Владимир Шмерлинг - Дети Ивана Соколова
Как мы обрадовались, когда увидели на дворе знакомого старика с железной клюшкой. Мы уже знали, что зовут его Василием Кузьмичом. Он поспешил к нам навстречу, достал зажигалку, сжал ее в руке, и ровное маленькое пламя заколыхалось в воздухе. Конечно, он тут же потушил ее, сберегая бензин.
За квартал от наших ворот разбирали разрушенный дом на кирпичи для ремонта зданий детдома. Люди вытянулись цепочкой. Один другому кирпич передавал. Казалось, кирпичи догоняют друг друга.
Василий Кузьмич взвалил себе на спину какую-то доску, придерживая ее одной рукой, другой нес полное ведро воды.
Он рассказал нам, что бондарил всю свою жизнь; сбил великое множество разных бочек и бочат, дубовых и кленовых, для масла, рыбы, вина и всяческих солений; бочка хоть и проста, а хитро придумана, толкнешь ее — она и движется под собственной тяжестью, только перекатывай с места на место. Самая незаменимая «посуда»! Закрыли завод на реконструкцию, а тут война подошла. Но теперь уже недолго ждать — снова зашумит бондарка…
Наработались мы за день, зато молока попили вволю.
Только улеглись спать, вошла к нам Капитолина Ивановна.
Мне очень хотелось, чтобы она подошла ко мне. Сережа сделал вид, что он уже спит. Она легко прошла мимо нас, но вдруг обернулась и увидела, как мой друг, чуть приоткрыв глаза, посмотрел ей вслед.
Я долго ворочался с боку на бок, не мог заснуть… И подумал, что не так уж плохо живется нам в детдоме, и пожалел, что Сережа почему-то решил бежать отсюда. А в этот момент Сережа, как бы рассуждая сам с собой, вслух произнес:
— Еще пробудем здесь несколько дней!
Глава двадцать первая
ПОСЛЕ ГРОЗЫ
Как я ни старался, мне ни разу не удалось проснуться раньше Сережи. Только продеру глаза, а он уже смотрит, будто нарочно караулил мое пробуждение. И каждый раз Сережа приставал ко мне с тем же вопросом. Он хотел знать, какой сон приснился мне ночью. Я бы и рад рассказать, но разве всегда поймаешь то, что снится!
Однажды мне снилось, что в наш городок приехали зенитчики, сбили немецкий самолет и я сел на него верхом. Сны снились самые разные. Часто приходила мама… То я видел дула орудий, накалившиеся докрасна от частой стрельбы, то плыл с отцом по Волге…
О том, что мне снились мама и папа, я почему-то никогда не рассказывал Сереже. Он и так завидовал, что мне сны снятся. Ему же никогда ничего не снилось.
Днем мы редко вспоминали войну, зато ночью она то и дело напоминала о себе. Даже звезды казались трассирующими пулями. Ночью, когда пролетал самолет, в детдоме все просыпались, поднимали отчаянный крик, долго не могли успокоиться.
Как-то ясно слышу — автомат затрещал. Оглянулся кругом — никого нет, а автоматчик все бьет. Оказалось, это дятел стучит.
В один из весенних дней с утра ничто не предвещало грозу. Откуда они только взялись тогда, черные, свинцовые тучи? Деревья на дворе пригнулись.
Я вздрогнул, когда вдруг услышал орудийный залп: тахтарарах! Сверкнула молния, а вслед за ней опять удар.
Многие полезли под стол и оттуда кричали:
— Бомбят! Опять бомбят! А другие притихли.
Может быть, когда началась война, даже взрослые люди приняли первые залпы и взрывы за удары грома, а нам весной 1943 года удары грома напомнили войну…
Вот уже слышны не раскаты грома, а капли, падающие с потолка… Кап… кап… Значит, крыша течет. Гроза промчалась быстро, и опять прояснилось. Все стали храбрецами и высыпали на двор, шлепая босыми ногами по лужам.
В это время к детдому подъехала грузовая машина. Опережая друг друга, мы побежали к ней. Мы всегда с интересом встречали «новеньких». В пути их застал ливень. Они промокли до нитки. Дождь перестал, а с них все еще текла вода. Все равно их всех переоденут, вычешут, подкрасят зеленкой. А самых изнуренных и больных Светлана Викторовна отправит в больницу.
Няни помогали сойти с машины маленьким пассажирам, а они с тревогой озирались по сторонам, кто недоверчиво, а кто с любопытством.
Я, по обыкновению, разглядывал девочек и заметил среди них одну черную-пречерную, глаза как угли.
— К нам цыганка приехала! — закричали ребята.
А это кто рядом с ней, совсем маленькая, в заплатанном мужском пиджаке? Какое у нее бледное лицо! Из-под платочка выбиваются белые волосы. Она как-то нетвердо стоит на ногах. Должно быть, ее так сильно оглушил гром.
Вдруг она громко заплакала. Я встрепенулся. Слишком знаком мне был этот плач. Не может быть!
Какие-то звуки вырвались из моего горла.
Все во дворе смотрели на меня и на эту девочку.
Я схватил Капитолину Ивановну за руку:
— Это она!
Капитолина Ивановна спросила ее:
— Девочка, как тебя звать?
— Оля, — ответила она сквозь слезы.
Нет, это мне послышалось! Капитолина Ивановна крепко держала меня за руку.
— Оля, а у тебя был брат?
Девочка не успела ответить, как я бросился к ней, увлекая за собой Капитолину Ивановну.
Оля перестала плакать и, замигав ресницами, спросила:
— Где мама?
Капитолина Ивановна тут же сняла с Оли пиджак. Мокрая майка, продранная на плечиках, прилипла к ее худенькому тельцу.
Капитолина Ивановна завернула Олю в свой белый вязаный платок, подхватила и понесла к себе. Но тут же обернулась ко мне:
— Ты, Гена, не скучай, ведь дольше не виделись! Няня Дуся подтолкнула меня:
— Ну что стоишь! Видишь, как все рады: сестра твоя на молнии прилетела!
Я побрел тогда к белому домику, в котором помещался изолятор, и там примостился на ступеньках. Долго не мог прийти в себя.
В открытом окне ветер шевелил марлевые занавески. До меня доносился голос нашего врача, Светланы Викторовны. Она осматривала новеньких.
Олю принесли последней. Я ловил каждое слово.
— Придется остричь тебя. Ты не бойся, это машинка. Будешь как мальчишка — стрижкой-брижкой!
Сестра моя только всхлипывала.
Мне не терпелось взглянуть на Олю. Я подставил кирпич, дотянулся до подоконника и увидел Олю. Без волос она стала еще меньше.
Оля тряхнула головой, а потом провела рукой по лбу, и лицо ее сразу омрачилось, она наморщила нос и заплакала. Светлана Викторовна не знала, как ее утешить. Она сунула ей в руку деревянную трубочку, которой выслушивала больных, а сама принялась собирать с пола Олины волосы.
Оля кинула трубку.
Светлана Викторовна подняла ее и достала из кармана книжечку. Я уже знал, что это за книжечка.
— Посмотри на себя, — сказала Светлана Викторовна.
Увидев себя в зеркальце, Оля сразу притихла.
— Оглянуться не успеем, как вырастут у тебя косы, вокруг головы их будем укладывать. — Сказав это, Светлана Викторовна поправила свои темные косы. Оля рядом с ней была такой некрасивой!
У бани я снова ждал Олю. Там ее приодели во все новое.
— В самый раз, в самый раз, — повторяла тетя Феня.
Тетя Феня, няня из корпуса, где будет жить Оля, не могла наглядеться на Олю, гладила ее по стриженой голове и даже хвасталась, что с ней девочка не плачет. Оля смотрела теперь на всех безучастными и сонными глазами.
Дома у нас говорили: «С гуся вода, с Оли худоба!» И сейчас про себя я повторил эти слова.
Ой, какая это была худоба!
Тетя Феня снова закутала Олю в платок Капитолины Ивановны и отнесла в корпус к малышам.
Я шел рядом. Так не хотелось расставаться с Олей! Должно быть, боялся, как бы снова не потерять ее.
Хотел искать ее по всему белу свету, а встретились мы так просто.
Утром чуть свет я снова был у корпуса малышей.
Глава двадцать вторая
ОЛЯ УЛЫБНУЛАСЬ…
Не только мне, но и взрослым интересно было знать, что же произошло с Олей после того, как я ее потерял. До сих пор не могу понять, как все это произошло. То ли действительно ее схватила какая-то женщина, бежавшая к Волге, то ли засыпало землей и бойцы вытащили и спасли. Сестра помнила, что она видела большущего слона и другие дети его тоже видели.
— Ты не видел? — спросила меня Оля. И пожалела меня, когда я сказал, что не видел.
Однажды она задумалась и сказала:
— А я была совсем синяя.
В другой раз вспомнила, что какая-то тетенька дала ей кусок сахару.
Оля часто забивалась в угол и молча сидела одна, опустив глаза в землю.
Раньше она была веселой и папа называл ее «пустосмешкой». Она любила забираться к папе на плечи. Смотрит оттуда сверху вниз, заливаясь громким смехом.
А теперь будто кто подменил Олю.
Даже Ваня Петров, как ни старался, не мог ее рассмешить.
Светлана Викторовна раздобыла для Вани самые разные игрушки и палочки разноцветные. Целыми часами он сгибал, разгибал пальцы. Мы во дворе играем, а Ваня Петров — у врача. Мы его спрашиваем:
— Ну, а сегодня как тебя Светлана лечила?
А он отвечает:
— Волчок вертел.
На наших глазах Ванина рука преображалась.
— Из меня Светлана боксера сделает. Буду зимой в снежки играть, — хвастался Ваня.
Ваня и ушами двигал и рожицы строил, но не мог рассмешить Олю. Она смотрела на него насупившись.
