Эдуард Русаков - Театральный бинокль.
— Они модняа-а-ачие!.. — и Зина заревела, завыла, заплакала.
Ночью Гена долго не мог заснуть. Закрывал глаза — и видел голодную Зину в сапожках, голодную Зину в дубленке, голодную Зину в японской кофте. Открывал глаза — и видел спящую, сопящую Зину, жалобно чмокающую во сне. Закрывал глаза — и видел свой «икарус», набитый голодными расфуфыренными пассажирами — все в кофтах, дубленках, сапожках, ондатровых шапках, норковых шубках, — и все голодные, идиоты. Открывал глаза — Зина, как девочка, сжавшись комочком, посапывала рядом с ним.
Гена вздохнул. Тоска и злоба мешали спать.
— Зинка, Зин! — разбудил он ее. — Проснись, разговор есть. Зин!
— Ну-у, чего ты? — промычала Зина, не открывая глаз.
— Да проснись же, черт! Тебе все равно завтра не работать, воскресенье... Слушай — ты это, ну... чего хочешь?
— Спать хочу.
— Да не сейчас, не сейчас. Я вообще спрашиваю, ну, в принципе — чего ты хочешь? А?
— Спать. И вообще, и в принципе — спать хочу.
— Эх, Зинка... А ведь я знаю, чего ты хочешь, — сапожки. И больше ты ничего не хочешь. А, Зин?
— Чо ты пристал? Ну, чо пристал? Не спится? Сходи к доктору, пусть лекарство даст. Отвяжись.
Гена так и не выспался. На работу пришел злой и хмурый. Рейс был обычный, привычный: — из центра мимо аэропорта, мимо барахолки, до кладбища, а потом — обратно.
Первым рейсом, как всегда в воскресенье, ехали сплошь одни барахольщики. Продавцы и покупатели. С тюками, сумками, огромными портфелями... Косясь в зеркальце, Гена видел, что барахольщики — разные: старухи с бросовым тряпьем, хищные дамочки с дорогим товаром, бледные патлатые студенты с магнитофонными лентами и ношенными вельветовыми ботинками. Представители, так сказать, всех социальных слоев. «У-у, гады», — прошептал Гена, оглядывая публику.
Проехали мимо аэропорта. Пассажиры зашевелились, стали готовиться к выходу.
А вот и барахолка. Муравейник, улей пчелиный, гнездо паучье — шум, гам, толпа бескрайняя, пыльный туман, не разглядишь даже солнца сквозь эту пыль. Все что-то покупают, продают, кричат, торгуются, суетятся, жрут на ходу жирные беляши, продаваемые злыми лотошницами.
Автобус остановился. Но Гена почему-то дверей не распахивал.
— Шеф, отворяй ворота! — крикнул бойкий студентик. И все прочие тоже нетерпеливо зашумели. А в Гене — словно какая-то пружинка лопнула.
— Куда спешите, купцы? — спросил Гена в микрофон. — Куда торопитесь, спекулянты?
И двери не открывал.
— В чем дело, товарищ водитель? — просунулась в кабину дама в черном парике. — Что случилось?
— Почем парик? — спросил ее Гена.
— То есть, как это? — изумилась дама.
— А вот так, — и Гена нажал стартер.
Красный «икарус» медленно проплыл мимо барахолки, вырвался из облака пыли и помчался по дороге к кладбищу.
Гена насвистывал «мами-блюз» и весело поглядывал в зеркальце.
— Куда мы едем? Зачем? Что такое? Остановитесь! — кричали барахольщики, размахивая барахлом.
Возле кладбища Гена остановил автобус, распахнул обе дверцы, крикнул в микрофон:
— Эй, вы, купчишки! Коммерсанты! Вытряхивайтесь, господа, я вас на кладбище привез. Сгодится?
— Хулиган! — завизжала дама в парике. — Мерзавец!
— Спокойно, тетя, — Гена выглянул из кабины. — Вылезайте, господа, приехали.
— Надо же, какой оригинал, — произнес студент. — По-моему, он псих.
— Да он просто издевается! — крикнул гражданин в темно-синем железнодорожном плаще. — Но это ему не сойдет с рук. Водитель, как ваша фамилия?
— Моя фамилия — Чкалов, — сказал Гена. — Ну так что, господа? Выходить не желаете? Ладно. Сгодится. Тронулись дальше.
Он сел в свое продавленное кресло, положил ладони на руль и резко нажал стартер. Автобус помчался — по дороге, по шоссе, мимо каких-то огородов и дачных участков.
А потом пошли поля, леса, болота.
Пассажиры, крича и ругаясь, наседали сзади. Они распахнули дверцу кабины и схватили Гену за плечи сразу несколькими цепкими руками.
— Осторожнее, господа! — крикнул Гена, смеясь и вырываясь. — так можно и в кювет свалиться! Руки прочь, говорю!..
Но барахольщики не унимались — они трясли Гену за плечи, кричали, орали, визжали, плакали, а патлатый студент хохотал.
Автобус свернул с дороги, перепрыгнул через холмик — и въехал на зеленую поляну. И остановился возле одинокой березки.
Гена прихватил тяжелую монтировку, выскочил из кабины и отбежал от автобуса шагов на десять.
Барахольщики вышли вслед за ним.
— Ах, бандит, — громко прошипела дама, — ах, садист. Что же он с нами делает, товарищи?!
— Бей паскудника! — завопила старуха, срывая с головы шаль и встряхивая седыми волосами. — Бе-ей!..
— Фу, как некрасиво, — сказал Гена, улыбаясь и сжимая монтировку в правой руке. — Как некультурно, господа. Вы успокойтесь, пожалуйста. Только гляньте вокруг — какая красота! Природа! Зелень! Солнце! Воздух — сплошной озон! Это вам не на толкучке пыль глотать... Мне же еще потом спасибо скажете. Отдыхайте, гуляйте, на травке валяйтесь... и все — даром, ни копейки не возьму!
— Да он пьян! — воскликнул, смеясь, студент. — Вы разве не видите — он пьян! Давайте, проведем ему алкогольную пробу... а, товарищи? — и он достал из кармана пиджака какую-то стеклянную штучку. — У меня, кстати, есть специальная трубочка...
— Я те щас проведу пробу, только подойди, — угрожающе произнес Гена и оскалил зубы. — Ну, иди, сынок, попробуй.
— Товарищи! Почему мы все это терпим?! — с надрывом воскликнула дама. — Хулиган над нами издевается — а мы терпим!
Толпа загудела, зашумела, и барахольщики стали медленно окружать Гену.
Зеленая поляна, белые ромашки, голубые васильки, кусты шиповника, ручей еле слышно журчит, небо синее, летают стрекозы и бабочки. И красный «икарус» нелепо громоздится в центре поляны.
— Господа, вы совсем не любите природу, — продолжал издеваться Гена. — Вы погрязли в тряпках, в деньгах, в заботах о барахле... Вы забыли — за что боролись!.. Ай, стыдно, товарищи барахольщики!
— Бей поганца! — вновь завопила старуха и кинулась на него с палкой.
Гена оттолкнул старуху.
Круг сужался. Барахольщики молча приближались к нему.
Гена вгляделся в их одинаковые лица — и, словно трезвея, перестал улыбаться.
— Братцы, да вы что?.. — прошептал, он, пятясь и роняя монтировку.! — Вы что, так уж сильно обиделись, братцы? Да бросьте, ей-богу... братцы! Братцы! Бра-а-атцы...
ПИНГ-ПОНГ
В этот дом Геннадий Петрович переехал совсем недавно. И в первый же день, перетаскивая из машины вещи, он встретил на лестнице свою бывшую жену. Она его не узнала. Такая же тощая, строгая, без улыбки. В модных больших очках. Прошла мимо, не оглянулась. Геннадий Петрович навел справки, соседи сказали — одна, не замужем, важная птица, чуть ли не профессор, предпочитает мед и морковку, коллекционирует маленькие автомобильчики, бегает трусцой, увлекается настольным теннисом.
Пинг-понг! Геннадий Петрович растроганно вспомнил: именно эта игра сблизила их, сосватала — тогда, более десяти лет назад. В доме отдыха, в жарком июле, среди сосен... на открытой площадке, усыпанной хрустящими сосновыми иглами, недалеко от реки, на знобящем утреннем сквознячке... Чем она привлекла его в тот раз, чем соблазнила? Вероятно — горячим своим азартом...
...это было давно, это было вчера, это было — и не было ничего, кроме этой игры. А потом — несколько месяцев супружеской жизни, и все, и прощай, мой Светик, прощай, Геннадий, чао-какао. Не сошлись характерами. Так и запишем, сказал судья.
В подвале был оборудован красный уголок, там же стоял стол для пинг-понга.
Когда Геннадий Петрович спустился в подвал, Светлана Григорьевна играла с какой-то старушкой. Старушка — в джинсах и пестрой майке, Светлана Григорьевна — в шортах и розовой кофте. Загорелые длинные ноги, худая, нет — худощавая, сухопарая, поджарая. Короткая прическа. Прыг-скок. Пинг-понг. Старушка задыхалась, металась, проигрывала.
Геннадий Петрович тихонечко присел на скамейку, стал ждать.
Дамы играли, словно не замечая его.
А он — терпеливо ждал.
Наконец старушка выдохлась, проиграла, ушла.
— Теперь — со мной, пожалуйста, — вскочил Геннадий Петрович. — Хоть немножко!
— Что ж, давайте, — лениво согласилась она, не глядя. — Начнем?
И ударила ракеткой по шарику — и взглянула на партнера.
И узнала. Замерла в неудобной искривленной позе, полусогнувшись, замахнувшись ракеткой, и белый шарик замедлил свой быстрый полет — застыл над столом. Стоп-кадр.
— О, — сказала Светлана Григорьевна, выпрямляясь и бледнея. — Вот это сюрприз... Как вы здесь оказались, Геннадий Петрович?
— Я здесь живу, — произнес он робко, словно извиняясь, словно прося прощения за бестактность.
— Странно, — тихо сказала она, — А ведь я вас ни разу не видела.
— Я переехал недавно.
— Странно, — повторила она.
