Алексей Бондин - Ольга Ермолаева
Было грустно слушать речь старика. Ольга не знала, что ему ответить на это. Молчала. Слышно было, как за тесовой перегородкой ходила, тяжело ступая, тетка Арина, постукивала горшками.
— Что хоть стряслось с Афанасьей на работе? Скажи. Она нам не говорит. Пришла в ту пору сердитая, ничего не сказала и ушла. И не работает сейчас.
Ольга нехотя рассказала, что случилось. Лука покачал головой, Арина выглянула из кухни.
— Дура... Да больно-то нужно... Играй, от этого ничего не сбудется.
— Э-э-э, Арина. Не так надо понимать,— сказал Лука и погрозил ей шилом. — У каждого человека свои повадки. Она девушка. Да-а... Вот каковы дела-то, Ольга Савельевна. Трудно... Нам, старикам, трудно, а бабе еще трудней. Кабы она парень была, а то девка... На парня с одной стороны сыплются беды... Гни коробку, а ежели не под силу, убирайсь. А девка вдвое: гни коробку и ублажай еще каждого там десятника. Если не хочешь,— убирайсь. Жизнь-то как составлена... Я думал в спокое умру, с сытым брюхом. Афанасья на работе. Нет, нет и притащит денег. Расстановка: и хлеба купить и все... Хотя и мала чаша наша, а все же наполняться начала... М-да... А вышло не так. Эх! — Лука сердито воткнул шило в подошву валенка.
— Надо было вести себя как полагается,— язвительно сказала Арина.
— А ты иди-да, да веди.
— Я не свычна. У нас не было в заведении этого.
— Не было?.. Так ты и замолчи... Тебе все не ладно, все нехорошо. Афонька пошла на завод работать — не ладно. А когда она стала тебе подтаскивать рублевки да трешницы, ты и того — примолкла. Она, бедная, с утра до вечера пластается там, а ты по дому прибираешься, лапки на окошко, морду за окошко и сидишь, как сыч, да семечками забавляешься. К этому ты, наверно, свычна, это у вас в заведении? Теперь ушла девка с работы, тебе опять нехорошо. А ты вот иди-ка, да и поведи себя там как полагается.
Арина сердито хлопнула дверью, вышла из избы. Ольга впервые услышала ропот из уст Луки и была рада, что он, тихо и не страшась, сказал Арине правду.
Ольга ушла, не дождавшись Афони. После того она несколько раз заходила к ней, но никак не могла ее застать. Тетка Арина пренебрежительно говорила:
— А кто ее знает, где она шатается. Не говорит она нам куда и зачем пошла. Своенравный человек.
Поздней осенью Ольга узнала, что Афоня живет где-то в людях. Но где, так и не добилась. Этой же осенью умер и дядя Лука. Он умирал так же тихо и безропотно, как и жил. За два дня до смерти Ольга видела его. Он лежал уже в постели.
— Ну, должно быть, и за мной, Ольга Савельевна, смерть пришла, требует. Пора... На том свете, верно, ищут меня с фонарями, а я все еще здесь прохлаждаюсь.
Потом он тихо заплакал.
— О чем, дядя Лука? — спросила Ольга.
— О себе, о жизни нашей... Обидно... Пока силен был, нужен был, а как состарился — никому... Только вот ты... Не забываешь. Афоня такая же несчастная... как все мы. Ох!.. Не знаешь ты ничего... Хоронить-то придешь?
— Да ты не умрешь еще.
— Ну, я... подь-ка знаю... ты приди. Проводи меня вот хоть из этих хором. Я ведь в них век прожил... И ничего не нажил... Горб, старость нищенскую и все...
ГЛАВА VII
Прошла зима. Весна смыла зимний ледяной покров и раскрыла широкий простор тепла и солнечного света. Заулыбалось небо. Казалось бы, в жизни людей должно быть светлей, радостней, но люди точно не видели манящих просторов нарядно одетых лесов, цветущих луговин. Всюду лежала печать грусти: ненасытная утроба войны изо дня в день, из месяца в месяц требовала новой пищи — живых людей. Люди уезжали и не возвращались. Точно там — на Западе — была огромная могила. Взяли на войну и Евсюкова.
На место его пришел добродушный старичок.
Завод замирал — пустел. Каждый день Ольге казалось, что вот сегодня она работает последний день, а завтра утром придет этот с виду ласковый старичок скажет ей:
— Ну-с, милая, отправляйся домой, работы нет.
И опять голод, лишения, беспросветный мрак.
Афоню она не видела и не знала, где она живет. Избушка дяди Луки опустела; она стояла одиноко с закрытыми ставнями. Крыша на ней провалилась, точно кто-то переломил ей хребет. Из-под сгнивших тесниц выставились черные стропила, похожие на переломанные почерневшие кости. Тетка Арина куда-то исчезла.
Ольга выходила вечерами в разросшийся садик. Там все было, как прежде. Только кусты сирени и черемухи стали выше и гуще. Все это напоминало о прошлом. Вот у изгороди когда-то они играли с Афоней. С любовью когда-то подрезал ветви деревьев Сидор. Делал дорожку, расчищал садик. Прошлое казалось ей чем-то светлым, блеснувшим подобно вспышке далекой зарницы.
Раз она неожиданно встретила на улице Афоню. Та шла, не торопясь. Ольга окликнула ее.
Она была несколько удивлена внешним видом подруги: на Афоне была шерстяная юбка, плюшевая короткая кофта. Голова небрежно замотана газовым белым шарфом. На ногах хромовые с французскими каблуками остроносые туфли. В этом наряде Афоня казалась выше, стройней, и походка ее будто изменилась: стала горделивой, прямой. Но костюм был скромный, и Ольге понравился. Она позавидовала в душе Афоне.
— Где тебя не видно?.. Какая ты нарядная стала, я бы и не узнала тебя, если бы ты не посмотрела в мою сторону. Где это ты запропастилась?.. Где живешь?
Афоня слегка покраснела и, отведя глаза в сторону, сказала:
— Никуда я не уезжала, все время живу здесь.
— Но тебя не видно было.
— В людях я жила, в горничных у одного инженера, а теперь ушла от него. Живу одна на квартире.
— В людях разве лучше жить?
— Для кого как. И в заводе не сладко. Все волком смотрят, да за человека не считают и там тоже, прислуга... Господа обедают в столовой, а ты где-нибудь в кухне. Господа разговоры ведут, а ты не смей с ними разговаривать... Обидно. Вот где я жила, барыня, не барыня, а жужелка какая-то — черненькая, маленькая. Ни кожи, ни рожи, как пигалица. С утра до вечера только и знает наряды свои менять да перед зеркалом вертеться. Подумаешь, такое дрянцо. Посмотришь на себя в зеркало и думаешь, чем я хуже ее?.. А жизни такой не дано. Если бы ее нарядить в наше, да пустить по улице, никто бы на нее и внимания не обратил. А то, когда соберутся гости у них, ухаживают за ней, руки ей целуют. Тьфу!.. И руки-то как у покойника,—Афоня замолчала, брезгливо поджав губы. — Ну, а ты как живешь? — спросила она
— Что моя жизнь?.. Все так же.
Ольга рассказала, что делается на заводе, и высказала свою тревогу, что скоро, может, и она останется без работы. Афоня слушала молча. Потом неожиданно для Ольги сказала:
— Ну, и что же... Не больно и жалко... Подумаешь! Свет не клином сошел... Замуж выйдешь... Твое дело не мое, другое. Твое... — Афоня не договорила, оборвала свою речь и вдруг куда-то заторопилась.
— Придешь ко мне?.. Приходи в субботу под вечерок. Я дома буду. Ладно?..
Афоня рассказала, где она живет, и крепко тряхнула руку подруги. Отойдя немного, она оглянулась и крикнула:
— Смотри, я буду ждать.
В назначенный день Ольга постучалась в калитку крепких тесовых ворот деревянного, с большими окнами, двухэтажного дома. Во дворе откликнулась хриплым лаем собака, и звякнула цепь.
Калитку открыла широкая, низенькая, вся в черном, женщина.
— Кого вам?..— спросила она, пристально осматривая Ольгу прищуренными глазами.
Ольга сказала. Женщина загадочно усмехнулась и пропустила ее во двор.
— Вот в эту дверь по лестнице поднимитесь, направо будет дверь, а войдете, там налево дверь...
Ольге не понравилась женщина; она напоминала ей почему-то тетку Арину. Ольга поднялась по широкой, чисто выкрашенной лестнице, устланной ковровой тропинкой, и в нерешительности остановилась у двери. Сзади послышался знакомый голос женщины:
— Заходите, не бойтесь, здесь она живет.
В слабо освещенной передней пахло духами.
— Вот здесь...— проговорила женщина и постучала в дверь.
Афоня радостно встретила Ольгу.
— А я думала, ты не придешь... Раздевайся...— она сняла с Ольги легкую пикейную кофту, взяла подругу за руки и, улыбаясь, провела вперед.— Проходи. Будем сейчас пить чай. Вот тут книги, альбом, займись, а я сейчас насчет самовара...
Афоня была в голубом халате. Она выскользнула в переднюю, плотно затворив за собой дверь.
Оставшись одна, Ольга огляделась вокруг. Большое окно было завешано узорчатой тюлевой шторой. Стены оклеены розоватыми обоями. Варшавская кровать покрыта голубым покрывалом. На подушке лежала раскрытая книжка. На комоде, прикрытом тюлем, стояло небольшое зеркало в бархатной драпировке, а возле него в беспорядке были разбросаны красивые коробочки, перламутровые раковины. Тут же стояли флаконы, фарфоровые статуэтки: молодой пастушок и пастушка. На стене в золоченой раме висела олеография с изображением Психеи и Амура.
Ольга подошла к окну. Отсюда было видно всё селение, как на ладони. Вдали курились трубы завода. Ольга взяла со стола толстый альбом в атласном переплете. В нем в беспорядке лежали открытки с видами Украины, Кавказа, Крыма и фотографическая карточка Афони. Она, веселая, с ухарски сбитой на бок соломенной шляпкой и с раскрытым зонтом стояла на берегу пруда. Тут же в альбоме лежала карточка молодого человека в очках, в форме студента. Клин светлой бородки удлинял его усталое, помятое лицо.
