Федор Панфёров - Волга-матушка река. Книга 2. Раздумье
И доярка одарила Васю таким взглядом, что тот от волнения покраснел, а пожилая доярка с упреком крикнула:
— К чему ты, Катюшка, голову-то кружишь Васярке: ведь везде уж говорят, что он женится на тебе.
— А я и согласна! — вызывающе выкрикнула Катя и к Васе: — Тебе на выставке обязательно мотоцикл дадут. А мы вот что получили! — И, выхватив из кармана пачку денег, показала их пастуху, загоревшись глазами, как девушка, впервые надевающая венок из полевых цветов на голову своего возлюбленного.
Вася заурчал и улыбнулся ей.
Да и у других доярок глаза были совсем не те, что у людей там, в овраге. И секретарь обкома взволнованно подумал: «У Короленко в «Слепом музыканте» описан незрячий юноша, нашедший счастье и жизнь в музыке. Но ведь там творческая личность, а это не каждому дано, А тут глухонемой пастух… и вот, пожалуйста, живет общими интересами, нашел свое почетное место в общем труде…» И хотел было вернуться к первому вопросу: на каких началах доярки получают аванс, — но Астафьев сделал какой-то знак Кате, и та быстро спрятала деньги, а сам он почему-то заторопился.
— Поедемте к Усову, Аким Петрович, — сказал Астафьев и первый направился к машине, вызвав этим поступком недоумение у секретаря обкома…
В поселке колхоза «Дружба» Центральная улица уставлена характерными для этой местности домами. Они кирпичные, построены в виде сцепленных вагончиков: передняя, задняя комната, кухонька. Перед каждым окном подвал, позади дома сараи, крытые железом. Судя по внешнему виду, все это построено лет тридцать тому назад: кирпич прочернел. Тут же, на Центральной, магазин, клуб, школа-семилетка, сельсовет и правление колхоза. Это новое, только что отстроенное.
Астафьев попросил Ивана Петровича, чтобы тот вел машину на вторую улицу, и здесь Аким Морев увидел около шестидесяти бревенчатых домиков на кирпичных фундаментах, на крышах поблескивал шифер. Красивыми крылечками и просторными окнами домики походили на дачки.
— Видите, Аким Петрович, в каких особняках живут переселенцы из Орловщины, а у Гаранина — в землянках. Эти дома для переселенцев Усов воздвиг, — все тем же полушутливым тоном произнес Астафьев. — Зайдемте, посмотрим, как живут орловцы. Никого из взрослых сейчас нет… Ребятишки да старики: на работе народ.
В домике, куда они зашли, в самом деле оказалась только старушка, весьма расторопная и говорливая. Она провела гостей по всем трем комнатам, чистеньким, прибранным, с молодыми цветами — фикус и герань. В спальне — широкая деревянная, видимо самодельная кровать, покрытая новым байковым одеялом. В другой комнате — обеденный стол, стулья, этажерка с книгами. Старушка водила гостей по комнатам, охотно все им показывала, а войдя в кухоньку и похлопав рукой по лежанке, пристроенной к подтопку, начала громко хвастаться.
— Больно уж спать тут тепло. А внучек лежанку отбивает. Говорю, чай, ты большой, в кроватке поспишь, а у меня кровь, как у младенца: зябну… — И тут же бабушка рассказала, что ее сын работает в колхозе кузнецом, что несколько лет тому назад они переселились сюда из Орловщины. — А теперь сынок мой говорит: «Пушкой нас отсюда не вышибешь. Работать тут будем и умирать тут будем». Радию завели, каждый вечер Москву слушаем. — И глаза у бабушки стали большие, удивленные, как у подростка, когда ему рассказывают о чем-то необыкновенном.
Выйдя из домика и осматривая улицу, Аким Морев раздумчиво произнес:
— Их, конечно, теперь отсюда пушкой не вышибешь, да и вышибать не надо. Поговорить бы с Усовым. Видно, интересный человек.
— У нас в районе, Аким Петрович, все интересные, — похвалился Астафьев с тем же задором, с каким хвалилась бабушка.
«А вот хвастаться тебе не положено, дорогой Иван Яковлевич!» — про себя упрекнул его Аким Морев, снова возвращаясь к мысли: два колхоза под тем же небом, на той же земле, а какая разница!
4Усова в правлении не оказалось.
Пожилой человек, морщинистый, чем-то напоминающий Гаранина, сидел за столом. Он перекосил очки на носу и, глядя мимо стеклышка одним глазом на вошедших, сказал, показывая карандашом куда-то за спину:
— Нету Архипа Макаровича. Дома. Остальные кто где: кто в поле, кто на плантации, кто на коровнике. Кто где, — и снова уткнулся в какие-то вычисления.
— А вы-то что тут делаете, Терентий Ильич? — спросил Астафьев, улыбаясь.
— Колдую, — ответил человек. — Аль по-другому: нормальное перевожу в головоломку. А! Иван Яковлевич! — узнав Астафьева, воскликнул он. — Через очки-то и не распознал вас.
— Здравствуйте, Терентий Ильич, — подавая руку, проговорил Астафьев. — В самом деле, что вы тут колдуете? Секретарю обкома, товарищу Мореву, интересно.
Терентий Ильич, заместитель предколхоза, снял очки, дыхнул на стеклышко, протер его рукавом рубашки и посмотрел в лицо Акима Морева.
— Вон вы какой, Аким Петрович. Слух среди нас: нашу руку держите? Правильно. — И ткнул карандашом в бумагу, исписанную цифрами. — Головоломкой занимаюсь. Я так думаю, собери всех бухгалтеров Москвы, и те закружатся до одурения. Рубль — ясно. Трудодень — туман. Так вот ясное положено перевести в туман, то есть рубль в трудодень.
— Ничего не понимаю, — недоуменно глядя на Астафьева, произнес Аким Морев.
А Астафьев в этот миг подумал: «Все равно теперь все откроется… но лучше не здесь», — и, деланно смеясь, проговорил:
— Шутит он. Терентий Ильич у нас любит пошутить. Пойдемте к Усову.
— Хороша шуточка: целые дни за столом торчу, аж голова гудит, как паровоз! — вдогонку им прокричал заместитель председателя.
На улице Аким Морев и Астафьев переглянулись. Аким Морев глянул на Астафьева со скрытым подозрением: «А что, Усов-то твой не закладывает?» Астафьев же посмотрел на секретаря обкома со скрытым страхом: «А и в самом деле скверно: все на работе, а председатель дома». Но через какую-то минуту Астафьев махнул рукой, как бы говоря: «А, была не была», — и предложил:
— Пошли!
Шатровый домик Усова красовался на красной стороне улицы и был так разукрашен резьбой, что посмотришь на нее, и глаза разбегаются: тут один рисунок, там другой, а вот здесь вроде висят широкие кружева. Ворота крепкие и тоже украшены резьбой, окрашены, как и весь дом, в голубой цвет.
— Ничего себе, а, живет Усов-то? — подозрительно усмехаясь, произнес секретарь обкома.
— Что же? Очень хорошо. Не лицемерит, а показывает пример, — уверенно произнес Астафьев, хотя все еще боялся, что они застанут председателя за каким-нибудь личным делом или, что хуже, спящего. Поэтому, войдя во двор, он закричал:
— Эй! Хозяин! Принимай гостей!
На его зов из-под сарайчика выглянул Усов, пряча за спину правую руку. И походил он в это время на борца: крепкий, с желтовато-медным отливом кожи. Улыбнувшись во все лицо, он взмахнул правой рукой, в которой блеснул окровавленный нож.
— Иван Яковлевич! А кто там за тобой? О! Аким Петрович! Вот гости, так гости! Да я сейчас управлюсь. Глядите-ка, жирен, стервец. Боровок, — и Усов пошлепал ножом по задку боровка, продолжая без всякого смущения: — Скоро сын из вуза на каникулы вернется. Уля, моя жена, и сказала: «Коли. Виктору костюм надо шить». Ну, я и чиркнул боровка. А вечером некогда: собрание колхозников у нас и мой доклад… Уля! — неожиданно громогласно позвал он. Когда на крылечке появилась женщина с густыми черными бровями, перетянутая в талии, и черными острыми глазами окинула прибывших, Усов добавил: — Уля! Гости к нам. Давай их свежей свининкой угостим. Хорошие гости!..
За столом, подмигивая жене, чтобы почаще подкладывала гостям свининки, Усов рассказал, как они живут с женой. Говорил он посмеиваясь и все отклонялся, ожидая шлепка от Ули.
— Она ведь у меня татарка, магометанка, стало быть, а я православный… Как поссоримся из-за чепухи какой-нибудь, я ей нарочно свиное ухо покажу, она и вспылит. Вот такое. — Он вцепился в край полы пиджака, и действительно она приняла форму уха.
— Опять за эго? Опять? — И Уля, тихо смеясь, несколько раз с силой шлепнула по твердому плечу Усова и от боли затрясла рукой. — Железный.
Гости расхохотались, а Усов громче всех. Затем он оборвал хохот и, посерьезнев, заговорил о полеводстве, животноводстве, овощеводстве и даже вступил в спор с Астафьевым о применении ультрафиолетовых лучей при выращивании цыплят и поросят.
Аким Морев, решив, что сейчас разгорится длительный спор, стал наводить разговор на то, что взволновало его и зачем он приехал сюда:
— Ну, а народ работает? Переселенцы как?
— Не нарадуюсь. Есть, конечно, и такие — вечно ворчат. Но их капля в море. Маловато мы колхозникам выдали в прошлом году, вот беда.
— А сколько?
— По три килограмма зерна и по восьми рублей деньгами на трудодень, конечно. Ну, там капусты, огурцов, помидоров и арбузов.
