Владимир Попов - Обретешь в бою
Наконец-таки — о счастье! — появился Гребенщиков. Но счастье оказалось коротким. Гребенщиков любезно, не более, встретил гостя и сразу ушел в ванную, где пробыл около получаса. Все это время Валерия Аполлинариевна беспощадно терзала свою жертву.
Алла Дмитриевна вернулась свежая, разрумяненная, как с мороза. Збандут снова невольно залюбовался ею, и Гребенщиков насупился, заметив его откровенно восторженный взгляд.
— Море сегодня дивное, — сказала Алла Дмитриевна. — Бодрящее.
— И как же вы не пригласили меня, — с оттенком обиды произнес Збандут. — С каким удовольствием я покупался бы! — И к Гребенщикову: — А ты что, Андреи, только в ванне купаешься?
— «О берег плещется волна, и на песке тела раскисли, а в море множество… дерьма в прямом и переносном смысле…» — продекламировал Гребенщиков незадачливые стишки.
— Твои вирши?
— Фольклор!
— Андрей Леонидович полагает, что люди не должны видеть, как начальник купается, — походя кольнула мужа Алла Дмитриевна.
— Не должны видеть, как он ест, что ест и даже как в туалет ходит, — точно уловив интонацию Аллы Дмитриевны, добавил Збандут.
— Ай-я-яй, — притворно возмутилась Валерия Аполлинариевна. — При дамах. Я вас не узнаю, Валентин Саввич.
Замечание ничуть не смутило Збандута. Он посмеялся, не много и не мало, столько, сколько позволяла вежливость. С издевкой покосился на Гребенщикова.
Пошли в столовую. Збандут с нескрываемой тоской посмотрел на стол — овощи, творог, кефир.
— А можно в этом доме получить рюмку водки и кусок мяса?
— Андрей Леонидович… — начала было Алла Дмитриевна, но тут же отступила от своего намерения лишний раз укусить мужа. — Яичницу нашу, украинскую, с салом, с помидорами, будете? Зато вместо водки — коньяк.
Збандут даже слюну сглотнул.
— Только это еще ждать… Алла Дмитриевна вышла.
— Так расскажи, чего изволил пожаловать. — Гребенщиков посмотрел на гостя своими неулыбчивыми глазами скептика.
— Я ожидал другого вопроса — почему так долго не показывался?
— Ты такой же, как был, — отчужденно заметил Гребенщиков.
— И ты такой же… Приехал посмотреть завод. У вас все самое новейшее. Цехи Кузнецка и Магнитки — уже вчерашний день.
— Не все.
— Но многие.
Вернулась Алла Дмитриевна с огромной сковородкой, на которой шипела щедрая глазунья, и с небольшим графином.
Поставила две рюмки — себе и гостю.
— А ты, Андрей? — спросил Збандут.
— Он по праздникам, — ответила за мужа Алла Дмитриевна.
— Революционным?
II опять за Гребенщикова ответила Алла Дмитриевна:
— Под Новый год и в день рождения.
— Свой?
Алла Дмитриевна открыла было рот, но под грозным взглядом мужа сжалась и осеклась.
Когда ужин кончился, Валерия Аполлинариевна удалилась — в восемь она уже укладывалась спать, Алла Дмитриевна ушла делать уроки (так она выразилась), и мужчины остались вдвоем.
— Ты по-прежнему главным инженером? — спросил Гребенщиков.
— Угу.
— Пора бы директором стать.
— А тебе, по крайней мере, главным инженером. Опыт, эрудиция.
— А тебе по хватке — директором.
— Всему свое время.
— Для чего мне за те же гроши, — пожал плечами Гребенщиков, — море хлопот.
— Слушай, Андрей, ты ко мне пошел бы?
— На какие роли?
— Главным сталеплавильщиком.
— С чего это ты вдруг?
— Знаю тебя. Верю тебе. Человек ты хоть и неуживчивый, но хваткий и деловой. А потом мужик ты на редкость образованный. Вон какие статьи в журналах пишешь.
— Не я один образованный.
— Смотря как толковать это слово. Образованность в том смысле, в каком она должна пониматься, вмещает в себя очень многое. Можно закончить два института, даже стать профессором, а образованности прибавится немногим более того, что получил ты в школе. Образованность — это не просто обширные знания в своей области. Это… — Збандут откинул кисть руки, — веер знаний и умение распоряжаться ими.
Гребенщиков слушал Збандута и мучительно думал: знает тот или не знает, что он низвергнут, и повторит ли свое предложение, если узнает? И что лучше: самому сказать об этом сегодня или пусть услышит из чужих уст завтра? Лучше сказать. Правым чаще выглядит тот, кто информирует первым. Да и восприятие первое более устойчивое, и ракурс, пожалуй, будет другой.
Гребенщиков рассказал честно все, как было. У него не вызывает сомнения значимость продувки металла, но он под разными предлогами отвергал ее. Не хотел создавать кутерьму в цехе и дать повод планирующим органам резко увеличить задание. Он сторонник ровного ритма, постепенного наращивания мощностей. И не признает скачков. Рекордсменские штучки ему в молодости надоели. А эти чудаки его тактику рассматривают как техническое недомыслие. Но не беда. Начнется новый год — поймут, что поступили опрометчиво. Задохнутся на той высоте, которую преждевременно набрали.
— Все это нисколько не меняет моего о тебе мнения, — сказал Збандут. — В этом деле две правды. А истина лежит посредине. — Посмотрел на часы. — Слушай, почему при заводе нет приличной гостиницы?
— У нас ничего нет. Ни гостиницы, ни дома отдыха, ни дач, ни профилактория. Даже яхт-клуба своего. Вот щедрые посулы — на это наш директор мастер. Да еще на теплые рукопожатия. — Гребенщиков вдруг настороженно взглянул на приятеля. — Позволь, а тебя ненароком не сюда сватают?
— Нет. Для чего мне, как ты выразился, за те же гроши море хлопот. Там — налаженное производство, установившиеся традиции, а здесь… Сейчас новый завод строится, потом реконструкция старого начнется… Так все-таки хочешь со мной работать?
— Сейчас ставка на молодых, — уклонился от ответа Гребенщиков.
— Ставка на компетентных. Возраст — дело десятое. Иной смолоду пенсионер.
Збандут долго и подробно расспрашивал о перспективах на будущее, о проблемах, стоящих перед заводом, о людях, его населяющих. Ему важно было не только составить представление о широте кругозора Гребенщикова, но и установить, насколько непредвзяты его оценки. Первую часть экзамена Гребенщиков выдержал блестяще, но, когда разговор зашел о людях, Збандута многое покоробило. Один туп, другой глуп, третий неуч. На эпитеты Гребенщиков не скупился. То и дело у него прорывалось: «Деревенщина, какой с него толк», или еще лучше: «Этому недоношенному никак не вобьешь в башку…» Можно было только диву даваться, как при таких кадрах завод работает, да еще выполняет план.
Гребенщиков уставился на пепельницу, вынул окурок со следами губной помады.
— Развращаешь?
— У вас какая разница в возрасте?
— Двадцать, — ответил Гребенщиков с гордостью.
— Ого! Смел ты, брат.
— Смелость города берет… — Впервые за все время засмеялся Гребенщиков.
— Мне кажется, пожилые мужья допускают в отношении молодых жен ту же ошибку, что родители с детьми, — до конца дней своих считают их малолетними. Кстати, ты всегда был сторонником бездетного брака. Я не представляю тебя в роли любящего отца.
— Любить детей — обязанность матери. Наше дело — кормить их и учить.
— И в роли любящего мужа не представляю. Ты всегда говорил, что любовь — это просто предпочтение одной Женщины другой. А ты женился раз, потом еще раз.
— Я себе не изменил. Предпочитал одну, потом предпочел другую. Посмотришь, какой я тут цех пустил, — с гордостью сказал Гребенщиков. — Порядок еще по инерции держится. Скоро шестую закончим, это первая очередь.
— Второй может не быть.
— Конвертеры вытеснят?
— Да. Не нравится мне, признаться, это производство, — меланхолически вставил Гребенщиков. — Впрочем, опыт Запада говорит за него.
— При чем тут Запад? Изобретение наше, русское, приоритет наш.
— Эх, приоритет, приоритет… Спасительный термин для раззяв. Изобретем мы, а ухватятся за границей. Все выгоды там, а мы себя по пузу гладим, тешимся — как же, приоритет наш!
Дальше беседа не складывалась, Гребенщиков замкнулся, отсутствующе замолчал. Что-то испортило ему настроение.
Збандуту не хотелось возвращаться в гостиницу. Номер был на троих, а он не особенно любил компанию случайных людей. Но Гребенщиков не предложил остаться. Либо не догадался, либо решил не выказывать верноподданнических чувств. Он выразительно зевнул, и гость поднялся.
— Надо попрощаться с Аллой Дмитриевной.
— Необязательно. Это ее отвлечет.
Но Збандут вес же постучал в комнату Аллы Дмитриевны. Она вышла босиком, пальцы рук измазаны тушью. Любезно предложила навестить их еще, если задержится.
— Захотите поплавать — прошу к четырем, — сказала с легким кокетством. — Это мое время.
* * *Брак Гребенщикова с Аллой Сивачевой наделал в свое время в городе немало шума. Начальник цеха и лаборантка. Сорок два и девятнадцать. Соотношение возрастов, не часто встречающееся. Аллу знали многие. Это была на редкость красивая девушка, и вздыхателей вокруг нее вилось достаточно. Только вот никто не мог похвастаться, что пользуется у нее успехом. Мать иногда подзуживала: «Какого принца ты ждешь?» — «Ты за папу как выходила? По любви? И я хочу так же», — отшучивалась Алла. Не тревожился только отец. Может быть, потому, что отцы вообще меньше беспокоятся за судьбу своих детей, а может, ждал жениха недостойнее. Он очень высоко ценил свою дочь. И не потому, что она была хороша собой. Умненькая. Любимое занятие — книга. И на книги он денег не жалел. Заходил разговор о новой шубке — отец ежился — считал, что и старая еще не так плоха, они с матерью в ее годы не в таких нарядах ходили, новая сатиновая спецовка считалась верхом щегольства. А на книги — сколько ни попроси — выкладывал.
