Гавриил Кунгуров - Албазинская крепость
Воевода в приказной избе всенародно похвалялся:
— Конец тому воровскому Албазину… Полетят с плеч воровские головушки!.. Повелел тех воров государь повывести, и не иначе мне, его воеводе радивому, пожалует царь за мое старание подарочек, и не иначе золотой резьбы кубок…
Снаряжал воевода казачью рать, чтоб послать ее на Албазинскую крепость. Ярошку Сабурова да его дружков схватить, отобрать всю казну пушную и пожитки воровские.
Реки стояли во льдах долго. Весенняя распутица держала воеводскую рать. Клял воевода неуспех. Торопил корабельных мастеров, чтоб чинили и ладили корабли, чтоб смогли его казаки плыть за весенними льдами вслед.
Ярофею Сабурову лазутчики-эвенки принесли весть о царской грамоте, а прослышали они о царской грамоте от ясашных нерчинских эвенков рода Гантимура. Гантимуровы родичи беспрепятственно проживали подле Нерчинска.
Сполошился Албазин: какова царская милость!..
Решили албазинцы жить по-своему: поставить вольный на Амуре-реке городок и дела решать по сговору, всем казачьим кругом, от Нерчинска отгородиться и с московским царем жить в ссоре. На круг пускать только вольных казаков.
Так и потекла у албазинцев своя вольная жизнь: и без воевод и без царя. Ясак сбирали они с амурских народцев исправно, клали его в клети, старательно хранили.
Когда пробили дожди клети и соболиной казне грозили потери, Ярофей Сабуров решил ее в других клетях хоронить.
По чьему-то наущению был пущен слух по Албазину, что, мол, Ярофей, казаков не спросивши, задумал казну в Нерчинск сдать, вновь класть повинную: «Мало ему того, что отправил он десять возков отборного соболя да умерли Пашка Минин со многими казаками. Хочет Ярофей свою волю укрепить, чтобы нашу казацкую волю стоптать, смять да чтоб воевода содрал с нас же кожу до костей».
Казаки прибежали к избе Сабурова, кричали:
— Не замай, Ярофей, ту казну! В Нерчинск везти не дадим! В драку ударимся, то помни!..
А жонки голосили:
— Надобно, казаки, караулы строгие нести!
Разошлись казаки затемно, смирно, поверив Сабурову на добром слове. Но караулы добавили, караульным казакам наказы дали строгие.
Хранили албазинцы и казачий завет. Сделали они головную запись в том, чтоб им друг за друга, голова за голову стоять по гроб, друг друга не выдавать даже под пытками. Сделав головную запись, целовали крест клялись и детьми, и жонками, и добром, и животом. А коль кто не устоит: в измену впадет, или его робость обуяет, или, храни бог, на пытках слабодушен станет, то все едино — садить того на кол без жалости, жонок и детей его из крепости выгнать, а пожитки и иное добро поделить.
Бродил Ярофей по крепости желтый, худой, потухший. Часто, едва занималась заря, уходил он тихо из каморы, чтоб не разбудить Степаниду, не замечая того, что провожали его сокрушенные Степанидины глаза, полные слез. Садился Ярофей на берег Амура. Утренний ветер колыхал воды, пробегала волна мелкой рябью, тяжело стонали прибрежные леса. Потом вновь стоял Амур, гладкий, широкий, строгий, как море. Вот Ярофей отвернулся от реки и долго смотрит на крепость. Она возвышается темной скалой на пригорке. Смотрит на спящий городок, как будто бы все это видит в первый раз. Разъедает сердце горькая ржавчина, неотвязчивая, колючая: клянет себя Ярофей за то, что поверил царю, положился на воеводу и едва не сгубил все повоеванное, кровью добытое. Слышит осторожный шорох, знает: идет Степанида.
— Ярофеюшка, молю Христа ради, уйди с берега. Не ровен час, сразит неприятельская стрела… Сгинешь зазря…
— Не таков, зазря не сгибну! Потягаюсь с ворогами, поборюсь!.. Так-то, Степанида!..
И поднявшись, круто повертывался и шел широким шагом хозяина по берегу Амура. Степанида едва успевала за ним.
Воевода нерчинский, собрав рать, отдал ее под начало своего сына Андрея. Сыну наказал крепость Албазин взять, воров схватить ночью и живьем доставить для казни в Нерчинск. Непременно поймать надо Ярошку Сабурова, черного грабежника, да его жонку воровскую — Степаниду рыжую. Твердил воевода сыну с полуночи:
— Смотри, Андрюшка, живьем лови ватажных главарей!.. Живьем! Упаси бог, чтоб лихие воры казни миновали!..
С тем сын воеводский и приготовился в далекий поход и казаков подобрал в свою рать захребетников лихих, один к одному, бродяга к бродяге, при пиках и бердышах, с самопалами и пушками. Собирался воеводский сын в поход словно на иноземного врага.
Весенняя распутица миновала. Очистились воды реки ото льда, воеводские ратные дощаники колыхала волна. Стояло в ряд десять кораблей: крутобокие, новые, высмоленные. Плыть кораблям надо вниз по реке Шилке. Ходил воевода и горд, и рад, и грозен. Да не всякая гроза страшна. Бывает и так: гром не из тучи… Так и случилось с грозным воеводой.
Прискакал скорый гонец. Запоздал он с царской грамотой не от своей воли: схватили его в степи степные татары. Едва гонец не пал головой, но грамотку царскую сохранил.
Отбили гонца от степных татар русские охочие люди, ехал гонец окольным путем, оттого и замешкался.
Воевода читал грамоту многажды, печать и лист смотрел на солнце, вновь читал и вновь старательно разглядывал печать. Доподлинно, это была царская грамота.
«…В день святого ангела великого государя всея Руси повелеваем сжечь грамотку нашу о казни вора и грабежника Ярошки Сабурова со товарищами. Воров тех милуем, и надобно их сыскать и отныне ворами не злословить, осыпать почетом и наградами. Ярофея же Сабурова именем нашим, великого государя Руси, ставим приказчиком Албазина, а рать его именуем русским воинством царским и шлем жалованье две тысячи серебром. И пусть Ярофей Сабуров с казаками те рубежи на Амуре-реке сторожит и на тех рубежах стоит посмерть…»
Воевода до ночи не выходил из приказной избы. Царская грамота сразила его пуще монгольской сабли. Почему царь милость возымел к разбойным грабежникам, того понять воевода не мог. Казалось ему, что наветы и ябеды возведены на него лихими албазинцами. Оттого свирепел пуще, путался в догадках: «Пошто царь ябедам воров поверил, ему же, воеводе царскому, учинил угрозу?» Развернул воевода грамоту царя, снова ее прочел, а по строчкам, в которых царь писал: вором-де Ярошку Сабурова не прозывать, провел много раз ногтем.
Дивился воевода деяниям царя, однако о писаниях и наказах царских надо было албазинцам давать весть, тем воздать им милость цареву и подвести вольный Албазин под воеводскую руку. И праведны слова предков: «Мала воровская сила, да слава лихая велика». Пришлось воеводе послать сына не с войной на Албазин, а с царской наградой да с повинными речами. «Перед горой не кичись, а горе поклонись».
Имел воевода и скрытые мысли, прикидывал так: великую соболиную казну, собранную албазинцами по Амуру, надо, мол, именем московского царя отобрать, крепость Албазин подчинить твердо Нерчинску. Пусть тот новонареченный приказчик крепости Ярошка Сабуров помнит воеводскую руку, челом бьет низко и ясак исправно посылает, как прочие острожники и крепости.
Корабли воеводы отплыли.
Албазинцы прослышали о походе воеводы, собрали немалую силу и поклялись воеводского выкормка в Албазин не пускать. Албазинцы двинулись навстречу: кто на кораблях, кто берегом пеший, кто конный…
Воеводские корабли повстречали возле острожка Сретенского, что стоял на правом берегу Шилки; путь до этого острожка — дней десять.
Албазинцы удивились, увидев три корабля: ратных людей воеводских на них было немного. Решили, что это лукавство воеводы, не иначе, а плывет большая рать позади.
Воеводский сын встревожился: не ожидал встретить албазинцев в пути. Воеводские казаки говорили:
— Негожа встреча. Быть бою, и в том бою милости не жди, побьют нас начисто лихие албазинцы.
Ярофей Сабуров кричал с дощаника воеводскому сыну:
— Ты, воеводский выкормок, корабли уводи! На наших землях тебе не ходить, воду из черного Амура не пить!
Воеводский сын отвечал:
— Без войны плыву, казаки, добром!..
Албазинцы кричали враз:
— Добро то нам ведомо!.. От того добра наш Пашка в могилу сошел!..
— У твоего отца-лиходея рука премного легка: колодки железны набьет махоньки, петлю затянет тоненьку!..
— Ой, добр лиходей!..
Ярофей кричал наперебой казачьим глоткам:
— Уводи корабли подобру! Хуже будет! Побьем!
Воеводский сын молчал. Албазинцы хохотали пуще:
— Эй, лихой воин, вот поплывем мы в Дауры, будешь ты у нас в кашеварах!
Видя смуту и угрозы, воеводский посланец вышел на корабельный помост, снял шапку высокую стрельчатую, поклонился:
— Неславно, казаки, орете! Везу грамоту цареву, милостивую!..
Албазинцы давно знали о той грамоте, что привез первый гонец, о второй и не помышляли, оттого Ярофей сбил воеводского сына бранной речью:
