Морское притяжение - Олег Борисович Глушкин
— У тебя полно специалистов по ключам, — говорит она в ответ на мои укоры, — ползавода делает ключи. Тебе ничего не стоит, вон дядя Федя может сделать ключ за пять минут.
Жена права: дядя Федя — большой мастер, у него всегда есть масса заготовок, целый набор надфилей, и если он сделает ключ, то его уже подгонять не придется — войдет в замок, как в масло.
— Оставь, — говорю я Зине, — ключи у нас каждый делает сам, даже Курагин.
Дядя Федя переоделся и пошел в компрессорную. Уже в каюте я услышал, как затарахтел компрессор, а на шкале манометра увидел, что давление поднялось до четырех килограммов. Когда позвонил Тепнин, я доложил:
— Давление в норме.
— Кстати, — сказал Тепнин, — я подготовил приказ об увольнении вашей крановщицы.
«Почему об увольнении?» — подумал я. Рапорт на крановщицу я подал совсем недавно и просил просто перевести ее на другой док.
На доке у нас два крана, две смены и, значит, четыре крановщицы. Моряки говорят, что женщина на судне приносит несчастье. Док хотя не самоходное, но все-таки судно. А у нас пять женщин (пятая — уборщица, жена Виктора Сигова). Но чего стоит одна Зося! Работать она умеет, и ее не надо уговаривать задержаться, если нужен кран. Но случается, кран необходим позарез, а она как сквозь землю провалилась.
Зосе восемнадцать лет, она самая общительная из крановщиц. Моряки с ремонтируемых судов подолгу смотрят ей вслед. Она знает себе цену.
Месяц назад, когда я подписывал ведомость на распределение премий, Тепнин приписал в нее и Зосю.
— Нельзя ей давать, Виссарион Иванович, — сказал Сигов.
Я поддержал.
Но Тепнин не стал слушать наши доводы.
— Напрасно вы женщин обижаете, — сказал он.
Этот разговор Виктор Сигов передал моему помощнику.
— Плюньте, — сказал Владимир Иванович. — Если она премию получит, ее другие крановщицы с дока выживут.
Он оказался прав. После выдачи премии ко мне прибежала главная наша крановщица, невозмутимая Тоня Крюкова, и говорит:
— Убедитесь сами, кто как работает! Ее по всему доку ищут, а она в душевой прохлаждается.
Тут я не выдержал:
— Постыдитесь, Крюкова, это же ваш товарищ по работе! Кран у нее в порядке, работать она умеет и работает безотказно.
— Вот-вот, «умеет», «безотказно»! — возмутилась Крюкова. — Курагин ее вечно выгораживал, и вы туда же!
Я вышел из каюты, прошел мимо жилых отсеков к раздевалке и остановился перед душевой. Дверь была приоткрыта, и я увидел Зосю. Мокрые рыжие волосы расползлись по крепким загорелым плечам.
— Нашли время мыться, где ваше рабочее место?! — закричал я, не сразу сообразив, что нелепо говорить полураздетой женщине о дисциплине.
Вернувшись в каюту, я написал Тепнину рапорт с требованием немедленно перевести Зосю с дока. Владимир Иванович сидел рядом, листал журналы по техосмотру кранов и говорил, что, конечно, терпеть такое безобразие нельзя, но вряд ли что у нас получится.
Я ворвался в кабинет Тепнина.
Тепнин говорил сразу по двум телефонам. Я сунул ему на стол рапорт, и он, продолжая что-то говорить, принялся читать. Сначала он закончил разговор по телефону, пообещав, что все будет улажено, потом еще раз перечитал рапорт и сказал:
— Надо человека перевоспитывать. Работать с людьми надо, ясно?
— Почему вы ее боитесь наказать?
— Не кипятитесь, Борис Андреевич, не советую.
…И вот теперь, оказывается, приказ на увольнение Зоси готов, и мне, честно говоря, не по себе. И совсем непонятно, почему Тепнин, недавно записавший Зосю в ведомость на премию, вспомнил вдруг о моем рапорте? Этого только не хватало, чтобы из-за меня уволили человека.
«Загорску» предстояло надолго застрять в доке. Надо было сменить часть обшивки в носу, залатать пробоины, к тому же в блоке двигателя обнаружили трещину. Для нас, доковиков, наступили сравнительно легкие дни. Единственное, что нам портило жизнь, это западные ветры, которые у нас называются прижимными, потому что они поджимают доки к берегу. Эти ветры принесли городу дожди, а нам целые флотилии бревен, которые бесконечным потоком плыли к заводу от целлюлозно-бумажного комбината. Бревна заполняли пространства между доками и судами, около них скапливался мазут, пожарная охрана запрещала сварку, работа приостанавливалась.
…Когда я подошел к доку, вдоль пирса бродили ночные дежурные с длинными баграми и проталкивали бревна, на всю мощь работал катер, упираясь носом в пирс: скользкие бревна устремлялись в поток, рожденный винтами, но, как только катер прекращал работу, бревна тянуло назад.
— Владимир Иванович, — распорядился я, — надо выделить четырех человек отгонять бревна, смотрите, сколько скопилось между ними мазута, придет пожарник — скандала не миновать.
— Что, у нас своей работы мало? Надо котлы Регистру сдавать, системы прохудились совсем. Мы не с бревнами работаем…
Он долго отнекивался, потом выделил четырех машинистов и обратился к ним с яркой речью:
— Если по-хозяйски, то здесь так чисто можно сделать, купаться будете. Чего ухмыляетесь? Я помню, мы в этом заливе купались, ныряли прямо с дока, а сейчас попробуй нырни — век не отмоешься! И куда только смотрит директор бумажного комбината! О чем думает капитан порта? Можно поставить боны? Можно. За то, что топливо сливают, штрафовать нещадно. Государственное добро между пальцев течет! На месте директора я бы их так пропесочил, а то каждый, кому не лень, старается ночью мазут спустить. Да дай мне бригаду, я за два часа эти бревна выловлю и куда надо доставлю — только заплати.
— Правильно, — сказал я. — Вот и будешь начальником по очистке акватории.
И он ушел впереди четырех парней с длинными баграми, напоминающими копья.
У меня самая большая каюта, здесь я собираю совещания, делаю разборы докований, есть диван, где можно ночью вздремнуть, если ждешь судно, есть кульман — можно чертить, на полке — куча учебников и справочников, все под рукой. Получу ли я в другом месте такие условия — не знаю.
Ко мне часто приходят друзья. Андрей из технического отдела, обычно сидит и курит молча, я не беспокою его расспросами, я знаю, что даже в эти минуты отдыха он что-либо обдумывает.
От
