Григорий Кобяков - Кони пьют из Керулена
Октябрьские ночи в прихалхинголье студеные, а тут еще продувало холодным северным ветром. Алтан-Цэцэг стало холодно. Ванчарай, правда, предложил:
— Не хочешь в город приехать сосулькой — бери мою шубу.
Алтан-Цэцэг решительно отказалась.
— Ну, смотри, — неопределенно буркнул Ванчарай и поглубже, на самые глаза, натянул мохнатую, на лисьем меху шапку. Через четверть часа он уже тепло и уютно похрапывал.
А мороз не шутил. Он забирался в гутулы — коченели ноги, острыми иголками он покалывал нос и щеки, он вытрясал остатки тепла из тела. Летнее дэли в такую морозную ночь было бы, пожалуй, пригодно лишь в гости к соседям сходить. «А этот спит, ему тепло», — по-чему-то с раздражением подумала о Ванчарае Алтан-Цэцэг, сжимаясь вся в комочек.
Но Ванчарай уже не спал. Искоса поглядывая на спутницу, он мрачнел, не находя объяснения «бабьему упрямству».
Перед рассветом мороз совсем залютовал. Настал такой момент, когда Алтан-Цэцэг перестала стучать гутулами — бесполезно: ноги ничего не чувствовали, превратились в кочерыжки — и на вопрос Ванчарая «Не околела еще?» не ответила, а только еще больше съежилась. В этот самый момент Ванчарай решительно развязал кушак, сдернул с себя шубу и укрыл ею Алтан-Цэцэг.
— А ты?
— Я — крепкий.
— Ноги… — не то пожаловалась, не то хотела подсказать, чтоб Ванчарай укрыл ей ноги.
— Сейчас и ноги, — сказал Ванчарай. Он встал на колени, решительно сорвал легкие гутулы с ног спутницы и жесткими большими ладонями ожесточенно стал растирать ее ступни.
— Что ты! — вскрикнула Алтан-Цэцэг от стыда и боли. — Не надо!
— Не пищи!.
Алтан-Цэцэг закусила губу, из глаз се потекли слезы— ноги пронизала нестерпимая боль.
Минут через пять Ванчарай спросил:
— Горят?
— Горят…
— Ну, вот, — и всунул ее ноги в рукав шубы. — Давно бы так.
Сел на свое место спиной к кабине. На колени набросал сена. Поднял воротничок пиджака, борта стянул па груди. И начал… замерзать.
Машина по-прежнему чихала, стреляла.
Алтан-Цэцэг согревалась: по телу разливалось блаженное тепло, ее обволакивала мягкая и уютная дремота. Сквозь дрему услышала, как ее спутник беспокойно заерзал, завозился. Открыла глаза. Ванчарай махал руками. Грелся. Подумала: «Надо вернуть шубу». Но ноги никак не хотели вылезать из теплого рукава и не слушались руки. «Опять на мороз. Но что делать?». И вдруг неожиданно для себя сказала:
— Залезай под шубу. Ложись рядом…
— Ни к чему это, — не сразу ответил Ванчарай.
— Тогда забирай! — Алтан-Цэцэг резким движением руки попыталась сбросить шубу, но Ванчарай удержал.
— Ладно уж, — примирительно сказал он.
Накрывшись одной шубой, они лежали рядом, согревая друг друга и стыдясь друг друга… Так и ехали до самого города.
Глухая вражда давно пролегла между ними. Особенно непримиримой оставалась Алтан-Цэцэг. И вот сейчас; после пожара, после дороги, она впервые подумала о Ванчарае тепло. Снова вспомнила: «А Ванчарай-то, гляди, не так уж и плох!».
И улыбнулась.
Эту легенду рассказывала мать, легенду о Хухо Намжиле.
…Давным-давно в восточных краях Монголии жил славный парень Хухо Намжил. У него был замечательный голос, и он слыл среди земляков непревзойденным певцом.
Пришло время и Хухо Намжила призвали в солдаты. И стал он служить на крайнем западе страны.
Начальникам Намжила так понравилось его пение, что они держали его всегда при себе, не выпускали из казармы.
Попросил как-то их Намжил:
— Сколько служу, ни разу не катался на добром коне. Отпустите меня на несколько дней, чтобы я мог хоть увидеться с людьми, походить за табуном.
Милостиво согласились начальники, хоть им очень нe хотелось отпускать от себя такого певца.
Обрадованный Хухо Намжил погнал табун к озеру, а сам сел на берегу и на приволье запел во весь голос. Вдруг из озера выходит красивая девушка в зеленом шелковом дэли на вороном коне и говорит Намжилу:
— Мои родители послали меня, чтобы я привела вас к ним.
— Как же я могу пойти к вам? — удивленно спросил Намжил.
— А вы сядьте на коня со мной и закройте глаза. Хухо Намжил сделал так, как велела девушка, и когда открыл глаза, то увидел, что он уже у родителей прекрасной девушки. Оказалось, что ее престарелые отец и мать очень богаты.
Родители девушки хорошо угостили Хухо Намжила, а затем попросили, чтоб он спел им и погостил у них.
— Я не могу долго задерживаться у вас, потому что меня отпустили всего-навсего на пять дней, и потом я отвечаю за табун, — ответил Намжил.
— Ты, сынок, не беспокойся об этом, — сказали родители девушки. — Мы найдем, кому присмотреть за твоим табуном, а ты погости у нас в свое удовольствие и спой нам хорошие песни.
Так и остался них Хухо Намжил, потому что влюбился в красивую девушку. Стал он объяснять ей:
— Через месяц кончится срок моей службы, я приеду к тебе.
— А я встречу тебя верхом на моем вороном коне, — пообещала ему девушка.
Точно в срок Хухо Намжил вернулся со своим табуном в казармы.
— Вот молодец, Намжил, — сказали начальники, увидев какими гладкими стали кони в табуне за эти дни. — Вот что значит хозяйский глаз. Пожалуй, тебе надо остаться на сверхсрочную службу. Будешь пасти у нас табуны.
Но Хухо Намжил наотрез отказался.
Вольный Намжил, как было раньше условлено с девушкой, поехал к озеру и стал петь свои любимые песни.
Тут же явилась к нему девушка на своем вороном коне и они, как прежде, очутились в юрте ее родителей.
Но затосковал он вскоре по своим кочевьям, по семье и жене, что остались там. Девушка заметила его состояние и сказала:
— Я дам тебе такого скакуна, который может за день доставить тебя туда и обратно. Но ты никогда не садись верхом на другого коня. И помни: перед тем, как подъехать к своему кочевью, останови коня, дай ему отдышаться.
Она дала ему прекрасного буланого коня. Хухо Намжил вмиг очутился в родных кочевьях, дал коню отдышаться. Жена и соседи обрадовались его приезду. Однако он никогда не ночевал дома, а каждую ночь стерег табун, да еще никто не видел его на другом коне. Не понравилось это людям.
Между тем Хухо Намжил днем пас скот, а ночью, оставив табун в укромном месте, на своем буланом скакуне летел в западные края страны к своей любимой. И так прошло три года.
Однажды утром Хухо Намжил в спешке не дал коню отдышаться и пригнал табун прямо домой. И тут, как назло, его жена вышла из юрты и увидела еще не сложенные крылья буланого скакуна. Она догадалась, в чем тут дело, и срезала коню крылья. Бездыханный, рухнул он на землю.
Хухо Намжил три месяца так горевал по своему коню, что почти не ел, не пил. Потом он вырезал из дерева голову любимого коня и насадил на гриф. Из хвоста буланого коня Намжил взял два пучка волос, сделал из них струны и смастерил смычок. Как несется верный конь, относящий Намжила к возлюбленной, — вот о чем стал петь этот инструмент, который назвали в народе «морин-хур».
Письма Максима… Они были для Алтан-Цэцэг теми крыльями скакуна, которые принесли ей с далекого советского фронта мысли друга, его чувства, его любовь. Но она сама, своими руками срезала эти крылья… Вот и казнись теперь, и страдай, и неси свою тяжелую ношу.
Врачи-чудаки прописывали ей лекарства, не понимая, что горе лекарствами не лечат…
Но больница живет по своим законам. Изо дня в день, из недели в неделю повторяется одно и то же:
— Ну, как мы себя чувствуем сегодня? Как пульс, температура? — И вновь — уколы, микстуры, таблетки.
Ожоги на руках и ноге у Алтан-Цэцэг были несильными, и они не тревожили врачей. Тревожило их другое: упадок духа и та жизнь, которую Алтан-Цэцэг носила под сердцем. Причины душевного надлома здесь никто не знал.
Дважды Алтан-Цэцэг навещал отец. Но визиты его были короткими. Как всегда, его ждали неотложные служебные дела. Во второй свой приход он сказал, что недели на две, на три уезжает: вызывают в Улан-Батор. И пошел — широкоплечий, с крепкой шеей, с большими руками. И очень усталый. У Алтан-Цэцэг даже мелькнула жалостливая мысль: «Совсем измотался. Он, наверное, и спит, как конь, — стоя».
Узнала о беде Алтан-Цэцэг соседка Лидия Сергеевна Леднева, «Отец, наверное, сказал». В первый раз пришла и принесла гору домашних коржиков. Алтан-Цэцэг удивилась ее приходу и ее подаркам: совсем ведь чужой человек и малознакомый. Насторожилась: сейчас начнутся расспросы, охи да ахи.
Но не было ни расспросов, ни охов, ни вздохов. Лидия Сергеевна просто посидела и рассказала о своем городе.
После ухода русской женщины лицо Алтан-Цэцэг высветила робкая и несмелая улыбка. Первая за все время в больнице.
Теперь Лидия Сергеевна стала заходить часто, и каждый ее приход для Алтан-Цэцэг был как всплеск яркого света. С этой доброй русской женщиной было интересно.
