Владимир Муссалитин - Восемнадцатый скорый
И вот на том шумном городском базаре, где все толкались и громко разговаривали, купила мать копилку — тяжелого гипсового льва. Такого странного и необычного. С головы до хвоста зверь был покрашен в коричневый цвет. Широко раскрытая пасть была ярко-красной, как будто лев только что закончил обед. Но больше всего удивили Сергея глаза. Голубые. Живого льва ему никогда не приходилось видеть, но он почему-то был уверен, что глаза у него должны быть карими, черными, серыми, только не голубыми. А кореец-торговец был доволен своими львами, ставшими в ряд возле его ног на цветном лоскуте. Он улыбался беспрестанно Сергею, матери, всем, кто останавливался возле него, улыбался добродушно, радостно, будто все эти люди были самыми близкими его родственниками. И мать, хотя Сергей и не просил об этом, вдруг купила ему голубоглазого льва, который вот теперь самодовольно уселся на подоконнике.
Всякий раз, в получку, мать давала Сергею двадцать копеек, и он бросал их в ненасытную пасть. Иногда мать сама бросала туда сложенные рублевки, но это случалось редко. Однако лев успел потяжелеть и от серебра. И трясти его было уже не просто. А приходилось. Особенно когда хотелось в кино, а мать денег не давала. Тогда он вставлял в пасть льва ножик и осторожно по лезвию вытряхивал монеты. Научил этому прежний его приятель Сашка Козлов, с которым они дружили хорошо и долго и который прошлым летом навсегда уехал из их поселка со своими родителями в Донбасс…
Мать продолжала сидеть на кошелке с торфом, подперев голову рукой, прикрыв глаза. Плечи ее тихо поднимались. «Уж не заснула ли она?» — подумал Сергей. С ней так часто случалось. Бегает, носится, как ветер, а присядет и тут же задремлет. Но мать, оказывается, и не думала спать.
— Где шлындал? — спросила она сурово. — Только без врак. Иначе отлуплю.
По голосу матери Сергей догадался, что она устала.
Он решил, что лучше помолчать, выслушать все, что у матери накопилось. Он чувствовал вину, догадывался, сколько разных неприятностей доставил за эти дни ей.
Мать вздохнула:
— Не думала, Сергей, что ты таким нехорошим вырастешь, что мне придется перед учителями краснеть. Узнал бы твой отец…
Мать споткнулась, не досказав. Сергей прислушался. Мать плакала. Это с ней бывало редко, но когда мать плакала, Сергею становилось не по себе. Вот и сейчас в груди у него снова что-то дрогнуло. Сергею хотелось успокоить мать, но он не знал как. И он жалел мать про себя. «Не плачь, мама, что у нас нет отца. Не плачь, что я такой непутевый. Но я и не такой плохой, как ты думаешь. Знай, что мне очень и очень жаль тебя. Не плачь, мама, когда я буду взрослым, когда стану летчиком, я куплю тебе новое пальто. И ты будешь самой нарядной и самой красивой в поселке. Ты больше не будешь мыть полы, вставать рано по утрам, таскать тяжелые корзины, топить печь. У тебя только и будет работа — варить суп да жарить для нас с тобой котлеты. Не плачь, дорогая мама, все будет у нас хорошо…»
X
Тяжелый долгий сон снится Сергею. Какой-то длинный замкнутый двор, и он на этом дворе в толпе людей.
«Зачем собралось здесь столько народу? — думает Сергей. — Чего они ждут?» По тому, как все напряженно вглядываются в небо, пустынное, марлевой белизны, он догадывается, что эта толпа ждет его летчика. Он не знает, что это за люди. С чем пришли они? Но догадывается — они тут неспроста. Он чувствует, должно произойти что-то страшное, где-то рядом таится опасность.
Ах, вот что они задумали! Сергей вдруг замечает над головой тонкий напряженный провод, издающий тихий зловещий звук. Когда летчик будет возвращаться, то, конечно, не заметит провода и непременно заденет за него.
А тот, которого все ждали с нетерпением, уже спешил, торопился к ним. Ясный самолетный гул как бы сходил по ступеням с неба. Сергей в отчаянии заметался за спинами молчаливых людей, надеясь, что летчик, может быть, заметит этот опасный провод, облетит его стороной.
Он закрыл глаза, будто это могло увести от беды летчика, а когда вновь открыл их — увидал над собой сквозные прозрачные крылья самолета. А в просветах, оставляемых устало шевелящимся винтом, лицо летчика.
«Неужели он не видит? — подумал в ужасе Сергей. — Надо крикнуть ему, надо предупредить».
И он закричал, срываясь на хрип, летчик услышал его и приветливо, как другу, махнул рукой, улыбаясь веселым лицом, сдвигая долой такой же прозрачный, как и все в этом самолете, фонарь.
И в ту же минуту раздался нарастающий зловещий звук невидимой проволоки, что-то прощально зазвенело, и Сергей понял: чего он так боялся, произошло.
На его глазах беззвучно отпало и, тихо колеблясь, спланировало вниз прозрачное, как у стрекозы, крыло. И весь самолет стал распадаться невесомыми прозрачными частями. С удивленно-грустным лицом падал на землю летчик. Злые люди, что они наделали? Кого они погубили! Отчаяние охватило Сергея, горькие, слезы стали душить его…
— Что с тобой, сынок? — услышал, очнувшись, Сергей. Мать гладила его волосы, нежно и тепло дула в затылок. — Погоди, я свет зажгу.
Мать торопливо прошлепала к лампе, зажгла ее и, оправив пальцами фитиль, вернулась к кровати. Сергей еще не успел справиться со слезами, торопливо размазывал их по щекам.
— Не плачь, сынок. Прости меня, глупую.
Мать крепко обняла худые Сережкины лопатки.
— Я не потому, — сглотнул слезы Сергей. — Мне его жаль!
— Кого?
— Летчика!
— О, господи! Да что он дался тебе? Выбрось его из головы. И мне жаль его, Да с того света человека не вернешь.
— Все равно жаль, — сказал Сергей, затихая, укладываясь поудобнее.
— Знать, судьба его такая, на роду написано — погибнуть такой смертью, — ответила мать, продолжая гладить Сережку. — А ты спи, не думай о нем.
И от теплой руки матери на Сергея вновь нашла дрема. И он тут же уснул, безо всяких уже сновидений.
XI
Открыв глаза, Сергей подумал: какой страшный сон! Снились бы людям только хорошие сны. И сбывались к тому же! Только ведь не бывает так!
Вставать не хочется. Не хочется идти в школу. Но надо. Хотя бы для того, чтобы сквитаться с Барановым. Он должен вернуть часы. Сергей твердо решил отобрать их у Баранова. Ничего, что Баранов сильнее его. Зато он, Сергей, ловчее. Несколько вариантов того, как он будет отбирать часы, созрело у Сергея. Но пока он ни на одном не остановился. Рассчитаны все эти варианты на то, что Баранов принесет часы в школу, станет хвастать ими, А если он их оставит дома? Тогда как быть? Сергей замысливал одно, но Баранов-то мог поступить по-иному. А если просто подойти к Баранову и объяснить ему все по-человечески, сказать, что часы он не себе оставить хотел, а отвезти в город сыну погибшего летчика. Эта неожиданная мысль прямо-таки прожгла его. Уж если кому должны принадлежать часы погибшего летчика, так, конечно, только его сыну. Лишь ему одному. К Сергею приходит решимость. Он торопливо собирается в школу.
Тут, в школе, все по-прежнему, Входят учителя, встают ученики. Вызывают к доске, ставят оценки. Все, как раньше. Хотя Сергей думал, с гибелью летчика что-то изменится. Взрыв в лесу слышали все. Он до сих пор не может опомниться от него. Закроет глаза — и сразу же в ушах толчки от того взрыва. Погиб человек, а все живут так, будто ничего не произошло. Будто нет ничего на свете важнее выученного к сроку урока. Никто из учителей не сказал о погибшем летчике, о том, что случилось в их лесу. Быть может, учителя считают, что им, ученикам, не следует рассказывать о таких страшных вещах. Быть может, учителя сознательно оберегают их от всех жестокостей жизни? Но ведь нет одной отдельной жизни для взрослых, другой для них — ребят. Жизнь на всех одна. Разница лишь в том, что каждый по-своему воспринимает то, что случается в этой жизни.
Когда Сергей вошел в класс и увидел толпившихся у парты Баранова ребят, он сразу понял: часы при Баранове. Баранов, как и ожидал Сергей, хвастал часами. «Ничего, недолго осталось», — подумал с веселой злостью Сергей.
— Слышь, Малец, — крикнул Баранов, поднимая над головой часы, — ходят. Вот это часики! Железно! Я их на пол кинул, — прочность проверить. Хоть бы что!
Сергею даже стало жарко от такого признания. Ну и зараза, этот Баранов! Он был готов броситься за часами в бой. Но делать это сейчас было, по крайней мере, глупо. Он бы наверняка потерпел поражение. Нужно выждать, когда Баранов забудется, надо застать его врасплох. Такая минута должна выдаться. И нужно ее не упустить. Сергей равнодушно, не подавая вида, прошел мимо Баранова к вешалке, разделся, вернулся на свое место. Открыл сумку, вытащил все, что требуется к уроку, и сосредоточенно стал смотреть на классную доску.
— Эй, Малец, — кричал Баранов, пытаясь, видимо, раззадорить его, но Сергей делал вид, что не слышит его.
