Петр Скобелкин - На заре и ясным днем
— Не научились мы, наверное, только заботиться о себе. И это тоже своего рода урок, — невесело заметил Асямолов. — По этой самой причине у нас осталось на весну больше двух тысяч гектаров невспаханной земли.
Когда прикатила к нам весна, земля не была готова, мы не имели в почве достаточного количества влаги, мы имели очень плохие семена — влажные, с плохой всхожестью, у нас не хватало людей…
— Не надо уж так прибедняться, Владимир Ильич, — повернулся к Асямолову парторг. — Мы-то знали, что влагу можно закрыть, что семена у нас жизнеспособные, а главное, мы верили в наших людей.
Спрашиваю у Григория Тимофеевича, как же так получилось, что две тысячи гектаров не вспахали с осени под весну, хотя знали, что это за осень была.
— Не знаю, кого тут винить. Но мы иначе не могли. Мы-то сами уже убрались с поля и трактор в борозду после комбайна в самый раз пускать, а вот у соседей хлеб еще стоит, а над полем уже белые мухи летают. Что же тут делать? Сосед мой просит: «Помоги!» Разве я мог тогда о себе думать?! Это же страшно, когда хлеб под зиму уходит…
— Но ведь все-таки вы рисковали, оставляя на весну непаханую землю? Будущим урожаем рисковали?
Григорий Тимофеевич оживился:
— У нас земляк есть, он из этих почти мест, из Златоуста, Анатолий Карпов, шахматист который, чемпион мира. Однажды дома, на родине, кто-то из корреспондентов спросил его о степени риска в игре. Так вот Анатолий ответил, что в своих партиях он не допускает ни грана риска.
Да, мы оставили зябь и направили всю свою технику вместе с людьми на помощь соседям — в семь хозяйств. И здесь никакого риска не было: мы знаем своих людей и свои возможности, и весной не только добром управились, но еще и первое место по области заняли в весеннем конкурсе. Ну конечно, поднатужиться пришлось всем. На севе работали, как водится, от зари до зари.
Хохлов повернулся в мою сторону и хитро заметил:
— Вы вот часто пытаетесь удивить читателя — вот, мол, какой темп, какой трудовой накал в страду, какие все герои мы! А ведь это просто-напросто наши будни…
— Но отсеялись, полегче стало, передохнули люди, темп уже не тот? — спрашиваю, заранее будучи уверенным, что между страдой весенней и осенней есть же все-таки передых.
— Ошибаетесь, темп все тот же на все время года. У нас нет и не может быть сезонности: кончили сев, не успели оглянуться, пшеница пошла в колос, подоспела люцерна, гони витаминную травяную муку, пропалывай овощи. А тут сенокос в разгаре, и хлеб уже подпирает. Нам нельзя снижать напряжения. Это вредно, расслабляет.
Вошел Подкорытов, тот самый крутогорский Кулибин, которым так гордится Хохлов.
Невысокий, узкоплечий, он выглядел рядом с Хохловым по причине своей внешней малости как-то даже чуть виноватым. Григорий Тимофеевич обрадовался его приходу, зарокотал: «Вот как раз кстати, Сергей. Забирай корреспондента и показывай ему, что ты там за эти годы натворил».
По дороге на ток Подкорытов рассказывал, что, хотя до уборки еще месяц с лишним, у них все уже готово: идет доводка техники, все люди распределены по бригадам, включая административный аппарат. Работать на уборке (не на уборку работать, а именно: на уборке) будут все без исключения. Вот сейчас стажируются на шоферов наши женщины.
Тут я вспомнил про Анну Григорьевну, спрашиваю, как у нее дела.
Сергей как-то неопределенно машет рукой:
— Уехала от нас Анна Григорьевна.
— Так, ни с того ни с сего?
— Вышла замуж и уехала в Шумиху.
— Ничего не понимаю. Но у нее же был муж?
— Был, да вот купил машину. От радости, видимо, совсем ошалел. Покатался, заехал в свой гараж. И заснул. А мотор не выключил. В общем, банальная история. А Анна пожила немного одна и нашла другого. Куда деваться — молодая. И уехала. Что ей одной жить? Детей у них не было…
На току Подкорытов полновластный хозяин. Здесь он весь как-то вроде переродился и выше ростом стал, так, во всяком случае, показалось мне.
— Вот эти бункеры сушильные недавно установили. По заводскому плану в комплексе должно быть четыре, а мы восемь поставили. Вот махина — пятьдесят электромоторов, восемь калориферов! Что мы получим от них? В прошлом году у нас была одна сушилка, двадцать тонн зерна в час обкатывала. Нынче новую сварганили на тридцать тысяч тонн. Пятьдесят против двадцати прошлогодних. Что это дает? Загадывать вперед трудно, но тысяч триста рублей чистого дохода должны получить. Чистого дохода! Не считая людей, которые освободятся для других работ от подработки зерна.
А в прошлом году мы на этом деле потеряли тысяч сто. Сейчас заканчиваем монтаж. Тут у нас отличные ребята из студенческого строительного отряда колдуют — выпускники челябинского политеха.
Ведет дальше по своему энергетическому хозяйству:
— Вот тут трансмиссию сообразили, через траншею ссыпать будем, сюда еще пару моторчиков приспособим. А здесь траву на муку смалываем, второй агрегат нынче запустили. Смотрите, какая зеленая и какая пахучая мука! Сам бы ел, скотину жалко. Сейчас вон школьная ребятня сама тут со всем справляется. Все сами… Прошлогодняя победа не расслабила нас, а, наоборот, научила веселее крутиться.
После обеда дождик все-таки забрызгал, маленький такой, робкий, но дождик теплый, как любил говорить Григорий Тимофеевич, самое главное, что он мокрый.
Хохлов шел из дому в контору неторопливо. Шел и улыбался дождику. Встретил учительницу, весело спросил:
— Чего ж это вы в плаще?
— А вы чего это в одной безрукавке? — улыбается она.
Григорий Тимофеевич подошел к ней и полушепотом объяснил:
— Боюсь, что как надену пиджак, так дождь и перестанет, отпугнуть боюсь…
— Да вы, Григорий Тимофеевич, никак суеверны? Вроде я за вами такого прежде не замечала?
— Еще не то заметите!
И заговорщически заметил:
— Я еще и колдун. Только об этом ни-ко-му!
Уезжал я в тот раз из Крутых Горок, когда дождик уже вовсю разошелся. Григорий Тимофеевич весело поглядывал в окно.
— Приезжай двадцатого на свадьбу, сына женю, последнего выдаю.
Приглашал он меня ласково. И загрустил вдруг неожиданно.
— Останемся вдвоем с матерью. Да вот хорошо, что еще Гришка, внук, с нами…
— А свою свадьбу так и заиграл? — с легким укором спросил Анатолий Стремяков. Он забежал на минутку попрощаться.
— Это какую еще «свою»?
— Как какую? Серебряную.
— А… Совсем вот закрутился, забыл. Ей-богу, забыл, — досадливо хлопнул он себя по коленям. — Но ничего, мы еще золотую справим! Подождем до золотой.
Попрощались. Я возвращался на этот раз через Курган.
А дождь и впрямь по-настоящему разошелся. Вот уже и не просто дождь, а сплошной ливень.
С поля в придорожную канаву побежали мутные ручейки с бело-желтой пенкой, а когда мы доехали до деревни с удивительно неожиданным названием — Сладкие Караси, ливень обрушился с такой водяной силой, что шофер был вынужден остановить машину.
Остановил, открыл дверцу и, довольный, заключил:
— Ну вот с хлебом будем…
Дорогой я перебирал в памяти этот день. Вспомнил встречи с крутогорцами, что были не в кабинете директора, а в семье, у порога обычного дома.
Я вышел на улочку (Водопроводная ее зовут) и подумал, что зайду сейчас, не выбирая, в четыре-пять домов и спрошу, кто чем живет и дышит, чему радуются и печалятся эти люди.
И вот первый адрес: Водопроводная, 4.
Деревянный дом деревенского типа. Новая тесовая крыша, ядреный заплот, скрипучие сенки. Хозяева и все их семейство на кухне лепят пельмени. Сам хозяин, Пономарев Дмитрий Дмитриевич, только что вернулся из школы, где уже 19-й год работает завучем. Анисья Григорьевна, его жена, заведует в этой же школе библиотекой. Еще в доме трое их детей: Саша, студент Высшего военно-морского училища радиоэлектроники имени Попова в Ленинграде, Таня, ученица 9-го класса, и маленькая Люба. Мой вопрос не был неожиданностью для Дмитрия Дмитриевича:
— Главная проблема для меня — это время. Время на работу. На книгу. На университет марксизма-ленинизма. Плюс к этому я пропагандист. Вот и сегодня вечером в клубе провожу беседу о международном положении. Да заочники постоянно приходят на консультации. А весной и летом помогаю выпускникам готовиться в институт. Предмет мой ответственный — математика.
Чуть позже за горячими пельменями Дмитрий Дмитриевич разговорился:
— Меня раздражает, когда порой кино и литература изображают жизнь на селе с этаким оттенком жертвенности. Могу вам сказать откровенно — «жертв» на селе я не встречал и, надо полагать, не встречу. Люди на селе делятся на временных и постоянных. Временных по разным причинам отсеивает время. Постоянные верны селу и даже тогда, когда они уезжают в город: и там в научной работе, в книгах своих, в создании сельскохозяйственных машин — во всем все-таки остаются селянами. Наше село держится на постоянных; не было бы их, не было бы светлой судьбы «Большевика».
