Владимир Муссалитин - Восемнадцатый скорый
— Эй, Малец, — кричал Баранов, пытаясь, видимо, раззадорить его, но Сергей делал вид, что не слышит его.
Вошла Шумилина. В классе стихло. Она стала листать страницы журнала, и вслед за шорохом страниц по партам покатился шумок.
Сергей к уроку не готовился. И подними его Шумилина сейчас, он ничего бы не ответил. Это была бы вторая двойка после той, за нерешенную задачку. Правда, там, в тетрадке, Шумилина поставила во всю страницу знак вопроса, но он, этот вопрос, так ясно, отчетливо напоминал двойку, что Сергей его иначе и не воспринимал.
С ним подобного не случалось. Особенно по математике… Он понимал, что ему, как будущему летчику, надо знать математику. Поэтому у него по математике и тройка была редкостью. А тут две двойки подряд. Но странное дело, теперь ему безразлично, какая оценка стоит в журнале против его фамилий.
Может быть, этот взрыв в лесу, гибель летчика заставили его изменить прежней мечте? Нагнали на него страху? И то, что когда-то представлялось главным, отошло на задний план? Нет. Он не раздумал стать летчиком. Он непременно станет им. Просто сейчас ему трудно. Как никогда! И не с кем посоветоваться! Шумилина пыталась вызвать его на откровенность, но разве расскажешь ей все. Если бы даже захотел, не смог… Откровенным можно быть с ровесником, может быть, даже, с человеком старше тебя. Но с учителем…
Между учителем и учеником разница не только в летах. И Сергей это чувствовал.
Парта Баранова была сзади, через три от него, и Сергей обостренно прислушивался ко всему, что там происходило. А там, без сомнения, что-то творилось. «Баранов, не отвлекайся», — напомнила Шумилина. И через какое-то время снова: «Баранов, не мешай соседу».
Сергей покосился через плечо. Баранов возился под партой. «Наверняка в часах ковыряются», — подумал Сергей, холодея при этой мысли. Что это так, свидетельствовал и звук, который бывает, когда стараются открыть крышку часов и это не удается — лезвие то и дело соскакивает.
Вот он самый подходящий момент! Пожалуй, лучшего не будет. Он поднял руку. Это было не совсем кстати. Шумилина как раз взялась объяснять новое правило. Она вначале сделала вид, что не замечает его руки, затем спросила:
— Что ты хочешь, Сережа?
В голосе ее послышалось удивление и досада.
— Можно выйти? — сказал Сергей.
Поскольку Шумилина отозвалась не сразу, словно бы раздумывая, разрешить ли ему выйти из класса, Сергей забеспокоился. Ему показалось, что Шумилина догадывается о его намерении, о том, что он задумал. Щеки и лоб у него начали гореть, словно бы его поймали с поличным.
— Ну что же, выйди, — неохотно разрешила Шумилина, — хотя тебе как раз надо бы послушать.
Сергей, стараясь не выдать себя, стараясь быть спокойным, пошел к задней парте, к старой рассохшейся вешалке, густо увешанной фуфайками и пальто. Шумилина продолжала объяснять. Сергей же неспешно стал натягивать фуфайку. Разве раньше, когда ему требовалось выскочить по нужде во двор, стал бы одеваться Сергей? Никогда! Пулей в одной рубашке через двор. Но тут был другой случай! Баранов, ничего не подозревая, и впрямь ковырялся ножиком в часах. Ножик соскочил, острием впился в указательный палец, и Баранов зло засосал его. Вот он, момент! Сергей сделал быстрый шаг к Баранову. Левой рукой захлестнул горло, правой рванул часы. Баранов никак не ожидал такого. Он захрипел, засипел, закашлялся. Но Сергею некогда было разбираться с Барановым. Он крепко сжал в кулаке часы. Теперь уже никто никакой силой не мог вырвать их. Он бросился из класса, оставив в полной растерянности бедную Шумилину.
XII
Учительская в сумерках. У матери Сергея Мальцева такое ощущение, что она и не покидала эту учительскую с того самого раза, как ее вызвали сюда. Ее приходу не удивились, встретили как старую знакомую.
— Знаете, что ваш сын сегодня отмочил? — Шумилина отодвигает в сторону подальше от себя непроверенную тетрадку, удобнее располагает локти на столе.
Мать Сергея пока не знает, что бы мог отмочить ее сын, но заранее вздыхает. Вопрос учительницы явно не сулит ничего хорошего.
— Как вам нравится, — говорит Шумилина, — набросился на самого сильного ученика в классе и чуть было не задушил его…
Матери Сергея становится плохо. Она и хочет спросить, как же это случилось, да не может. Дыхание перехватило.
— И понимаете, — волнуется Шумилина, — все из-за каких-то часов.
Мальцева сейчас плохо соображает, о каких часах ведет разговор Шумилина. Часы? Но откуда они? Где их мог взять Сергей? Украл? Неужели и такой позор предстоит ей пережить. Вот что значит воспитывать парня без отца. Был бы отец, разве он разрешил…
Шумилина молчит, ждет, что скажет Мальцева. А ей и сказать нечего. Видит, чувствует, что творится с парнем неладное, а как помочь, не знает. И она, как на духу, признается учительнице, на одну ее и осталась сейчас вся надежда.
— Прямо бедную головушку снял. Разве ж таким хотела его вырастить? Хоть делать что, подскажите, Анна Ванна. Сил моих больше нет. Верите?
Шумилина сухо откашливается в кулачок. От нее ждут совета. А что она, собственно, может сказать? Все как-то раньше было привычнее и проще в ее отношениях с учениками. Она, кажется, неплохо понимала их. Или, быть может, ей только так казалось? По крайней мере, она знала, как быть в том или ином случае. Но что делать с Сергеем Мальцевым?
Мать Сергея по-своему истолковывает молчание Шумилиной. И спешит с выводом.
— Разве что отлупить как следует? Может, это подействует.
— Ну что вы, — противится Шумилина.
Своих детей у учительницы нет, и она не сторонница телесного наказания.
— Отлуплю, — угрюмо, как о решенном, обещает мать Сергея, — как только домой заявится — отлуплю.
— Но это тоже не метод воспитания, — возражает Шумилина. Но возражает так устало, что мать Сергея думает, решение ею принято правильно.
Открывается дверь, высокий сутуловатый человек в тускло поблескивающих очках басит с порога!
— Опять свет экономите?
Мать Сергея, признав завуча, торопливо кивает в его сторону.
— Ну, — не скрывает завуч своего удивления, — снова вы…
Он собирается что-то спросить у нее, но в это время в коридоре раздается звонок, и завуч, спохватившись, досадливо машет рукой и снова спешит за дверь.
XIII
Сергей твердо решает поехать в город. Он должен отыскать сына летчика и отдать ему часы отца, как ни жалко расставаться с ними…
Глотая оладьи, приготовленные матерью на обед, Сергей обдумывал план поездки. Первое, что ему нужное — это деньги, рублей пять, не меньше. Трясти копилку рискованно. Сразу станет заметно.
Он уж и так брал дважды из копилки на кино, на пищалку. А тут нужно на два билета. Конечно, если поехать на поезде, то можно сэкономить, но поезд ходит очень неудобно. Это только часа в два будешь в городе, а в пять нужно возвращаться назад, чтобы мать не успела спохватиться. Иначе худо.
Но где же достать денег на автобус. Летом он добывал их просто. Помотаешься по дворам, наберешь железок — и в утиль. А сейчас где искать — все снегом засыпано. Если только на чердаке что-либо завалялось?
Железная крыша местами пробита, и на чердак натрусило снегу. Но снег здесь легкий, разбросать не трудно. Сергей согнул попавший под руку картонный лист, получился совок. Им и начал сгребать снег, сбрасывая на улицу, в слуховое окно. Пожалуй, мать бы за такую работу похвалила. Мать всегда хвалила, когда он занимался полезными делами. В левом углу Сергей приметил медный примус и мятую керосиновую лампу. Лежали они здесь давно, и мать про них никогда не вспоминала, а значит, не сразу заметит их пропажу. Хотя примус и лампа из цветных металлов, много за них не дадут, потому что они очень легкие.
Вся надежда на две большие плетушки, что громоздились возле чердачного окна. Они набиты всякой всячиной и сверху прикрыты рваной задубевшей клеенкой. Сергей обмахнул ее веником, расстелил на чердаке, торопливо выкладывая содержимое кошелки. Сверху лежали старые потрепанные книжки и тетради, пузырьки, бутылки и бутылочки, флаконы, которые он с ребятами собирал, воображая, что вся эта стеклянная посуда станет бутылками с горючей смесью, когда они начнут играть в войну. В этой плетушке лежали много ненужных вещей. Его рваные штаны, побитая молью желтая кофта матери, подшитый рыжий валенок, пара галош. Одна — черная, фабричная, другая — красная, самодельная, вырезанная из автомобильной камеры.. В таких красных галошах у них после войны ходили многие в поселке.
На дне второй кошелки Сергей нашел то, о чем думал с тайной тревогой, боясь, что этого вдруг не окажется. Сергей осторожно, как будто он был стеклянным, вытащил самовар, обдувая с него пыль, отирая рукавом фуфайки.
