Иван Вазов - Повести и рассказы
— Пять да три — восемь, да один — девять… Кого?
— Позапрошлогоднего… четыре и четыре — восемь… Ходи.
— Хаджи Юнуз, что ли?.. Ходи, чего тянешь?
— Малая. Берешь? — воскликнул Хаджи Смион.
— Черт подери, допек ты меня! Всю душу выжег и прочее… На! Грабь!
— Пять, два… три… десять!
— Крупная! Ох! — испуганно вскрикнул Иванчо. — Нет, постой, постой! У тебя ведь девять… Как же десять? Долой, долой, долой крупную!
— Ах, волки заешь!.. А я десять очков насчитал, обчелся… На, возьми ее себе!
И Хаджи Смион с сердцем кинул карту на землю.
— Вперед, пожалуйста, честно, без обмана… — сказал Иванчо, забрав при следующей сдаче и крупную и мелкую.
Хаджи Смион, насупившись, обдумывал ход. Игра продолжалась.
— Теперь — будь сам свидетелем, Хаджи Смион: я благородно, как полагается, — понимаешь?.. Игра, прямо сказать… Ну, не идет чертова карта… Эх, будь у меня сейчас девятка!.. Погоди, погоди: я посмотрю, чем ты кроешь. Два да три — пять, да четыре — девять и прочее. Ладно, бери.
— Экий ты недоверчивый, — сказал Хаджи Смион, пряча себе под колено три карты Иванчо. — Проклятые трефы не идут… Эй… эй, ты чем покрыл валета?
— Валетом же, — добросовестно ответил Иванчо.
— А я уж подумал, не королем ли… Мне показалось — корона, — сказал Хаджи Смион, покрывая даму единицей и быстро смешивая их с другими картами.
Но Иванчо, не слушая уверений Хаджи Смиона, потребовал, чтобы карты последнего были проверены и было выяснено, сколько у него дам.
— Правильно, правильно, — послышались голоса.
Хаджи Смион поспешно смешал свои карты с картами Иванчо и сердито промолвил:
— Я так играть не стану!
— Как же это, сударь? Записываю себе пять. А ты плати за кофе и прочее. Зачем карты смешал? Или баранами всех считаешь?
— Кто тебе о баранах говорит? Но я не желаю слушать оскорблений. Играй по-американски.
— Разве ты не мошенничал?
— Кто?
— Разве я не поймал тебя два раза?
— Врешь! — крикнул Хаджи Смион.
— Сам ты врешь, как бородатый цыган!
С этими словами Иванчо швырнул ему карты в лицо; при этом он толкнул хозяина, разносившего кофе, и все оно вылилось на плечо Хаджи Смиону.
Трудно сказать, что сделал бы Хаджи Смион, если б был обут в это мгновение. Но Иванчо отбежал в другой конец комнаты и шепотом спросил Мирончо:
— Скажи, Мирончо, какая обида больше? По-моему, хребет.
Мирончо ничего не ответил.
— А по-твоему, что труднее стерпеть? — домогался Иванчо.
Мирончо поглядел на него совершенно равнодушно.
— Хребет? — покраснев от досады, продолжал настаивать Иванчо.
Мирончо молчал.
— Или, скажем, кошка? — прибавил Иванчо упрямо.
Потом, переменив тон, спросил доверительно:
— Читал сатиру?
Мирончо посмотрел на него отсутствующим взглядом.
— Страшно осмеяли Варлаама — и прочее… Читал?
Но Мирончо, который даже носа Йоты видеть не мог, отвернулся и стал слушать другой разговор.
Иванчо покраснел от гнева. Повернувшись к стене, он пробормотал:
— Погоди, гордый Дарий{72}, я заставлю тебя открыть твои ослиные уши!
Он не посмел напасть на Мирончо открыто, так как помнил случай с жаровней, а решил втянуть его в спор по какому-нибудь запутанному вопросу — например, насчет правописания, о котором уже зашла речь в одном углу кофейни.
XII. Вольтерьянцы и эллинисты
Иванчо Йота незаметно присоединился к беседующим. Разговор, возникший по поводу лошади Ивана Болашака, перешел в спор о правописании. Учитель Гатю, известный вольтерьянец, обрушивал беспощадные удары на некоторые завещанные стариной благочестивые буквы.
Его союзниками были: Мирончо, завсегдатай кофейни Иван Бухал, подвыпивший дед Нистор, несмотря на свою неграмотность, сражавшийся в первом ряду бойцов; затем великий вольнодумец и патриот господин Фратю и, наконец, владелец кофейни.
В качестве союзников сладкогласного певца и эллиниста музыкословесного Хаджи Атанасия фигурировали: многоученый эллинист и доктор дед Иоси, лечивший решительно все болезни желудка тартароэметикой{74}; затем верный блюститель традиций школы Гырбы о. Ставри: он продолжал писать с острыми и тупыми ударениями; далее, два безгласных, но, видимо, сведущих слушателя, так как оба они глубокомысленно кивали головой всякому, кто брал слово, к какому бы лагерю тот ни примыкал. Наконец, Иван Капзамалин, постоянный покупатель товаров Иванчо и сват о. Ставри.
Иванчо Йота, естественно, присоединился к лагерю эллинистов, а Хаджи Смион, увидев это, пристал к партии вольтерьянцев. Помощник учителя Мироновский соблюдал нейтралитет.
Спор становился все горячей и ожесточенней, так как, несмотря на свирепость вольтерьянцев, эллинисты не хотели уступать ни пяди; наоборот, они предъявляли еще более страшные притязания, чем обычно. Музыкословесный Хаджи Атанасий непременно хотел, чтобы и ζ, и μ заняли свои прежние почетные места в азбуке; Петко Мираз, настроенный более умеренно, настаивал на возвращении одних только ы и θ. Отец Ставри был неукротим: он требовал восстановления титл{75}; но в конце концов отступил и согласился на то, чтобы сохранить их только над словами «бог» и «ангел». Иван Капзамалин и оба немые слушателя тоже поддерживали эти требования, сочувственно кивая головой, а многоученый эллинист и доктор дед Иоси попросту предлагал перейти на греческий алфавит.
Хаджи Смион, еще вздрагивавший от гнева при каждом взгляде на свое плечо, то и дело зло посматривал на Йоту, которого при этом прошибал холодный пот.
Желая поскорей насладиться мщением, коварный Хаджи Смион подошел к учителю Гатю, который в этот момент давал горячий отпор эллинистам, и подтолкнул его локтем. Тот обернулся и поглядел на Хаджи Смиона вопросительно.
— А как насчет йоты? — промолвил Хаджи Смион и бесстыдно осклабился на Иванчо, которого уже не боялся, так как имел теперь, помимо учителя, таких сторонников, как дед Нистор, не прощавший Йоте скоромного стола в рождественский пост и гонявшийся за ним с чубуком всякий раз, когда тот высказывался неуважительно о патриархе; как Мирончо, презиравший Иванчо и называвший его «Иван Йотович ничтожный»; как хозяин кофейни, по характеру своему большой противник йоты и мух.
Иванчо вспыхнул и покраснел до ушей. Учитель Гатю засмеялся и поглядел на него с сожалением:
— А с вашей йотой, бай Иванчо, как быть?
Такое полунасмешливое-полупрезрительное отношение к йоте задело Йоту. Окинув предательски ухмыляющегося Хаджи Смиона огненным взглядом, он грубо ответил:
— Ты скажи, небось ты учитель? Так зачем меня спрашиваешь? Ты ведь учитель?
— Я считаю, — высокомерно промолвил тот, — что и над ней надо пропеть «вечную память», как над остальным поповским и дедовским хламом.
— Настоящий вольтерьянец, — прошептал о. Ставри.
— Прошу прощения, прошу прощения, — гневно промолвил Иванчо. — Это не одно и то же. Йота — статья особая. Ты эти песни пой отцу Ставри, а Иванчо не проведешь… Он этим штучкам цену знает.
Отец Ставри зверем поглядел на своего союзника-обидчика. Обоих борцов окружила толпа любопытных.
— Смелей, Иванчо! — поощрительно крикнул Йоте Хаджи Атанасий из лагеря эллинистов.
— Браво! — невольно вырвалось у Хаджи Смиона, примыкавшего к лагерю вольтерьянцев.
Иванчо приободрился, а несколько опешивший учитель Гатю, видя, что победа достанется не так-то легко, вздрогнул и повел ожесточеннейшее нападение на Йоту. Но Йота стал возражать ему очень разумно, припугнув заявлением, что располагает таким доказательством, при помощи которого может, если захочет, припереть его к стенке.
— Докажи! — сердито крикнул учитель Гатю.
— Да, да, докажи! — поддержал его Хаджи Смион.
— Посмотрим! — проворчал дед Нистор, изо всех сил пыхтя чубуком.
Немного помедлив, чтобы собраться с силами, Иванчо принял важный вид и начал:
— Во-первых, йота нужна для того…
— Ни на что не нужна! — нетерпеливо перебил учитель.
— Никаких йот! — взревел Мирончо.
— Нет, нужна! — упрямо твердил Йота.
— Не нужна!
— Нужней, чем ижица!
— Не нужна, да и только! — ожесточенно вопил Хаджи Смион. — Уж мне ли не знать? В Молдове одно только и употребляют! Не нужна вовсе!
— Одно дело — по-молдавански, а другое дело — по-нашему, православному, — возразил о. Ставри.
— Язык языку рознь, — заметил с достоинством дед Иоси.
— Во-первых, — продолжал Иванчо, кидая грозный взгляд на Хаджи Смиона, — во-первых, потому что йота имеется в церковных книгах, в предании святых отцов и прочее… Или мы теперь отрекаемся от всех чтимых нами старых творений?
