Алим Кешоков - Вершины не спят (Книга 2)

Казгирею мнилось, что в Стамбуле, в Сирии, на древних восточных берегах Средиземного моря, куда с давних времен эмигрировало много его соплеменников-единоверцев, он найдет в чистом, нетронутом, первоначальном виде и веру, и мораль, и совесть своих предков. Найти путь к сочленению вековой духовной культуры народа с новыми формами социальной жизни, проповедуемыми большевиками, — в этом Казгирей видел свою основную цель, хотел и надеялся, что здесь-то его поймут... Но случилось не так.

Многое изменилось с тех пор, когда Казгирей еще юношей учился здесь в высшей духовной школе. Столица переехала в Анкару, Стамбул потерял прежнюю гордую осанку. Он притих, точно конь, с которого сняли седло после долгого пути. Город выглядел опустевшим, заглохла прежняя кипучая жизнь в темных кварталах и на набережных голубого Босфора. Но не это поразило Матханова. Его поразили не сразу понятые перемены в настроениях кабардино-адыгейской колонии. Да, здесь издавалась газета, издавались книги, в некоторых аулах имелись школы с преподаванием на родном языке. Несомненно, это было важным завоеванием переселенцев-адыгов. Но в «Черкесском клубе», куда пришел Казгирей прежде всего, бросалась в глаза какая-то растерянность и адыгейцев, и кабардинцев, и абхазцев. Вскоре Матханов узнал, что не только школы и газеты отбираются у черкесов (черкес — так обобщенно именовались здесь и кабардинцы и адыги). По новому законодательству отнималось право выходцам из Черкесии именоваться черкесами, по новому закону и черкес, и кабардинец, и адыг, и абхазец — все становились турками: живешь в Турции, значит, ты турок. Вот как гласил новый закон. Уже раздавались голоса о том, чтобы правительство Турции разрешило реэмиграцию, возвращение на родину. Люди с жадностью слушали Казгирея, а Казгирею меньше всего удавалось слышать то, что он искал, — рассуждения об основах шариата и мусульманства, как это бывало еще в недавние годы. Людей интересовали основы советской конституции, новые государственные образования, автономия областей на Северном Кавказе. Еще недавно здесь пели хором древние стихи:

На всех кораблях флаги одни,На всех флагах — полумесяц.У всех мусульман вера одна,Единый аллах укрепляет единоверцев...

 Теперь как будто тот же самый старинный гимн пелся иначе:

На всех кораблях флаги одни, На всех флагах — красная звезда. У всех адыгов надежда одна — Сойтись воедино под красной звездой.

И так сильно было это стремление людей вернуться на родину, что Казгирей не осмелился признаться в том, что предполагал остаться здесь надолго. Он вспомнил прежних университетских товарищей, но не нашел почти никого: одни уехали в Сирию, другие в Иорданию. Но, оказывается, и там люди адыгейских племен считались арабами только потому, что поселились в арабских странах. И Казгирей был счастлив сознанием, что он полезен не только тем, с кем делит участь эмиграции, но полезен и родине, выполняя неожиданную роль ее посланца. Он говорил самому себе: иной раз поток оторвет от скалы глыбу камня и унесет далеко. Но достаточно этот камень возвратить на прежнее место, он снова срастется со скалой, от которой отвалился. В таком душевном состоянии он решил написать письмо в Москву Степану Ильичу Коломейцеву.

Однажды в «Черкесском клубе» к Казгирею подошел молодой, статный черкес и застенчиво спросил разрешение поговорить с ним.

— Прости меня, Казгирей, — сказал он, и лицо его залилось краской, — я прихожу сюда всякий раз, когда ты говоришь, и живу от одного вечера до другого надеждой тебя послушать. Сейчас я говорю от имени своих старших братьев: они просят тебя оказать честь нашему дому. Нам больно думать, что, может быть, ты испытываешь в Стамбуле какие-нибудь неудобства. Ты сделал бы нас счастливыми, если бы согласился принять наше приглашение и поселиться у нас.

Юношу звали Зураб.

Казгирей, разумеется, не мог ни отклонить приглашение, ни безоговорочно принять его с первого раза. Он пообещал Зурабу прийти к ним в гости. Зураб не сказал главного. Он не сказал Казгирею, что он посланец своей сестры, Сани. Однажды девушка была в клубе вместе с Зурабом на одном из докладов Казгирея. Вдохновенный рассказ Казгирея об их общей родине, откуда Сани увезли пятилетней девочкой, глубоко взволновал ее. И Казгирей запомнил в тот вечер девушку, кутавшуюся в длинную шаль и не сводившую с докладчика черных горячих глаз. И вот теперь Казгирей увидел ее молодой хозяйкой в доме, куда пригласил его Зураб. Это была уважаемая семья Омаров — три брата и сестра. Их родителей уже не было в живых. Все три брата обожали младшую сестру Сани каждый по-своему. Старший, Рагам, видел счастье сестры и всего дома в том, чтобы достойно выдать красавицу Сани за богатого жениха. Только достойный калым мог бы примирить Рагима с тем, что Сани уйдет из дома. И в этих воззрениях он оставался непоколебимым. Но он плохо знал свою любимицу: чем более взрослела девушка, тем больше она страдала среди чужих и чуждых ее душе людей. Смутные воспоминания раннего детства, неясные мечты все сильнее волновали ее. Ее любимым чтением были книги о Кавказе и прежде всего — о Кабарде и о кабардинцах. Она с жадностью слушала иной раз рассказы старшего брата о снежных горных вершинах, о светлой плодородной равнине Кабарды, о ее бурных горных реках. Рагим был человеком сдержанным, скупым на слово, не так просто было вызвать его на эти рассказы и воспоминания. Второй брат, Али, редко бывал дома: он служил торговым агентом; больше всего Сани дружила с младшим — Зурабом. Нежный, поэтически возвышенный и безоговорочно преданный сестре, Зураб все свое свободное время проводил вместе с нею. Он хорошо знал кабардинские сказания и легенды, усвоенные от матери, умел увлекательно пересказывать величавый эпос нартов, а Сани не знала ничего более приятного, чем слушать любимого брата. Она поверяла ему свои заветные мысли и думы. Вернуться домой, припасть к травам и водам Кабарды, услышать вокруг себя голоса детей и женщин Кабарды, там ожидать своей участи и дать родине все, что ни потребовали бы от нее, — вот чего хотела, о чем мечтала, чем делилась с Зурабом Сани.

Но даже Зурабу не сразу призналась Сани в том, с каким ужасом и отвращением она думает о неизбежности срока, когда ей придется выйти замуж за человека, оплатившего деньгами свое право на нее. Нет, она никак не могла примириться с этим. Порой она не спала ночи напролет, преследуемая этой мыслью, как кошмаром. И всегда с тайным ужасом она встречала мужчин, которых приводили в дом старшие братья.

С иным чувством Сани ожидала нового и желанного гостя. Казалось, что-то важное, небывалое случилось в ее жизни.

Дома были все три брата. Рагим уже наслышался от Зураба о необыкновенном заезжем кабардинце, и он встретил гостя с должной учтивостью. Конечно, он понимал, что перед ним не банкир и не судовладелец, но он оценил в госте его ум, образование, благородство.

Казгирей стал бывать у Омаров все чаще и чаще, и скоро редкий вечер обходился без того, чтобы Казгирей не встретился с кем-нибудь из братьев либо у них дома, либо в клубе, либо в кафе. Редкий вечер проходил без того, чтобы Сани не ожидала Казгирея. Редкий день наступал без того, чтобы Казгирей не думал о Сани с чувством большого и счастливого приобретения.

Крепнущая любовь — это чистое чувство двух сердец, как всегда, как всюду в мире, наивно и безошибочно находило свои пути, и вот настал день, когда влюбленные открылись друг другу. Сани доверила свою тайну Зурабу, не сомневаясь в том, что найдет в брате союзника, и в этом она не ошиблась.

К этому времени Казгирей из Москвы получил от Коломейцева ответ. Его отношения с Сани только ускорили возвращение на родину — теперь уже вдвоем. Вот уж действительно Казгирей никогда прежде не думал, что ему придется прибегнуть к обычаю умыкания, похищения девушки, да еще при таких обстоятельствах! Сани огорчало только одно — разлука с братьями, с любимым Зурабом. Самоотверженный Зураб принимал на себя весь удар, весь неизбежный гнев Рагима.

Пароход под советским флагом уже выходил из Босфора в открытое море, когда Сани, как бы обессилев от всех треволнений, припала к Казгирею и разрыдалась. Из рук она не выпускала небольшой мешочек, куда собрала землю с могилы отца и матери. Эту горсть земли она хотела, согласно давнему обычаю, высыпать на кладбище в том селении, где ее отец и мать прожили большую часть своей жизни, где родилась она сама. А турецкая земля уже едва видна — неровная холмистая полоска на туманном горизонте.

Казгирей приласкал Сани:

—     Ты не должна, Сани, плакать, ты должна быть гордой и радостной... Зачем плакать?

—     Да, да, Казгирей, я знаю, ты прав: я должна быть гордой, я еду с тобой... Я должна быть счастливой: я еду на родину. Скажи, Казгирей, что и ты счастлив.