляйся, отдыхай, а через месяц сделаем. Теперь ты не станешь бояться?

Леша смущенно улыбается:

— Ведь на той ноге чуть-чуть сказывается. Может, мне показалось, что она мерзнет да устает. Давайте подождем хоть с полгодика, посмотрим, что будет.

— Да то же самое, — говорит Иван Иванович с понимающим добрым выражением. — Я для твоей пользы советую.

Запах лекарств встретил Ольгу на крыльце больницы. Лицо ее стало напряженно-серьезным, когда она открывала тяжелую, но бесшумно распахнувшуюся дверь. Перед ней протянулся белый коридор, устланный ковровой дорожкой. Масса цветов, блестевших чисто умытыми листьями, зеленела вдоль высоких окон. Другая стена была изрезана проемами дверей.