Михаил Булгаков - «Мой бедный, бедный мастер…»
Весьма важное значение имеет глава одиннадцатая, которая, к сожалению, плохо прочитывается, поскольку многие листы в ней обрезаны под корешок. Видимо, это было сделано не автором, а в значительно более позднее время. Главный герой главы — некий специалист по демонологии Феся, плохо говорящий по-русски, но владеющий имением в Подмосковье. После революции этот специалист многие годы читал лекции в Художественных мастерских до того момента, пока в одной из газетных статей не появилось сообщение о том, что Феся в бытность свою помещиком измывался над мужиками. Это сообщение Феся опроверг довольно убедительно, заявив, что русского мужика он в глаза ни разу не видел. Сохранился полностью отрывок конца главы. Приводим его ниже:
«…в Охотных рядах покупал капусты. В треухе. Но он не произвел на меня впечатления зверя.
Через некоторое время Феся развернул иллюстрированный журнал и увидел своего знакомого мужика, правда, без треуха. Подпись под стариком была такая: „Граф Лев Николаевич Толстой“.
Феся был потрясен.
— Клянусь Мадонной,— заметил он,— Россия — необыкновенная страна! Графы в ней — вылитые мужики!
Таким образом, Феся не солгал».
К сожалению, этот многообещающий образ в последующих редакциях романа развития не получил. Правда, большая часть второй редакции была уничтожена автором, и поэтому мы не можем сказать, включалась в нее эта глава или нет.
О следующих четырех заключительных главах редакции, почти полностью сохранившихся, можно лишь сказать, что они не являются центральными и, возможно, потому остались нетронутыми. Именно эти главы публикуются в данном издании. Отметим лишь одну важную деталь: в главе тринадцатой «Якобы деньги» в окружении Воланда появляются новые персонажи — рожа с вытекшим глазом и провалившимся носом, маленький человечишко в черном берете, рыжая голая девица, два кота… В главе пока лишь намечалась их грандиозная деятельность в «красной столице».
2
…гражданин Поротый…— Он же Никанор Иванович Босой.
3
…троцкистских прокламаций самого омерзительного содержания.— Писатель иронизирует по поводу бушевавшей в ту пору «борьбы с троцкизмом», но заодно пользуется случаем еще раз нелестно высказаться в адрес некогда грозного пролетарского вождя.
4
Второй кот оказался в странном месте…— Второй кот появляется и в следующей редакции романа. Видимо, писатель предполагал расширить свиту Воланда, включив в нее еще одного кота, но впоследствии от этого замысла отказался.
5
…на коей были вышиты кресты, но только кверху ногами.— Перевернутый крест — кощунственное отношение к распятию — символизирует радость лукавого.
6
…и нос вынужден был заткнуть…— На этом слове текст обрывается. Следующий лист оборван наполовину. Из сохранившегося текста можно понять, что Воланд высказал свое неудовольствие по поводу несвежей осетрины. Буфетчика же волновало другое — фальшивые деньги, он пытался выразить свои претензии по этому поводу. В ответ послышался возглас Воланда: «Бегемот!» — и далее по тексту.
7
Тут Суковский и Нютон…— Суковский — он же Библейский, Робинский, Близнецов, Римский. Нютон — он же Благовест, Внучата, Варенуха.
8
…отравил жизнь Осипу Григорьевичу…— В последующих редакциях в этой роли выступил конферансье Мелунчи, он же Мелузи, Чембукчи, Жорж Бенгальский.
9
…Аполлона Павловича…— В следующих редакциях — Аркадий Аполлонович Семплеяров.
10
Педулаев.— В следующих редакциях — Степа Лиходеев.
11
«…черные скалы, вот мой покой…» — Близко к тексту романса Ф. Шуберта «Приют» на слова Рельштаба.
12
Черновики романа. Тетрадь 2. 1928—1929.— Глава первая — «Пристают на Патриарш[их]» — к сожалению, не сохранила ни одного целого листа с текстом, все оборваны. Но из оставшихся обрывков видно, что это — расширенный вариант той же главы первой редакции, но без предисловия. Вновь повествование идет от имени автора, пускающегося иногда в любопытнейшие сравнения. Так, записанные в деле № 7001 отделения рабоче-крестьянской милиции «приметы» появившегося на прудах «иностранца» («нос обыкновенный… далее — особых [примет нет]…») никак не удовлетворяют рассказчика, и он начинает обыгрывать «особые» приметы свои и своих друзей («У меня, у Николая [Николаевича], у Павла Сергеевича…»), которые, конечно, отличаются «необыкновенностью». Вероятно, прочтение этих мест романа в кругу близких знакомых на Пречистенке вызывало веселье, и особенно у друзей писателя — Николая Николаевича Лямина и Павла Сергеевича Попова, подвергшихся столь пристальному изучению на предмет выявления у них «особых примет». Заметим попутно, что этот кусочек текста мгновенно воскрешает в памяти «особые приметы» главного героя пьесы Булгакова «Батум», поступившие из учреждения розыска: «Джугашвили. Телосложение среднее. Голова обыкновенная. Голос баритональный. На левом ухе родинка… Наружность… никакого впечатления не производит…»
Появление «незнакомца» на Патриарших прудах совпало с моментом ехидного обсуждения писателями изображения нарисованного Иванушкой Иисуса Христа. Вышел незнакомец из Ермолаевского переулка… И «нос у него был… все-таки горбатый». Рассказ Воланда о давно происшедших событиях начинается в этой же главе, причем особый интерес у незнакомца вызвал Иванушкин рисунок…
Глава вторая названия не сохранила: первый лист с текстом обрезан под корешок. К счастью, значительная часть листов с текстом этой главы уцелела. Из сохранившегося текста можно понять, что глава начинается с рассказа Воланда о заседании Синедриона. Мелькают имена Каиафы, Иуды, Иоанна. Иуда Искариот совершает предательство. Каиафа благодарит Иуду за «предупреждение» и предостерегает его — «бойся Толмая». Примечательно, что сначала было написано «бойся фурибунды» (фурибунда — от л а т. ярость), но затем Булгаков зачеркнул слово «фурибунда» и написал сверху «Толмая». Значит, судьба предателя Иуды была предрешена писателем уже в начале работы над романом.
Из других частей полууничтоженного текста можно воспроизвести сцену движения процессии на Лысый Череп. Булгаков, создавая эту картину, словно перебрасывал мостик к современности, показывая, что человек, выбравший путь справедливости, всегда подвергается гонениям. Замученный вконец под тяжестью креста, Иешуа упал, а упав, «зажмурился», ожидая, что его начнут бить. Но «взводный» (!), шедший рядом, «покосился на упавшего» и молвил: «Сел, брат?»
Подробно описывается сцена с Вероникой, которая, воспользовавшись оплошностью охранников, подбежала к Иешуа с кувшином, разжала «пальца ми его рот» и напоила водой.
В заключение своего рассказа о страданиях Иешуа Воланд, обращаясь к собеседникам и указывая на изображение Иисуса Христа, говорит с иронией: «Вот этот са[мый]… но без пенсне…» Следует заметить, что некоторые фрагменты текста, даже не оборванного, расшифровываются с трудом, ибо правлены они автором многократно, в результате чего стали «трехслойными». Но зато расшифровка зачеркнутых строк иногда позволяет прочитать любопытнейшие тексты.
Не исключено, что в первых редакциях романа в образе Пилата проявились некоторые черты Сталина. Дело в том, что вождь, навещая Художественный театр, иногда в беседах с его руководством сетовал на то, что ему трудно сдерживать натиск ортодоксальных революционеров и деятелей пролетарской культуры, выступающих против МХАТа и его авторов. Разумеется, Булгакову содержание этих бесед передавалось. Возникали иллюзии, которые стали рассеиваться позже. Так вот, ряд зачеркнутых фрагментов и отдельные фразы подтверждают: Булгаков действительно верил в снисходительное отношение к нему со стороны вождя. Приведем наиболее характерные куски восстановленного авторского текста: «Слушай, Иешуа Га-Ноцри, ты, кажется, себя убил сегодня… Слушай, можно вылечить от мигрени, я понимаю: в Египте учат и не таким вещам. Но ты сделай сейчас другую вещь, покажи, как ты выберешься из петли, потому что, сколько бы я ни тянул тебя за ноги из нее — такого идиота,— я не сумею этого сделать, потому что объем моей власти ограничен. Ограничен, как всё на свете… Ограничен!! — истерически кричал Пилат».
Очевидно, понимая, что такой текст звучит слишком откровенно, Булгаков подредактировал его, несколько сгладив острые углы, но сохранив основную мысль о зависимости правителя от его окружения.
