Евгения Шалимова - Ее старшеклассники
— Хм. Немая сцена, — насмешливо глядела Елена Владимировна, как опускаются руки танцорши и утирает она с лица пот, выступивший то ли от ритмов, то ли от непривычного для неё состояния смущения.
— Что, разве танцы после уроков запрещены? — Ремина уловила, что выглядит смешно, и смущение быстро сменилось злостью.
— Отчего же запрещены? Продолжайте! Я с удовольствием посмотрю! — и Елена Владимировна спокойно села за первый стол, подперев голову руками. /"О, как она меня ненавидит! За что? Отбираю кавалеров, увлекая их то туризмом, то трудовым лагерем? Мешаю собирать вокруг себя глупых девчонок, млеющих от зависти к этой коварной красоте? Да, хорошенькое начало для десятого класса. Стоило столько биться в девятом, чтобы с первого дня получить такие сюрпризы."/
— Что то расхотелось прыгать, мальчики, — устало проговорила Ремина, кольнув взглядом Елену Владимировну, и подчёркнуто независимо прошла в конец класса, остановилась в ожидании.
— Пошли, ребята, — Костя Баранов, виновато пряча глаза, направился к двери./"Сейчас они меня не поймут. Надо расстаться молча, без всякизх упрёков…подумать…Нет! Именно сейчас надо реагировать! Сразу! Немедленно! Иначе червячок сомнения будет грызть душу каждого из мальчишек. Пусть не её — парней надо спасать."/
— Постойте! — Елена Владимировна задержала ребят взглядом уже на пороге. — Разве ты стесняешься танцевать в парке, на танцплощадке, где десятки зрителей? — обратилась она к Гале.
Та насторожённо вглядывалась в лицо учительницы, но не сумела разгадать её замысел.
— Нет, не стесняюсь, — отвечала заносчиво девушка.
— Почему же ты сейчас остановилась? — почти удивлённо спросила Елена Владимировна.
— Не хочется и всё, — упрямо сказала Ремина и повернулась, чтобы уйти.
— Нет, девочка, ты лжёшь! — позволила себе возмутиться учительница. — Отлично знаешь, что делаешь недозволенное. Разденься уж вовсе, брось стесняться!
Голос женщины звенел от боли, ребята моментально почувствовали, как одиноко и горько ей тут с ними, такими чужими, и, как часто бывает в школе, совсем не логично, но вполне по-ученически они внезапно приняли сторону старшей собеседницы.
— Секёшь, Галочка? Знай край, да не падай! Наш трудовик всё так учит, — сказал дружок Баранова, насмешливо оглядывая обозлённую одноклассницу.
— Молчи, пузанчик, — огрызнулась Ремина, ошпарив взглядом полную фигуру паренька. — Не ты ли только что подклеивался больше всех?
— Дело не в нём, девочка, — упорно повторяла учительница словечко, так часто звучавшее на танцплощадках — правда, с искажённым смыслом, — это ты спровоцировала их на…столь странное поведение. Это ты старалась разбудить в них самые низменные инстинкты. Эх, Галя! Ты же неглупая девочка, можно ли так распускать себя!
Ремина поняла всё. Сузившимися глазами обвела парней, презрительно бросила злое "тряпки!" и выбежала из класса. Все стояли в каких-то неловких позах и не знали, что делать. Елена Владимировна устало провела рукой по лицу.
— Вы уже взрослые, мальчишки, — начала она, и ребята насторожились, — но вы так неопытны…До чего трудно бывает порой отличить истинную красоту от яркой побрякушки! Не спешите жить! Не надо бросаться навстречу первому зову, даже если он так трогает ваше неопытное сердце!
Чуть насмешливо улыбнувшись, она вышла из класса.
Всякий учитель знает, как сильно за летние каникулы изменяются дети, лишённые постоянного учительского внимания и контроля, какими далёкими от школы приходят они в сентябре и как много требуется сил, чтобы, говоря языком военных, вернуться на прежние позиции. Знала это и руководительница десятого "б", надеялась в душе, что летний лагерь и туристский поход на двадцать дней не позволят ребятам удалиться от школьных норм и требований. Однако в первый же учебный день учительница поняла, что заблуждалась.
— На уроке литературы.
Промелькнули для десятиклассников пышными осенними букетами сентябрьские денёчки, стало привычным обращение "выпускники", вернулось в чём-то прежнее, привычно школярское отношение к урокам.
— Расписание переменилось, старики! Сейчас литература! — Борисик в панике бросился к учебникам.
— Ох, до инфаркта доведут! — артист Шатров с мученическим выражением лица одной рукой схватился за сердце, другой принялся листать тетрадь с конспектами. Лизонька в отчаянии бросила Жене, взволнованно перебирая конец пушистой косы:
— Ничего не знаю!
— Успокойся, трусишка! Сама же мне рассказывала по дороге в школу свой реферат. Забыла? — Демчук ласково прикоснулся к Лизиной руке, но у девушки зябко дрогнули плечи.
— Да, тебе хорошо, ты устойчивый, а я не могу без ужаса думать об ответе у доски!
— Зайчонок! Ты лучше меня знаешь литературу, просто сосредоточиться не можешь.
Звонок возвестил начало урока. Мальчишки негромко переговаривались. Шелестели страницы учебников, парты пестрели яркими обложками самых различных изданий Блока, девичьи головы, склонённые над тетрадями, золотисто освещалисьтёплым осенним солнышком, радуя бешников, навсегда полюбивших ясные дни после дождей в "Альтаире".
— Здравствуйте, десятый "б"! Садитесь! Цель сегодняшнего урока — научиться тоньше и глубже понимать поэзию Блока.
Девчонки на первой парте удовлетворённо переглянулись, Елена Владимировна продолжала:
— Тема для повторения — лирика Блока. Новый материал — поэма "Соловьиный сад". Слушаем сегодня реферат Тепловой о языке и художественных достоинствах поэзии Блока. Вопросы есть?
Внимательно и понимающе слушали десятиклассники свою учительницу. Строгая, предельно справедливая, она умела увлечь всех своим предметом.
— Блока нельзя не любить! Искренний, честный, с душой, щедро открытой всему светлому, чистому и доброму, он умел принести нежную сказку людям. Это был человек удивительной поэтичности, всё его мироощущение — через поэзию, через те образы, которвми он жил. Но не только чуткая душа поэта поражала всех, кто его знал. Редкий талант музыканта, лирика и гражданина переплетался с тем, что несла миру блоковская Муза — восхищение прекрасной, неземной женщиной. И рождались такие знакомые нам строчки:
И каждый вечер, в час назначенный,
/Или это только снится мне?/,
Девичий стан, шелками схваченный,
В туманном движется окне…
Класс замер, охваченный трепетным чувством проникновения в таинственный мир прекрасной человеческой души, и Елена Владимировна прочла стихотворение до конца.
— Нет надобности перекладывать на музыку стихи Блока, они и так поют. Поют с нами, поют в нашей душе, потому что подлинное искусство всегда находит отклик в живых сердцах… — учительница оглядела класс. Все настроились, теперь можно начать опрос, увлечь ребят неразрешимой, на первый взгляд, проблемой, позволить отвлечься от стихов ради обобщения всего, что знали о поэте. Урок разгорался, как костёр в таёжной полутьме, и педагог опять ощутимо почувствовала тот момент, после которого было уже ясно: больше не потухнет, хоть задувай. Вызвав к доске отвечающих устно и письменно, она задала классу вопрос:
— Чем вы объясняете, что Блок, ранее углублённый в себя, в свои переживания, переехав в Петердург, вдруг окунулся в жизнь города, заинтересовался положением трудового люда, страстно желая ему помочь?
Ребята зашевелились, зашептались. Больше всего на свете любила Елена Владимировна именно эти мгновения на уроке: загораются глаза, жарко бьётся в них мысль, рука невольно тянется вверх, ученику хочется говорить. И начинается самое прекрасное, чем одарено человечество: духовное общение.
— Дело в том, что Блок стал более зрелым умственно и нравственно, — заговорила Лизонька, уже забывшая о своих страхах.
— Да, но ты не отвечаешь на вопрос, — с улыбкой посмотрела на неё учительница.
— Раньше он как под стеклянным колпаком жил, его родные оберегали от грязи жизненной, — шумно вздохнув, зачастила Томочка.
— Причём тут это, — досадливо отмахнулся Игорь, втягиваясь в разговор, — Блок повзрослел, освободился от плена любви, этому способствовала женитьба на Любе Менделеевой…
Хохотом дрогнул класс. Игорь, не смущаясь, изрёк сквозь смех:
— А что? Точно, женитьба от любви освобождает.
Ехидная Ремина незамедлительно вставила:
— Шатров по себе знает!
Елена Владимировна укоризненно посмотрела на девушку, та поняла, в чём её упрекают, но тольк задиристо вздёрнула подбородок. /"Ах, негодница, и здесь успела сделать людям больно. Отлично видит, сколь напряжены отношения между Женей, Лизой и Игорем, так нарочно спешит кольнуть Демчука подозрением, ревность разжигает."/
Игорь, смерив Ремину взглядом, бросился в бой:
— Не смешно! Если у человека всё плохо в личном плане, а он очень впечатлительный и нежный, то этот собственный мир переживания заслонит для него всё остальное. В юности Блок был слишком углублён в себя, в стихи свои, в мир мечтаний и природы, он и жил-то в Шахматово, где не так бросались в глаза контрасты несправедливого строя. Но вот его любовные муки утихли, он счастлив, его избранница стала женой, и теперь поэту мало собственного счастья, ему хочется, чтобы счастлив был весь мир. А тут как раз — переезд в Петербург. Говорят, влюблённое сердце проницательно. А Блок любил не просто девушку, он всю жизнь любил Прекрасную Даму, высшее существо, и любил всё то, что её окружало. Он не мог не увидеть море несчастий, переполняющих мир, где живёт Она. Блок хотел осчастливить, очистить этот мир! И он понял: "Покой нам только снится!" /"Как слушает Лиза! Восхищена."/
