Владимир Солоухин - Чаша. (Эссе)
Пишет Репин А. Куренному:
“Теперь стремлюсь ликвидировать здесь дела, чтобы поехать в Талашкино на недельку, где мне так прекрасно жилось в прошлую эту же пору года… Когда долго не имеешь общения с художественным миром, то чувствуешь голод”.
Пишет Б.К. Яновский в воспоминаниях о Врубеле:
“Роскошная природа, полная свобода действий, веселье, шум – все дышало жизнью. Общество, где первенствующую роль играли художники, артисты, музыканты, где каждый занят разрешением какой-нибудь творческой задачи, похоже было скорее на Италию времен Ренессанса”.
Вспоминает о Талашкине художник Николай Рерих:
“Обеднели мы красотою. Из жилищ, из утвари, из нас самих, из задач наших ушло все красивое… Стыдно: в каменном веке лучше понимали значение украшений, их оригинальность, бесконечное разнообразие.
Не от столиц ждать красоты… Не от торжищ искусства. В этих истоках грязнится живая вода, а бьет она нежданная из тишины и покоя, от самой земли.
В Талашкине неожиданно переплелись широкая хозяйственная деятельность с произволом художества: усадебный дом – с узорчатыми теремками; старописный устав – с последними речами Запада…
Национальное самосознание должно отныне крепнуть в России. Художественные изделия “Талашкина” – опыт воскрешения народного вкуса… Княгине Марии Клавдиевне Тенишевой удалось создать в своем имении Талашкино под Смоленском живое художественное дело… Красивый, интересный опыт стиля”.
Сельскохозяйственная школа для крестьянских мальчиков и девочек, пчеловодческий музей, оркестр балалаечников (а балалайки расписал Врубель!), театр, мастерские прикладного искусства: столярные, резьбы по дереву, живописные, керамические, красильные, вышивальные, эмалевые… При всем том в Талашкине [6] беспрерывно шло строительство. Помещение для театра, помещение под собрание старины (скрыня), дом для семьи Малютина, школа, так называемый “Теремок”. Просто для красоты. По проекту Сергея Малютина. Там и сям резные, орнаментальные ворота. В том числе и главные, въездные ворота в само имение…
Но венцом всех архитектурных сооружений в Талашкине был, конечно, храм, который строился (с перерывами) и украшался грандиозными мозаиками Рериха и его росписью двенадцать лет… Этот храм должен был сосредоточить в себе все виды прикладного искусства, процветавшие в Талашкине: архитектурный стиль, художественное шитье, роспись, эмали, чеканку, вышивку, ковку, да сверх всего еще вот – мозаики Рериха… Поставленный на холме, видный издалека (и от него тоже далеко видно), сияющий и сверкающий разноцветными черепицами кровли и эмалями, храм напоминал, вероятно, сказочную птицу, опустившуюся на зеленый холм среди перелесков. Однако он не имел бы все же уникального значения, если бы Николай Константинович Рерих не украсил его своими мозаиками и живописью.
Над входом в храм сияла огромная мозаика с изображением Спаса Нерукотворного, а вся алтарная часть внутри была расписана сложной Богородичной композицией, которую сам Рерих называл: “Царица Небесная на берегу реки жизни”. А ведь это десятки квадратных метров живописи Николая Константиновича Рериха!
Но (перескакиваем через черную, мрачную бездну, через кровавый рубеж)… Но десятилетиями хранили в храме не то зерно, не то картошку, так что внутри не осталось ни одного квадратного сантиметра росписи, не уцелела и разноцветная обливная черепица кровли, не уцелел барабан с эмалями, не уцелел крест.
Судьба других построек в Талашкине такова: здание театра сгорело, скрыня цела, но вид у нее теперь совершенно непотребный. В ней размещается пункт по приему молока. Малютинский дом не уцелел. Школа пустует и приходит в полную негодность.
Жалко. Но еще более жалко собрание старины, музей.
Он открылся в 1905 году. Разразилась так называемая революция 1905 года. Опасаясь за свои ценности, княгиня увезла их в Париж, где они с большим успехом показывались в Лувре. Конечно, французы не хотели бы выпустить из рук такое сокровище и предлагали княгине огромные деньги. Однако в 1908 году она все до мелочи опять привезла в Смоленск и поместила все в прежнем здании.
В 1911 году свой музей вместе с домом она принесла в дар городу Смоленску. Вернее, она передала его Московскому археологическому институту, с тем чтобы все и вечно хранилось в Смоленске, где у этого института было отделение.
При этом директор института А.И. Успенский произнес известные слова: “Если этот музей есть гордость Смоленска, то женщина, проявившая такую любовь к просвещению, есть гордость всей России”.
Смоляне по достоинству оценили поступок княгини. Улица, на которой размещался музей “Русская старина”, была названа Тенишевской, а имя Марии Клавдиевны было навечно занесено в список почетных граждан города Смоленска.
Потом… “Отопление музея испорчено… даже публика не выдерживает. Зимой в музее бывает холоднее, чем на дворе… Весь подвальный этаж музея был затоплен. Вода стояла в подвале выше человеческого роста в течение четырех лет” [7].
И все же самой большой угрозой оказалась не вода, не холод, а организация под названием Губмузей. Под видом перестройки и перегруппировки экспонатов их раздергали, разрознили, и в конце концов – не найти концов.
Теперешний музей в Смоленске называется: “Смоленский Областной Государственный объединенный исторический и архитектурно-художественный музей-заповедник”.
Простенько и со вкусом. И очень легко запомнить и выговорить. Но тенишевских предметов там не найти, а если и найдешь, то они обезличены и, я бы сказал, обездуховлены.
Тенишевская улица стала называться улица им. Крупской.
Однажды в главный смоленский собор зашел московский поэт со своей красавицей женой. Дело было зимой. Москвичка (а она, как я потом пригляделся, и правда оказалась очень похожей на Тенишеву: такая же крупная, вальяжная, белокожая) шубу распахнула, от иконы к иконе смело ходит, свечки ставит… По собору шорох, как ветром подуло: “Внучка Тенишевой приехала”, “Внучка княгинина воротилась”, “Талашкинская внучка из-за границы пожаловала…”
Ладно, хоть бабы смоленские не забыли. Но никто не приедет и не вернется. Лежит Мария Клавдиевна под Парижем в местечке Сен-Клу в могиле, украшенной русскими эмалями. У каждого своя чаша.
* * *Иванов Георгий Владимирович (1894—1958).
Поэт родился в Ковно в семье военного. В 1910 году окончил кадетский корпус. С 1911 года начал печататься в журналах “Аполлон” и “Современник”. Первый сборник стихов увидел свет в 1912 году… С 1923 года в эмиграции вместе с женой Ириной Одоевцевой… За границей выходят сборники его стихов (1931, 1938, 1950). Последний сборник стихов (1943—1958) вышел в 1958 году… Умер на юге Франции. В 1963-м его останки были перезахоронены на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа. Могила № 6695.
Над белым кладбищем сирень цветет,Над белым кладбищем заря застыла,И я не вздрогну, если скажут:“Вот Георгия Иванова могила”.
И если ты – о нет, я не хочу —Придешь сюда, ты принесешь мне розы,Ты будешь плакать – я не отличуОт ветра и дождя слова и слезы.
У Георгия Иванова непростая судьба. Имеется в виду не биография. Тут как раз все более или менее ясно. В 1923 году эмигрировал, в 1958 году скончался. А страдания, тоска, печаль, томление духа – это личное дело каждого. Имеется в виду его поэтическая, литературная судьба, место его поэзии в русской литературе, а вместе с поэзией и место самого Георгия Иванова.
Тончайший лирик, ювелир, филигранщик, но…
Конечно, любое явление искусства, а также и любого творца искусства (поэзия, музыка, живопись) нужно судить по верхним отметкам. Но не только. Я бы о поэзии того или иного поэта судил бы также по участию его стихов в литературном и даже житейском обиходе. Сопровождает ли эта поэзия нас на нашем жизненном пути, нужно ли нам само ее существование, или она существует где-то там, сама по себе и нас не касается.
Дело тут не только в тиражах, в распространенности, в доступности.
Человек посмотрел в окно и говорит: “Мороз и солнце, день чудесный”. Или шепчет про себя: “Выхожу один я на дорогу”, или (смотря по обстоятельствам): “Мой костер в тумане светит”, “На холмах Грузии лежит ночная мгла”, “Любимая, меня вы не любили”, “Колокольчики мои, цветики степные”, “Мне осталась одна забава…”, “Поэтом можешь ты не быть…”, “Сейте разумное, доброе, вечное”, “Где стол был яств, там гроб стоит”, “Не внемлют, видят и не знают”, “Где гнутся над омутом лозы”, “Буря мглою небо кроет”, “Я не первый воин, не последний”, “Девушка пела в церковном хоре”, “Вот парадный подъезд…”, “Прощай, свободная стихия”, “Выпьем, добрая подружка…”, “А он, мятежный, просит бури…”, “Земля у нас обильна, порядку только нет”, “Ты отстрадала, я еще страдаю”, “Умом Россию не понять”, “Цветы мне говорят – прощай…”
