Владимир Успенский - Неизвестные солдаты
Поздороваться бы с ним, напомнить, как переправлялись в сорок первом по железнодорожному мосту осенней ночью, под непрерывным огнем! Только разве теперь пробьешься к нему! Вон какая свита вокруг! Теперь Катуков генерал-полковник, командир 1-й Гвардейской танковой армии. Таких, как он, раз-два — и обчелся!
И все-таки очень приятной была эта встреча. Лешка достал свой потертый мешок-кисет, свернул здоровенную самокрутку, а потом, словно бы между делом, сказал молодым ребятам, водителю и башенному стрелку, какого знакомого он увидел.
На перекрестке Карасев разыскал командира штурмовой группы, которую должен был поддерживать своей ротой. Командир указал направление и сел на танк, укрывшись за башней. Потянулась узкая улица, похожая на глубокий и темный каменный коридор. Фасады некоторых домов обрушились, танк едва пробивался через завалы, через остатки разгромленных баррикад. Низко над горящими зданиями ходили самолеты, казалось, что пламя, взметнувшись, может лизнуть их. Бомбы сыпались где-то поблизости, а одна упала метрах в двухстах перед танком. Лешка выругался, попытался связаться по радио с бригадой, но эфир был полон треска, команд, торопливых голосов, морзянки. Раньше, бывало, командиры даже при необходимости опасались включать радиостанции. Немец запеленгует, пришлет авиацию. А теперь кричали, говорили, смеялись по радио, забыв всякую осторожность.
Так и не добившись связи, Лешка повел свой танк к перекрестку, к большому дому, стоявшему перпендикулярно улице. Из окон дома били не только немецкие пулеметы, но и пушки. Однако их снаряды отскакивали от мощной брони ИСа, не причиняя никакого вреда.
Наших нигде не было видно, бойцы попрятались в домах и среди развалин. Исчез и командир штурмовой группы: он скрылся в подъезде, предварительно попросив Карасева сделать пролом в нижнем этаже дома. Башнер принялся бить по парадной двери, наглухо заложенной кирпичами, и только четвертым снарядом открыл, наконец, небольшое отверстие. Лешка приказал больше не стрелять, а беречь снаряды.
В дом через подземные коммуникации проникли наши саперы, заложили взрывчатку. Угол дома окутался дымом и осел, будто растворился, превратившись в клубы пыли. Карасев подвел машину поближе, прикрывая пехотинцев, устремившихся в пролом, и тут увидел фашистский танк, который медленно, переваливаясь на грудах кирпича, полз по переулку, заходя сбоку. На стволе пушки белели нарисованные краской кольца, штук семь или восемь, не меньше, чем звездочек на Лешкином танке. Фашист попался бывалый.
Башенный стрелок ударил из пушки, но промахнулся. Немец сразу дернулся в сторону и ответил двумя выстрелами, да так метко, что снаряд угодил в Лешкину машину. Он не пробил броню, но толчок сбросил с места башенного стрелка, который стукнулся виском о железо и потерял сознание. Пока Карасев занял его место, фашист успел скрыться.
Старший лейтенант послал второй танк своей роты вправо, помогать пехотинцам, а сам остался возле пролома. Пока фашист цел, надо быть начеку, не подставлять ему ни корму, ни борта. Немец в лучшем положении, он знает, где тут проезды, где заграждения и минные поля. Гоняться за ним нет смысла. Он притаится в каком-нибудь дворе, а потом бахнет в спину.
Лешка решил выиграть терпением. Держа под прицелом угол, за которым скрылся фашист, он вновь вытащил старый кисет и опять скрутил здоровенную «козью ножку». Чиркнул зажигалкой, но прикурить не успел: из-за угла появился ствол с кольцами, вражеский танк вылетел из переулка, круто повернулся и бегло ударил из пушки. Снаряды взвихрили пыль, Лешка плохо видел противника, но выстрелил точно: тяжелый снаряд сковырнул с немца башню, танк сразу сделался очень низким и окутался дымом.
«Радуйся, Алексие! — сам себе крикнул Карасев, вытирая со лба пот и пороховую копоть. — Радуйся, скорый помощниче! Можешь еще одну звездочку на свой счет прибавить!»
Чтобы лучше видеть разбитую машину, он приоткрыл крышку люка и с удовольствием глотнул свежего воздуха. Сзади раздались крики, затарахтели автоматные очереди. Лешка оглянулся: из углового дома к нему бежали несколько немцев в солдатских кепи, но в гражданской одежде. У одного из них торчал под мышкой набалдашник фаустпатрона. Карасев едва успел нырнуть в люк, когда грянул гулкий, звенящий разрыв.
* * *Узнав, что с земляком стряслась беда, Иван оставил недоваренный обед и упросил штабного мотоциклиста отвезти на передовую.
Бой отодвинулся в глубь города, но на освобожденных улицах еще раздавалась стрельба: немцы прятались в развалинах и подвалах. Эвакуировать раненых было опасно и не на чем, колесные машины не могли пройти по грудам кирпича. Раненые лежали в большой комнате с выбитыми окнами. Внутренняя стена была наполовину разбита снарядом. В воздухе висела тонкая пыль, она скрипела на зубах, покрывала белесой пленкой тела и лица бойцов. У Карасева даже чуб стал каким-то серым, а ресницы сделались лохматыми и густыми. Они вздрагивали, когда Алексей напрягался от боли.
— Ничего, ничего, Леха, — успокаивал Иван. — Сейчас я носилки раздобуду, мы с механиком живо тебя до санроты дотянем.
Правая рука Карасева была оторвана до локтя, култышка наспех обмотана бинтами, почерневшими от крови и грязи. Грудь перевязана крест-накрест, Лешка говорил тихо, с каким-то странным присвистом.
— Куда же я без руки, а, Иван? Ни на танк, ни на трактор…
— Э, брат, была бы голова на плечах! Ты пока подлечись, здоровьишко возобнови. А домой вернемся, мы тебя в сельсовет председателем двинем. Ты парень партейный!
— Нет, — слабо качнул головой Карасев! — Закурить дай мне.
— Что «нет»? — переспросил Булгаков.
— В сельсовете бумаги писать надо…
— А секретарь для чего? Возьмешь себе грамотную девку, она любую бумагу составит. Тебе только подпись наложить да печатку пристукнуть! — ответил Иван, вкладывая в рот земляка раскуренную сигарету.
* * *Возвращаясь от командующего армией, Прохор Севастьянович с трудом пробился на «виллисе» через пригороды и окраины Берлина. Все дороги, все улицы и переулки были заполнены тыловыми подразделениями, везде стояли повозки и автомашины, размещались санбаты, склады, обменные пункты, ремонтные мастерские и прочие многочисленные службы двух фронтов. Вся эта махина была приспособлена для того, чтобы обеспечивать войска, действующие в полосе шириной этак 500–600 километров. А теперь войска клином сошлись к одной географической точке — германской столице — и охватили ее железным кольцом.
На передовую шло пополнение, двигались танки и артиллерия крупных калибров. Командование вводило в бой резервы, чтобы скорей сломить сопротивление немцев и прекратить кровопролитие. В штабе армии Порошина еще раз предупредили: боеприпасов не жалеть, двигать вперед артиллерию и броню, свести до минимума потери в личном составе.
Об этом ему можно было и не говорить. Он вообще считал, что с окруженным Берлином можно теперь не торопиться. Война выиграна. Пусть агония столицы затянется хоть на десять суток, лишь бы не гибли наши солдаты.
В корпусе Порошина было сделано многое, чтобы на этот раз одержать победу самой малой кровью. Созданы штурмовые группы под руководством опытных командиров, эти группы усилены орудиями разных калибров, танками, самоходками. Каждый полк имеет прямую связь с поддерживающей авиацией. Бойцы снабжены запасом патронов, гранат, толовых шашек. Прохор Севастьянович сказал командирам дивизий: «Не спешите. Если дом стреляет — разбейте его. Потеряем танки и пушки — не беда. Их можно отремонтировать или переплавить на тракторы. А погибшие люди будут на вашей совести».
И все-таки ему казалось, что он не использовал все возможности. Сделано то, что и принято обычно при уличных боях в большом городе. Но ведь здесь, в Берлине, есть свои особенности. Их трудно обнаружить сразу, они будут понятны потом, со временем, но тогда будет поздно извлекать из них практические выводы. В том-то и талант полководца, чтобы чувствовать малейшие оттенки сложившейся обстановки, влиять на ход событий…
Чем ближе к центру города, тем труднее становилось передвигаться. Многие дома лежали в руинах, засыпав проезжую часть улицы. Из окон уцелевших домов свешивались белые простыни, скатерти, полотенца, заменявшие флаги. Вернее, не белые, а серые от слоя пыли, густо висевшей в воздухе. Изредка раздавались выстрелы.
Сюда не нахлынули еще тыловые подразделения, здесь размещались огневые позиции батарей, санитарные роты. Неторопливо двигались саперы с миноискателями, дымили походные кухни. Попадались бойцы, в одиночку направлявшиеся к передовой. Порошин знал, что в госпиталях началось повальное бегство: те, кто мог передвигаться, уходили в боевые подразделения. Каждому хотелось поглядеть, как гибнет фашистское логово, а если повезет, то поймать Гитлера или хотя бы Геринга или Геббельса.
