Александр Русов - В парализованном свете. 1979—1984 (Романы. Повесть)

Теперь мешали весы. Валерий Николаевич не раздумывая переставил их, придвинул табурет и стал конспективно записывать то, что с нарастающей скоростью диктовал ему внутренний голос.

Сперва голос звучал отчетливо, точно из транзисторного радиоприемника со свежими батарейками, но последующая трансляция сопровождалась сильнейшими помехами. Писать под диктовку становилось все труднее. От напряжения взмокла спина. Средний палец на правой руке онемел. Валерий Николаевич до боли в висках напрягал слух, и оставалось поражаться, откуда в этом маленьком, ослабленном длительным воздержанием теле берется столько упорства и упрямства. Он глох и слеп, впадал почти в бессознательное состояние, будто погрузившийся в зимнюю спячку зверек, однако сидящий в нем страж, отмеряющий неумолимо бегущее время, продолжал нести неусыпную вахту. Когда обеденный перерыв подходил к концу, раздавался сигнал тревоги — причем столь исправно и с такой точностью, что по нему, пожалуй, можно было проверять часы. Валерий Николаевич тотчас пробуждался от грезы и поспешно собирал свои разбросанные повсюду бумаги. Мысль о том, что кто-то застанет его за тайным общением с сыном, казалась еще более невыносимой и невозможной, чем мука творчества.

Вот и на этот раз по первому сигналу тревоги Валерий Николаевич отнес весы на место. Из столовой вернулся Гурий. Он теперь ходил обедать один. Аскольда уже не было с ними, а новой компании Гурий себе не искал.

Зазвонил телефон. Валерий Николаевич снял трубку. Долго слушал с мрачным выражением на лице.

— Что-нибудь новенькое? — спросил Гурий.

— Опять жаловались.

Звонили из отдела техники безопасности. Ласточке, временно исполняющему обязанности заведующего лабораторией, предлагалось немедленно подготовить образцы веществ, с которыми они работали, для отправки в Институт токсикологии.

— Соседи, что ли?

— Скорее всего они. А может, и тот, что об Аскольде приходил расспрашивать.

— Лысый?

— Ну да.

— Как его?..

— Праведников Никодим Агрикалчевич. Из отдела информации.

— Им-то что?

— Интересуются. Информацию собирают. Информацию передают.

— Вот гады! — в сердцах воскликнул Каледин и презрительно скривил губы.

Непростые отношения сложились у обитателей двух соседних комнат: той, где работали степановские сотрудники, и другой, находившейся справа, через стенку, и принадлежавшей смежной лаборатории. Неприязнь была давней. Теперь уже невозможно вспомнить, с чего все началось — с территориальных ли притязаний, со случайной ли ссоры или исподволь возникшей конкуренции. Какая черная кошка и когда пробежала между ними? Во всяком случае, на небольшом участке институтского коридора сложился своеобразный и переменчивый микроклимат. Тут задували свои муссоны, мистрали, пассаты и антипассаты, существовали свои приметы потепления, похолодания, бурь, непогоды. Порой Высокие, что называется, Стороны почти не замечали друг друга, словно густой туман ограничивал видимость уже на расстоянии вытянутой руки, а иногда следили столь пристально со своих наблюдательных пунктов, что можно было принять этих в общем-то мирных людей за крупные вражеские соединения, готовые к незамедлительным боевым действиям.

Когда в Левой комнате начали разрабатывать кетеновую тематику, Правые стали жаловаться на неприятные запахи.

— Какой-то, — говорили, — от вас гадостью несет.

— Да нет, у кетенов приятный цветочный запах.

— Вот так цветочный! Рядом с вами работать невозможно.

— Они ведь почти и не пахнут.

— К вечеру голова как чугунная.

— А раньше?

— Такого никогда не было.

— Ну хорошо. Давайте зайдем к вам, посмотрим… Разве чем-нибудь пахнет?

— Еще как! Вы просто привыкли.

— Тогда пошли к нам. Вот, нюхайте… Это?

— Нет.

— Может, отсюда пахнет?

— Тоже нет… Вот! Вот откуда!

— Чем?

— Той самой гадостью.

— Так это обыкновенная вода для поливки цветов.

Лишившись пищи, страсти на какое-то время утихают, соседи успокаиваются. Потом снова начинаются жалобы. Наконец происходит то, что рано или поздно должно было произойти.

Случилось так, что одна из сотрудниц Правой комнаты, нанюхавшись запахов, просочившихся из Левой комнаты, упала в обморок. И вот уже по институту поползли слухи, что неспроста эта женщина прямо на своем рабочем месте лишилась чувств, а у другой, которая работала с ней рядом, обесцветились глаза.

— То есть как обесцветились? — не поняли Левые.

— Очень просто, — не без скрытого раздражения ответили им. — Были яркие — стали бледные.

— Может, она их накрасить забыла?

Однако товарищи из Правой лаборатории не поддержали шутку. Дела у них в то время, прямо надо сказать, обстояли не лучшим образом, ибо шли они далеко не в первых рядах и даже не в первых колоннах научно-технического прогресса. Новых идей не было, существенных достижений в прошлом, которыми другие как-то прикрывали нынешние прорехи, — тоже. А в степановской лаборатории, что бы там злые языки о ней ни говорили, люди росли. Вот и Ласточка получил должность старшего, и Инна Коллегова готовилась защищать диссертацию. Бывает ведь так: одним — и престижная тематика, и первое место в социалистическом соревновании, и авторитет у начальства, а другим — ничего. Обидно и горько. Потому что несправедливо.

В Институте химии итоги соревнования подводили по сумме баллов, как в конном спорте. Статью написал — плюс два балла. Опытно-промышленную партию на заводе в Королизе выпустил — десять баллов. Внедрение в Лютамшорах осуществил — еще двадцать. Так и набегало. С другой стороны, существовали штрафные очки. Опоздал, скажем, сотрудник на работу — один балл долой. Прогулял — три. Не выполнил в срок взятое на себя обязательство — еще того больше. Иной раз по щипку да по клоку так отделают, что соревнующееся подразделение остается совсем без перьев. Поскольку же победа в соревновании — это премии, пусть и небольшие, все относились к этому виду состязаний не только очень серьезно, но и порой болезненно.

И вот благодаря успехам, достигнутым коллективом степановской лаборатории, лаборатория эта заняла призовое место среди научных лабораторий института, а Правая лаборатория в межотдельском, командном, так сказать, первенстве утащила свой отдел в самый хвост. К тому же ее критиковали на общем собрании за упущения, связанные с дисциплиной и отсутствием изобретательской инициативы. Поскольку махать кулаками после драки — занятие довольно глупое и пустое, сотрудники Правой лаборатории ими не махали, а просто делились с людьми, интересующимися истинным положением дел в институте, своими соображениями о свершившейся несправедливости.

В чем же заключалась истина? А вот в чем. Товарищи из Левой лаборатории систематически травили товарищей из Правой своими кетенами, или как там они назывались, в результате чего Правые падали в обморок, у них обесцвечивались глаза и пропадала работоспособность. Пока новомодная тематика степановской лаборатории получала лишние баллы, сотрудников Правой лаборатории лишали последних очков за мнимые упущения, обусловленные не чем иным, как плохим самочувствием. Оригинальная сложилась ситуация, не правда ли? О каких упущениях может идти речь? Об упущениях тех, кто травит, или тех, кого травят? Не в том ли виновны пострадавшие, что они, вместо того чтобы жаловаться во все инстанции, взывали к совести и разуму товарищей из Левой лаборатории?

Да, с кетенами дело обстояло совсем не так благополучно, как кое-кто пытался представить. И очень скоро об этом узнал институт. Конечно, разговоры — это только разговоры: на чужой роток не накинешь платок, но настораживающие сигналы поступали регулярно, и можно ли было не обращать на них никакого внимания? Правда, непосредственно работающие с кетенами сотрудники Левой лаборатории в обморок не падали и глаза у них не обесцвечивались. Однако кто бы мог поручиться, что у Левых не более крепкое здоровье, чем у Правых? И что если они, ради своих окладов, премий и диссертаций, скрывали свои обмороки и обесцвечивание глаз от общественности? Ведь нельзя было не заметить, как резко похудел в последнее время старший научный сотрудник В. Н. Ласточка, каким издерганным стал профессор Степанов, каким нелюдимым и замкнутым — младший научный сотрудник Гурий Каледин. О том же, что произошло с Аскольдом Таганковым, и говорить нечего. А не кетены ли тому причиной? И почему так настойчиво, так подозрительно настойчиво отстаивали сотрудники Левой лаборатории версию о безвредности кетенов? Во всем этом следовало как следует разобраться.