Антон Макаренко - ФД-1
— Куда вы?
— В санаторий Фрунзе…
— И мы с вами!..
— Пристраивайтесь!..
Рабочие, интеллигенты, старички и женщины пристраиваются сзади четвертого взвода и стараются попасть в ногу с Алексюком, по-прежнему несущий малый флаг. Когда отдыхает оркестр, они затягивают «попа Сергея» или «Молодую гвардию», мы немедленно подбавляем к ним дискантов из наших запахов.
Хозяева встречают нас на улице, улыбаются, кивают, что-то кричат. Коммунары против таких вольностей в строю и ожидают знака:
— Товарищи коммунары, салют!
Сто пятьдесят рук с непередаваемой юношеской грацией взлетают над строем, но лица коммунаров серьезны — салют это не шутка. Тогда хозяева орут «ура» и бегут за нашей колонной в свой… [часть текста отсутствует] время. Думали, что общение со всей коммуной поможет заведующему стать добрее, да и сами отдыхающие возьмут его в работу. Вышло не совсем так, как ожидали: отдыхающие, правда, пристали к заведующему:
— Отдай медведей коммунарам, чего ты за них держишься?
Заведующий весьма дружелюбно выслушивал настойчивые домогательства коммунаров и своих подопечных, но медведей все-таки не отдал:
— Осенью приезжайте.
А в это время в нашем лагере уже появился Мишка — полугодовалый медвежонок очень симпатичного нрава и забавной наружности. Достался он коммунарам случайно. Стоял в Сочи какой-то приезжий пионерский отряд, и у них жил медвежонок, которого, по данным нашей разведки, они купили у охотников из Красной Поляны за пятьдесят рублей. Пионеры гордо отвергли наши предложения продать нам медведя за семьдесят рублей. Наши разведчики доставляли и другие сведения, которые в особенности усиливали наши устремления именно к этому Мишке. По словам разведчиков, пионеры Мишку плохо кормили и дразнили палками…
И вдруг мы узнали: пионерский лагерь снялся и уехал, а в момент их отъезда Мишка вырвался и удрал. Обнаружили Мишку в городском парке. Он чувствовал себя прекрасно, и ему не угрожала никакая опасность, потому что публика при встрече с Мишкой в панике разбегалась… Два дня коммунары охотились за Мишкой и все неудачно. Мишка взбирался на высокие сосны и оттуда смотреть на коммунаров с насмешкой. Кое-кто пробовал взбираться на дерево вслед за Мишкой, но это был прием безнадежный: силой Мишку с дерева не стащишь, а Мишка был достаточно силен, чтобы сбросить с дерева любого охотника.
Победил Мишку Боярчук: против всего Мишкиного фронта он произвел сильную демонстрацию, отправил десяток коммунаров на дерево. Коммунары облепили ствол и покрикивали на Мишку. Мишка, переступая потихоньку, подобрался выше, не спуская глаз с преследователей, но, видимо, не придавал серьезного значения всей этой армии. А тем временем Боярчук по стволу соседнего дерева совершал обходное движение. В нужный момент он перебрался на Мишкину сосну и оказался выше его метра на два. Этого удара с тыла Мишка не ожидал и не приготовился к нему. Он начал стремительное отступление вниз, настолько стремительное, что сидящие на дереве коммунары уже не могли спускаться по всем правилам, а должны были в самом срочном порядке прыгать на землю и просто валиться как попало, чтобы не принять Мишку себе на голову. Окружающая место охоты толпа хохотала во все горло, поднимая с земли ушибленных и исцарапанных охотников. Мишка слез с сосны и пытался прорваться сквозь строй, но на шее у него ошейник, а с ошейника болтается цепочка, за эту цепочку Мишку и ухватили. Он спорить не стал и побрел в коммуну.
Мишку поселили на краю коммуны. Совет командиров передал попечение о Мишке Боярчуку и Гуляеву, остальным коммунарам запретил даже разговаривать с Мишкой, а тем более играть с ним или кормить его. Мишка жил довольно хорошо: он был еще молод и весел, пищи у него было достаточно, душевный покой обеспечивался советом командиров, а кроме того, ему была предоставлена автомобильная шина для физкультурных упражнений.
Тем не менее совнаркомовские медведи не перестали быть предметом коммунарских мечтаний. Все решили, что осенью за медведями нужно прислать, и тогда в коммуне будет три медведя.
Рядом с медведем как развлечение нужно поставить церковь. Церковь стояла почти в самом нашем лагере. Время от времени возле церкви собирались старушки, старички, парочки вообще потребители «опиума». Приходил старенький сморщенный попик, собирался хор и начиналось священнодействие.
Коммунары, слышавшие о религии только на антирелигиозных вечерах, обратились ко мне с вопросом:
— Ведь можно же пойти посмотреть, что они там делают в церкви?
— А чего же? Пойди посмотри.
Акимов предупредил:
— Только смотри, не хулиганить. Мы боремся с религией убеждением и перестройкой жизни, а не хулиганством.
— Да что мы, хулиганы, что ли?
— И вообще нужно, понимаешь, чтобы не оскорблять никого… там как-нибудь так… понимаешь… деликатнее так…
Хотя Акимов делал это распоряжение больше при помощи пальцев, но коммунары его поняли.
— Да, да, это мы понимаем, все будет благополучно.
Но через неделю ко мне пришел попик и просил:
— Нельзя ничего сказать, ваши мальчики ничего такого не делают, только, знаете, все-таки соблзн для верующих, все-таки неудобно. Они, правда, и стараются, боже сохрани, ничего плохого не можем сказать, а все-таки скажите им, чтобы, знаете, не ходили в церковь…
— Хулиганят, значит, понемножку?
— Нет, боже сохрани, боже сохрани, не хулиганят, нет. Ну, а приходят в трусиках, в шапочках этих, как они… а некоторые крестятся, только, знаете, левой рукой креститься и вообще не умеют. И смотрят в разные стороны, не знают, в какую сторону смотреть, повернется, понимаете, то боком к алтарю, то спиной. Ему, конечно, интересно, но все-таки дом молитвы, а мальчики, они же не знают, как это молитва, и благолепие, и все. В алтарь заходят, скромно, конечно, смотрят, ходят, иконы рассматривают, на престоле все наблюдают, неудобно, знаете.
Я успокоил попика, сказал, что мешать ему больше не будут. На собрании коммунаров я обьявил:
— Вы, ребята, в церковь все-таки не ходите, поп жалуется.
Ребята обиделись.
— Что? Ничего не было. Кто заходил, не хулиганил, молча пройдет по церкви и домой…
— А кто там из вас крестился левой рукой и зачем понадобилось креститься, что, ты верющий, что ли?
— Так говорили же, чтобы не оскорблять. А кто их знает, как с ними нужно. Там все стоят, потом бах на колени, все крестятся. Ну, и наши думают, чтобы не оскорблять, как умеют, конечно…
— Так вот, не ходите, не надо…
— Да что ж? Мы и не пойдем… А и смешно же там: говорят как-то чудно, и все стоят, и чего стоят? А в этой загородке, как она? Ага — алтарь, там так чисто, ковры, пахнет так… а только, ха-ха-ха-ха, поп там здорово работает, руки вверх так задирает, представляется здорово, ха-ха-ха-ха…
— А ты и в алтаре был?
— Я так зашел, а поп как раз задрал руки и что-то лопочет. Я смотрю и не мешаю ему вовсе, а он говорит: иди, иди, мальчик, не мешай, ну, я и у шел, что мне…
Во второй половине августа начались групповые экскурсии в горы. Собирались по пять-шесть человек, выпрашивали у хозкомиссии хлеба и консервов, на плечи навешивали спортивные винтовки для защиты от «бандитов и медведей» и уходили на несколько дней. Возвращались уставшие о оживленные, рассказывали о чудесных происшествиях, страшных обвалах, ночевках в горах, о медвежьих следах и о заброшенных черкесских садах. Одна из групп привела с собой беспризорного Кольку Шаровского. Колька в горах свой человек, знает тропинки и селения, но готов променять вольную жизнь казака на коммунарский строй… Коммунары исследовали Кольку со всех сторон, а главное, не идиот ли, но воспреемники расхваливали его наперебой:
— Грубой пацан. С нами был все время, грамоте знает, разумный пацан, не симулянт, сразу видно…
Колька на собрании держится с достоинством. Он сидит на камне и веточкой похлопывает по голой пятке, то и дело поправляя на голове выцветший измятый картуз.
— А не сорвешься?
— У вас хорошие ребята, не сорвусь…
Приняли и немедленно зачислили в третий взвод. Мне оставалось позвать Ваську, командиру взвода:
— Отведи, пусть Николай Флорович посмотрит, выкупайте и к парикмахеру, вот деньги…
— Есть, а костюмы?
— Трусики у нас найдутся и парусовки, а без парадного обойдется, да он в строй все равно еще не годится.
— Есть, — сказал Камардинов, беря пацана за плечо. — Ну, идем к… а вот и он. Колька, вот тебе работа, а то жалко на тебя смотреть…
Вершнев остановился и в пол-оборота на Ваську:
— Сколько р-р-раз тебе г-г-говорил, не К-к-колька, не К-к-колька…
— Извиняюсь, Николай Флорович…
— Ну, хоть К-к-коля, а то ч-ч-черт з-з-знает…
— Да брось, Колечка, Коленька, осмотри вот пацана новенького, нет ли у него, знаешь, чего такого…
