Ухожу, не прощаюсь... - Михаил Андреевич Чванов
«Кто она? — думал он. — Мать? Невеста? Жена?».
2
Облачность была низкой, и вертолет, словно штурмовик, с грохотом шел над самой рекой, переходя с одной на другую из её многочисленных проток. Неделю назад выпал снег, и Георгий с трудом узнавал знакомые места. Он думал о том, что вверх по этой реке после крушения в Беринговом море три века назад шел «со товарищи» Семен Дежнев. Георгий теперь знал, что это был за путь — вверх по Апуке по её сплошным протокам и болотам. Вниз еще можно пробиться — на плоту, а вверх — голодные, холодные? Даже в наши дни: в добротной одежде, в резиновых броднях, с вездеходами, с проводниками — этот путь под силу не каждому. Георгий немало помесил здешних болот и втайне гордился тем, что работал в местах, где когда-то шел Дежнев. Теперь он знает, что это был за путь… Георгий вспомнил, как два года назад в срединной Камчатке на речке, которую теперь зовут Федотовкой, он долго стоял над развалинами избы, поставленной товарищем Семена Дежнева Федотом Алексеевым Поповым после того, как в 1654 году их в Беринговом проливе разметало штормом в разные стороны. А Дежнева выбросило вот куда-то сюда, на Олюторский полуостров, откуда он, одного за другим теряя людей, пошел на север, на Анадырь, а Попова прибило к никому неведомой тогда Камчатке, и в той избе он «со торищи» зимовал после кораблекрушения и тяжелого похода по полуострову. Георгий наизусть помнил строчки из челобитной Семена Дежнева о дальнейшей судьбе Попова: «А в прошлом году ходил я, Семейка, возле моря в поход, и отгромил я, Семейка, у коряков якуцкую бабу Федота Алексеева, и та баба сказывала, что де Федот и служилый человек Герасим померли цингою, а иные товарищи побиты, и остались невеликие люди и побежали в лодках с одною душою, не зная де куда…».
«Якуцкая баба Федота Алексеева»… Да и сам Дежнев был женат на якутке. Еще во время оймяконского похода. Ее звали, кажется, Абакаяда Сичю. Что-то не знаю, вернулся ли он когда-нибудь в свой Устюг Великий. Вряд ли, он ведь был, кажется, бедным переселенцем…
Георгию было грустно. Он прощался с этими местами — с реками Апукой, Ачайваямом, Ватыной… Как он раньше мечтал поскорее выбраться отсюда, а теперь вот, когда наконец вырвался, грустно. Здесь осталась часть его жизни, в общем-то, не так уж много, но если подумать, как она и без того коротка. Здесь оставались люди, которые ему не раз помогали в нелегкую минуту: пилоты-вертолетчики, геодезисты и топографы из партии Рината Багаутдинова, ребята из Девятой экспедиции Всесоюзного аэрогеологического треста, бесхитростные оленеводы — коряки, чукчи, эвенки, эскимосы, русские. На будущий год последний его полевой сезон на Крайнем Севере, это решено твердо, тем более, что необходимый для кандидатской материал вроде бы уже собран, он будет работать намного севернее, за горой Ледяной, по сути дела, уже на Чукотке. Впрочем, туда, за Ледяную, на реку Укэлаят, перебросит свою базу и Ринат.
Подлетали к поселку. Когда будет «борт» в Корф? Сколько придется ждать? Георгий вспомнил Веру, которая родилась в бухте Сомнения, и ему снова стало неловко. Он был виноват перед ней, хотя в чем он был виноват? Нет, все гораздо сложнее. Её простое, искреннее чувство все-таки заставляло его чувствовать себя перед ней виноватым. Её доверчивость, её святая простота и нежность. Её необычная судьба.
Что он ей скажет? Повторится ли подобная ночь? Нет, не должна. Этой ночи не было бы и тогда, если бы он был трезв. Но как все объяснить ей, чтобы не оскорбить её? Она, конечно, ничего от него не ждет, ничего от него не будет требовать — и почему-то именно это ворошило его совесть.
Он вспомнил медальон. Кто она, эта прекрасная женщина на фотографии? И кто был этот юноша Ирженин, с белой армией докатившийся до Тихого океана, безжалостной судьбой заброшенный в страшное сборище генерала Пепеляева, так и не пожелавший сдаться на милость победителю, ушедший в этот дикий край?..
К Георгию подошел бортмеханик и прокричал на ухо:
— В Корф идет «борт». Тебе повезло. Можешь сразу улететь.
— А успеем мы к нему?
— Должны.
Через полчаса впереди внизу показались одинокие яранги, а потом и крыши домов. У домика аэропорта стояло милое создание — «Аннушка»! Увидев её бесхитростные, дорогие сердцу каждого северного бродяги очертания, Георгий заволновался: вдруг она не дождется, улетит, только сейчас он понял, как торопится домой.
— Не беспокойся, — прокричал ему на ухо бортмеханик. — Мы по рации попросили подождать.
Вертолет сел. У края взлетной полосы, провожая самолет, каждый прилет которого для поселка праздник, толпилось почти все население поселка: мужчины, женщины, дети. Георгий, прищурившись, пытался узнать среди них знакомых, на мгновенье ему показалось, что за другими спинами он увидел Веру, но было далеко и слепил снег, а от самолета ему махали руками, торопили, и он, наспех распрощавшись с вертолетчиками, побежал к «Аннушке», чуть успел забросить в люк рюкзак и запрыгнуть сам, зарокотал мотор, «Аннушка» круто развернулась, уводя из поля зрения Георгия людей на краю аэродрома, коротко попрыгала по кочкам, словно галка, — и внизу, косо и в сторону, поплыли крыши домов, собаки, вездеходы, то там, то здесь ржавеющие по тундре, и Георгий Вологдин чувствовал себя виноватым перед этой скупой и суровой землей.
3
Прошел год. Даже больше. Кончался сентябрь. Свой немногочисленный отряд, в котором в этом году не было ни Татьяны-младшей, ни Татьяны-старшей, и Георгий с грустью вспоминал об обеих, ему удалось выхватить из тундры на случайно подвернувшемся вертолете прямо в поселок Слаутное еще неделю назад, чем он был очень доволен, и теперь они вдвоем с Александром Говорухиным спокойно ползли на вездеходе к базе Рината на Укэлаяте, где Георгий оставит все свое немудреное хозяйство на сохранение до будущего преемника.
— Смотри, поворот точно как на Ватыне, — оторвал его от мыслей вездеходчик. — Где я в прошлом году без коленвала сидел.
— Да, похоже.
— Если бы ни коряки из Слаутного, что шли тогда со стадом к океану, туго бы мне пришлось.
— А ты разве на том повороте их встретил?
— Нет, недалеко от бухты Наталии. Когда понял, что ждать тебя бесполезно, пошел туда: вдруг, думаю, там есть кто, ведь одно время там ленинградские океанологи стояли. А там никого. Только этот большой черный крест.
— Ты что-нибудь узнал о нем?
— Коряки из Таловки
