Алексей Бондин - Ольга Ермолаева

Оставшись одна, Ольга огляделась вокруг. Большое окно было завешано узорчатой тюлевой шторой. Стены оклеены розоватыми обоями. Варшавская кровать покрыта голубым покрывалом. На подушке лежала раскрытая книжка. На комоде, прикрытом тюлем, стояло небольшое зеркало в бархатной драпировке, а возле него в беспорядке были разбросаны красивые коробочки, перламутровые раковины. Тут же стояли флаконы, фарфоровые статуэтки: молодой пастушок и пастушка. На стене в золоченой раме висела олеография с изображением Психеи и Амура.

Ольга подошла к окну. Отсюда было видно всё селение, как на ладони. Вдали курились трубы завода. Ольга взяла со стола толстый альбом в атласном переплете. В нем в беспорядке лежали открытки с видами Украины, Кавказа, Крыма и фотографическая карточка Афони. Она, веселая, с ухарски сбитой на бок соломенной шляпкой и с раскрытым зонтом стояла на берегу пруда. Тут же в альбоме лежала карточка молодого человека в очках, в форме студента. Клин светлой бородки удлинял его усталое, помятое лицо.

— Ну, как нравится тебе мое жилье? — пытливо смотря на подругу, спросила она и натянуто улыбнулась.

— Ты одна здесь живешь?..— спросила Ольга вместо ответа.

— А кого мне еще надо?

— Сколько ты платишь за эту комнату?..

— Немного, — уклончиво сказала Афоня и слегка покраснела.

— Как хорошо, что ты пришла,— заговорила она с оживлением и стала быстро расставлять посуду на столе.— Мы с тобой посидим, поговорим. Мне давно тебя хотелось увидеть поближе, чтобы поговорить. Давно ведь не виделись — почти год... Вон какая уйма времени прошла, а за год много воды утекло, много изменилось... А поговорить есть о чем... Подожди-ка. Я тебя угощу чем-то.— Она порылась в комоде и достала коробку с мармеладом.— Ешь, Ольга. Еще бы чем угостила, да ты, наверно, откажешься... А впрочем...— Афоня достала черную бутылку с вином и, улыбаясь, поставила на стол рюмку.

Женщина внесла маленький никелированный самовар. По ее лицу опять скользнула та же улыбка, и взгляд прищуренных глаз назойливо ощупал Ольгу. И улыбка и взгляд женщины вызвали в Ольге отвращение и боязнь.

— Ну, вот, — заговорила Афоня,— мы теперь сядем пить чай, а вы, Федора Михайловна, если кто ко мне придет, скажите, что меня нет дома и что комната закрыта.

— А если придет Александр Степаныч?..

— Все равно,— сказала Афоня и до ушей покраснела.

— Хорошо.

Женщина ушла. Афоня затворила дверь на ключ и сказала:

— Вот... так будет лучше, спокойней. Не помешают. Садись, Оля... Да садись, что ты такая несмелая, как деревянная. Живи смелей, скорей повесят.

Афоня разлила чай, взялась за бутылку.

— Выпьешь, Оля?

— Нет.

— А что?.. Это же сладенькое, слабенькое... Виноградное... Церковное... Ну?.. Одну?..

— Н-нет!..--сказала Ольга. Ее раздражало веселое настроение Афони. Она чувствовала в ее игривой говорливости что-то натянутое, искусственное. Казалось, вся обстановка в этой комнате и этот блестящий самоварчик, что стоит на столе и добродушно шепчется,— все чужое, занесенное чужим, незнакомым человеком. Она вспомнила свою пустую избу, печку, рундук, некрашенный стол, накрытый простенькой скатертью. Все это родное, знакомое, близкое. Даже воздух,избы, пропитанный запахом свежеиспеченного хлеба, щами, был приятен, успокаивал и располагал на отдых. А эта комната, наполненная сладким ароматом духов, вызывала в ней неприязнь, близкую к враждебности.

— Так и не будешь вино пить? — спросила Афоня.— Какая ты все-таки, Оля... Ну, ладно. А я выпью.

Афоня достала граненый стаканчик, налила вина и залпом выпила.

— Ну, будем чай пить.

Она пододвинула к Ольге чашку крепкого чаю. Ольге не хотелось пить. Вообще ей не хотелось ни до чего дотрагиваться. Она спросила, пытливо смотря на подругу:

— А кто эта Федора Михайловна?..

— Это — квартирная хозяйка. Я у нее снимаю комнату,— пробормотала Афоня и отвела взгляд в сторону.

— А кто такой Александр Степаныч?

— Александр Степаныч?.. Знакомый тут один.

Замолчали. Разговор не клеился.

— Вот порознь было скучно, а вместе-то стало тесно,— принужденно пошутила Афоня.

— Мы с тобой будто не ссорились.

— Нет. Но я на тебя одно время была сердита. Ты, наверно, заметила в ту пору?

— Помню, а с чего это было?..

— А ты, будто, не догадывалась?

— Немного догадывалась.

— А что ты думала?

— Что думала?.. Из-за Григория Николаича.

— Да, сознаюсь, Оля... Я любила его.

— А теперь?..

— Ну, теперь... Времени прошло много. Его нет. Да вряд ли он жив. А пословица говорит — с глаз долой из сердца вон.

— Я бы про него так не сказала,— сказала Ольга.

— Я знаю... Ты его любишь, потому так и не скажешь. А мне казалось, что он какой-то непонятный человек. Все о чем-то думал и думал по-своему, непонятно, не так, как прочие. Не люблю я таких. По-моему, человек должен быть, как огонь. Пусть об него обожжешься, но чтобы можно было возле него и согреться. Вот. А Григорий Николаич был просто какая-то ледяшка.

— Ты с ним часто встречалась?

— Было. Раза два или три. Я ему прямо сказала, что я его люблю. Ты знаешь ведь, я прямая.

— А он?..

— Не очернил, не обелил. Начал что-то говорить... Не поняла я его. Говорит, а сам собой будто загораживает, о чем говорит. Я поняла тогда только, что его сердце занято. И подумала про тебя... Сначала было обидно. Рассердилась на тебя. А потом не стала о нем думать. Силой милому не быть. Да и подумала в ту пору — скучно с ним будет.

— Для кого как...— проговорила Ольга тихо.

— Я была раз с ним в лесу,— снова начала Афоня.— Мы катались на лодке, уехали далеко. Потом вышли на берег и пошли с ним в лес за цветами. Разбаловались. Я его взяла и поцеловала. Он покраснел! До ушей!.. И сразу заторопился домой. Ну, я тогда окончательно поняла, что не лежит его сердце ко мне... Ох, и злилась я в ту пору на себя, что так сделала. Афоня налила вина еще полстакана, выпила и проговорила:

— Хочется быть сегодня веселой.

— И пьяной, — сказала Ольга, усмехнувшись. Афоня порозовела.

— Пьяной не буду,— сказала она сдержанно, с заметной обидой в голосе.— Я уж не совсем такая, как ты думаешь. Мне сегодня скучно. Ждала тебя, думала будет веселей, а ты все хмуришься. Почему ты такая?..

— Не от чего веселиться.

— Чепуха все это, Олютка. Для чего тогда мы живем? Для какого чорта! Изображаем из себя какую-то колючку. Ай, не троньте нас.

— К чему ты это?..

— Да к тому, что дурь все это. Жизнь-то где наша?.. Молодость нам дается один раз в жизни. Молодость уйдет, потом ее только вспоминай. Мне было сначала жаль себя, а потом подумала, а кто нас-то жалеет? Жалей себя — умрешь, и не жалей — сдохнешь. Так лучше уж одну минуточку пожить. Я знаю, тебе хотелось за Григория Николаича замуж. Верно, ведь?..

Ольга вспыхнула.

— А ты не думай о нем. Его нет. Ты найдешь себе не хуже.

— Не говори мне так, Афоня,— остановила ее Ольга, чуть нахмурившись.

— Осердилась?

— Нет,— коротко сказала Ольга. Она не могла подавить в себе неясного отвращения и неприязни к Афоне. Точно перед ней сидела не подруга, которую она любила, а чужая женщина, в голубом японском халате. Ольге хотелось сказать что-то обидное этой незнакомой женщине, ушибить ее и уйти из этой неприятной чужой комнаты.

В передней скрипнула дверь и послышался чей-то мужской голос. Афоня выпрямилась и чуть слышно, шо-потом, сказала:

— Помолчи...

Она на цыпочках подошла к двери и прислушалась. За дверью слышался невнятный разговор, скрипел чей-то сапог. Потом хлопнула дверь, и все стихло.

Афоня продолжала стоять, настороженно прислушиваясь, но в передней было тихо. Афоня так же бесшумно перешла к окну и выглянула на улицу через тюлевую занавесь.

— Ушел,— проговорила она после томительного молчания, подходя снова к столу.

— Кто это был?..—спросила Ольга.

— Человек один...

— Жених твой? Что ты скрываешь от меня?

— Жених?.. Может быть... жених... Только не мой.

Афоня села на кровать, взяла книжку и притихла, смотря недвижными глазами перед собой. Брови ее дрогнули, на ресницах показались слезы. Глаза учащенно замигали. Вдруг она упала на подушки, уронив на пол книжку.

— О чем ты?

— Подожди, Оля... Я проревусь,— сказала Афоня глухо.

В передней снова скрипнула дверь, послышались мягкие шаги. Афоня, не поднимая головы, лежала. Спина ее вздрагивала. Две толстые русые косы, замотанные в клубок на голове, распустились.

— Оля,— чуть слышно заговорила Афоня, повернув к ней покрасневшее лицо.— Ты догадываешься, как я живу?

— Немного догадываюсь.

— Я тебе скажу... Я тебе должна сказать.— Афоня села на кровати, выпрямилась, распахнула на груди халат, словно ей вдруг стало душно и жарко.