Евгений Воробьев - Высота
Из последней машины вылез Плонский. Сперва из раскрытой дверцы показался грузный портфель, за портфелем — его хозяин.
Вытирая лицо платком, он озабоченно посмотрел на Тернового, который прогуливался по пустырю.
Дымов попросил Плонского еще раз высказать свои соображения по поводу этой строительной площадки.
— Теперь возьмем воду, — продолжал доказывать Плонский. — Насосная рядом, на цементном заводе. Строить не придется. Теперь возьмем планировку площадки. Пожалуйста! Тоже расходы минимальные. Электроэнергия? Тоже завод выручит. Понизительную станцию строить не придется. Так что стоимость квадратного метра жилья будет ниже сметной.
Дымов прогуливался, лицо его было непроницаемо, и это беспокоило Плонского. Он не отрывал от Дымова глаз, вытягивая голову то влево, то вправо.
— А как с транспортом? — спросил Терновой, глядя направлении дымящего цементного завода.
— С транспортом? Пожалуйста! Лучше не придумать. Шоссе — раз. Протянем ветку от поста «Цементный» — два. Часть материалов будем подвозить машинами по шоссе. В частности, кирпич выгоднее…
— Да не о кирпиче речь! — оборвал Терновой. — Речь идет о будущих жителях поселка.
— Я понимаю. Но трамвай сметой не предусмотрен… Придется пока потерпеть. Тут до дамбы всего километра два, два с четвертинкой.
— Что-то четвертинка у вас большая — усомнился Терновой.
— Бывают четвертинки, которые больше четверти! — прогремел Медовец. — Чуете?
— А вас не смущает цементный завод? — спросил Терновой.
— Цементный завод? — удивился Плонский. — Так онже далеко. Мы санитарные нормы учли.
— Вы-то учли. А вот учтет ли ваши нормы цементная пыль? Вчера ветер был северный, так у меня цемент даже на зубах хрустел.
— На стройке всегда пыль.
— При чем здесь стройка? — Терновой сузил свои чуть раскосые глаза. — Пыль была здесь. Я вчера весьэтот пустырь своей клюшкой измерил.
Дымов шагал, заложив руки за спину, низко опустив плечи. Можно было подумать, что он не слышал всего, о чем ему докладывал Плонский, и единственно, чем он сейчас всерьез заинтересован, — это дымами далекого завода, за прудом.
Как всегда в пасмурный день, дымы не казались столь темными и растворялись тоже быстрее, чем в голубом небе.
— Ласточки низко летают, — заметил сосед Токмакова по машине, архитектор города, — к дождю.
— И сверчок поет на высокой ноте, — подтвердил Медовец. — Чуете?
— Не знаю, как там ласточки и сверчки, — сказал Терновой, — нога моя чует. Самый лучший барометр.
Дымов молча смотрел на темные облака, тяжело повисшие над землей, на дымы.
Конечно, площадка, которую выбрал Плонский, имеет свои преимущества. Забывать об экономии Дымов не имеет права. Но, с другой стороны, не единой бухгалтерией жив хозяйственник. Шутка сказать — два километра пешком, да еще с четвертинкой. «Дети, в школу собирайтесь», а до школы — час ходьбы. Может быть, в этот час нужно уроки готовить. Иному школьнику как раз этого часа и не хватит, чтобы вместо тройки получить пятерку. Хочется построить такой поселок, чтобы будущие жители не поминали строителей недобрым словом.
— Но ведь на этом пустыре география не кончается? — сказал наконец Дымов.
— Конечно, можно еще поискать, — уныло согласился Плонский, перекладывая портфель из руки в руку. — Но лучше площадку вряд ли найдем.
— У меня есть предложение, товарищи, — сказал Терновой. — Поехали обратно на левый берег.
— На левый? — удивился архитектор города.
— Да, на левый. Обратно в Азию. Покажите-ка свой генеральный проект. Так и есть! Ведь проект разрешает строить и здесь, и здесь, и здесь? — Терновой трижды ткнул пальцем в план. — А если взять Кандыбину балку?
— Роза ветров позволяет, — согласился архитектор города.
— Может, товарищи, посмотрим в натуре? — воодушевился Дымов.
— Пожалуйста! — сказал Плонский обиженно.
Машины двинулись обратно.
Дымов отправил Медовца вперед, чтобы тот не глотал пыль, высовываясь из открытой машины поверх ветрового стекла.
По небу шли медлительные и низкие облака сине-серого, почти черного цвета, и на их фоне дорожная пыль выделялась особенно отчетливо — она белела, как мучная.
19
Машины остановились у подножья горы Сатач, вблизи пруда.
Терновой вылез из машины, тяжело опираясь на палку, морщась от боли. Он недовольно посмотрел на небо.
Дождь все собирался и никак не мог собраться, но где-то по соседству он, очевидно, прошел, потому что ветер дул совсем влажный.
— Ну как, товарищ Токмаков? Будет дождь? Токмаков тоже посмотрел на тучи и пожал плечами:
— Как говорит наш Пасечник, когда хочет посмеяться над Дерябиным: наверно не скажу, но, по всей вероятности, навряд ли.
— Это верно, — рассмеялся Терновой. — Погода сегодня какая-то неопределенная, дерябинская…
Токмаков никогда прежде в Кандыбиной балке не был.
По южному склону горы беспорядочно лепились домики и домишки — с самолета они, наверно, походили на пригоршню спичечных коробок, брошенных вразброс. Это и был поселок самостийных застройщиков, называемый Кандыбиной балкой.
Трудно объяснить происхождение этого названия. Говорили, что здесь некогда располагалась артель грабарей из Кривого Рога, а там есть такая Кандыбина балка. В годы первой пятилетки возникло несколько таких поселков — Первый Шанхай, Самострой, Второй Шанхай, Нахаловка, Карачун, Грабарский, Порт-Артур. В них жили преимущественно чернорабочие, многосемейные, которым в бараках жить было неудобно, а на отдельную комнату они рассчитывать не могли. Иные не хотели селиться в бараке, чтобы не расстаться с огородом, с курами, с коровой. В этих поселках жили также и те, кто вообще не мог претендовать на жилплощадь в домах и бараках «Уралстроя». Мало ли разного народу летело когда-то на яркие огни стройки! На стройку ехали «холодные» сапожники, парикмахеры, самодеятельные пекари и другие полукустари-полуторгаши, ехали лодыри, рвачи, оборотистые лентяи, любители легкой наживы, ехали беглые кулаки и уголовники, ехали самогонщики, шинкари, спекулянты, все те, кто не уживался в других местах, кто смотрел на стройку мирового гиганта как на кормушку.
Тех «проходимцев строительства», как называл их Карпухин, сильно поубавилось, но халупы, хибарки и лачуги остались и доживали свой век рядом с домами, перевезенными из затопленной станицы.
Терновой предложил строить поселок чуть ниже Кандыбиной балки, у самого пруда.
— О том, какой вид откроется из окна будущей комнаты, тоже не вредно подумать, товарищ Плонский.
При этом Терновой широким жестом показал на пруд, подступающий к ковыльному подножью горы Сатач.
Голубое зеркало пруда было вправлено в ярко-зеленую рамку; это вдоль берега извилистой линией тянулись камыши.
Плонский вздохнул.
— Конечно, место красивое. А вот метр жилья здесь в копеечку влетит. Насосная станция. Понизительная. Ветку придется протянуть еще километра на полтора. Затрещит весь мой баланец.
— «Баланец, баланец»! — рассердился Терновой. — Речь идет об удобствах пяти тысяч человек. Это тоже баланец.
— Вы не умеете смотреть на вопрос с финансовой точки зрения, — возразил Плонский.
— А у нас вообще не существует какой-то особой финансовой точки зрения. Есть государственная точка зрения. То, что вы бережете копейку, — это хорошо. Но экономить надо разумно.
— Вам-то легко говорить, — вздохнул Плонский. — А у меня от дебета-кредита бессонница.
— Но разве экономить — скаредничать?! Экономить — значит в то же время быть в чем-то щедрым. А где еще так уместна щедрость, как в благоустройстве жизни, улучшении быта?!
— А все-таки я бы тебя, Иван Иваныч, своим кассиром не поставил, — усмехнулся Дымов. — У Плонского в руках кошелек надежнее…
Плонский приосанился и похлопал по портфелю, но тут же помрачнел, потому что Дымов поддержал Тернового — здесь будет город заложон.
За плетнями, огораживающими приусадебные участки, стояли и смотрели на незнакомых начальников в парусиновых костюмах и картузах женщины и какой-то старик, вышедший из хибарки, наполовину врытой в землю и густо заросшей травой.
— Наверно, самый главный, — прошамкал старик, указывая на Плонского. — Больно портфель велик.
Жители Кандыбиной балки и не подозревали, что сейчас решилась их судьба: иным придется переселяться повыше по склону горы, иные переедут в дома будущего поселка.
Терновой остановился возле невзрачного домика. Он узнал и резные наличники на окнах, и забавный жестяной флюгер-петушок на коньке крыши.
Ну конечно же тот самый домик из затопленной станицы, он стоял там близ церкви.
— Карпухина жилье. Ведь вот упрямая голова! Не хочет переезжать.
