Иван Лазутин - Обрывистые берега
— Мне отец и мать этого не предлагали!.. А ты!.. Ты хочешь меня, как алкоголичку, законопатить в больницу!
Может быть, и дальше продолжались бы душевные терзания Дмитрия, глубоко любящего свою красивую жену (а то, что она красива, об этом твердили все его друзья и сослуживцы, которым он представил жену в первый же месяц супружеской жизни), если бы не случай, раскрывший всю суть натуры и характер Оксаны.
Был у Дмитрия друг, капитан-лейтенант Орлов, с которым они вместе учились в Ленинградском высшем военно-морском училище, вместе его заканчивали. После окончания училища Орлова направили служить на Черноморский флот, Дмитрия оставили на Балтике. Первые два года друзья переписывались, иногда разговаривали по междугородному телефону. На свадьбу Дмитрия Орлов приехать не смог — не отпустило командование. А в прошлом году Орлов приехал в отпуск в Ленинград, специально стараясь захватить, как он писал в письме, "кончик белых ночей".
Имея прекрасную четырехкомнатную квартиру, Дмитрий даже обиделся, когда друг его хотел поселиться в гостинице "Московской". Мать Дмитрия, вдова погибшего в войну контр-адмирала Басаргина, даже пристыдила Орлова: не по-дружески он поступает. Так Орлов остался проводить свой отпуск гостем в доме старого друга.
Годовщину свадьбы Дмитрия и Оксаны они решили отметить "по-питерски". Этот термин был придуман Оксаной. Друзья Дмитрия по службе, чтобы сделать приятное Оксане, заверили ее, что среди братвы-моряков они обязательно пустят в обиход термин "свадьба по-питерски".
Дмитрий, видя, что Оксана была счастлива от своей выдумки, налил бокалы шампанского, встал и торжественно поднял первый тост.
— Друзья! На святой Руси гремело и гремит много разных свадеб: серебряные, золотые, счастливчики дожинают до бриллиантовых свадеб. А вот моя милая супруженька умножила этот ряд семейных торжеств новым праздником. Итак, предлагаю выпить за свадьбу по-питерски!.
Пировали почти до утра, даже забыв про белую ночь. А тут, как на грех, мать Дмитрия последнюю неделю жила v сестры на даче. Дмитрий послал ей телеграмму с приглашением на годовщину его супружеской жизни с Оксаной, но она, к большому удивлению и даже беспокойству сына, почему-то не приехала. Так что в просторной адмиральской квартире "свадьба по-питерски" гремела без родительского пригляда. Выпито было много. Все изрядно запьянели. Оксана пила почти наравне с мужчинами. А во втором часу ночи с дачи позвонила сестра матери и попросила Дмитрия, чтобы он срочно взял такси и приехал за матерью, у которой начались боли с подозрением на аппендицит. Ничего не оставалось делать: Дмитрий налил в фужеры шампанского, друзья выпили, и он, расцеловавшись с женой, пообещал, что часа через три он вернется с матерью.
Весь этот вечер Оксана много и жарко танцевала под западные ритмы джаза, записанного на магнитофон. Дмитрию неприятно бросалось в глаза, что, танцуя с Орловым, Оксана как бы вливалась своими тугими красивыми ногами в ноги Орлова, который, считая такую физическую близость не совсем приличной, мягко отстранял ее от себя, когда она обвивала руками его шею. Не нравилось это и Дмитрию. Хоть и не впервые червь ревности точил его душу, но на этот раз он успокаивал себя тем, что Орлов ему был как родной брат. А с Оксаной он решил поговорить завтра, когда она протрезвеет, и он ей сделает замечание, что ее развязность была более чем неприличной. Дмитрий уехал во втором часу ночи, а вернулся с матерью, когда утреннее солнце, высветив высокий купол Исаакиевского собора, уже подбиралось к гранитным колоннам, скульптурным и причудливым горельефам собора. Первое, что бросилось в глаза Дмитрию, когда он, сняв плащ, вошел в гостиную, это были пустые бутылки на столе. Он даже подумал: "Неужели пили после меня?.. Эдак можно богу душу отдать".
Умывшись в ванной, он достал из холодильника начатую бутылку цинандали и стоя, одним духом выпил целый фужер. То, что он увидел, отворив дверь кабинета, привело его в полушоковое состояние. Он глухо, как от боли, вскрикнул и, словно его ударили в грудь, отступил назад. На его возглас, который больше походил на стон, отозвалась из соседней комнаты мать:
— Ты что, сынок?..
На разобранной тахте, сбросив с себя шелковое покрывало, лежали Оксана и Орлов. Они безмятежно спали. Орлов, широко распластав руки, лежал на спине и тихо, равномерно похрапывал. Оксана, уткнувшись лицом ему в плечо, во сне чему-то блаженно улыбалась. Ее левая рука лежала на груди Орлова.
— Сынок, ты чего застыл в дверях? — услышал Дмитрий за своей спиной голос матери.
Бесшумно закрыв за собой дверь, Дмитрий, пошатываясь как в полусне, подошел к столу и, высоко подняв голову, окаменел. Невидящими глазами он смотрел перед собой, словно вглядываясь во что-то такое, что являло собой смертельную опасность. Так напряженно стоят слепые, когда они по слуху определяют близость надвигающейся угрозы.
— Ты что? — тихо спросила мать, положив руку на плечо сына и тревожно заглядывая ему в глаза. — Что с тобой? Уж не болен ли? — Видя, как дрожали у Дмитрия губы, как горло его задергалось в судорожных спазмах, словно ему не хватало воздуха, она принялась трясти сына за плечи. — Да что с тобой, сынок?.. У тебя что-нибудь случилось?
— Случилось, мама… — с трудом проговорил Дмитрий и, не шелохнувшись, продолжал смотреть перед собой.
— Да что с тобой? — чуть не плача, вопрошала мать.
— Открой дверь кабинета, и все поймешь…
В следующую минуту Дмитрий услышал за своей спиной сдавленный возглас матери, переходящий в протяжный удушливый стон. Держась одной рукой за сердце, а другой опираясь о выступ буфета, она расслабленной походкой шла к своей комнате.
— Сынок… Где у нас… нитроглицерин?.. — Лицо матери было багровым. Задыхаясь, она прошла в свою комнату и беспомощно, словно ее покинули последние силы, опустилась на тахту.
Дмитрий принес матери капсулу с таблетками и положил перед ней на туалетную тумбочку. Мать приняла таблетку и, избегая встретиться взглядом с сыном, еле слышно проговорила:
— Что же будем делать-то?..
— Я уже решил, мама, — тихо проговорил Дмитрий.
— Что ты решил?
— Я сейчас уйду. мама… Напишу им записку и уйду… Только прошу тебя: скажи им, чтобы к моему возвращению их обоих не было в нашей квартире. Пусть забирают все свои вещи и забудут мой дом. О разводе мы созвонимся по телефону. Ты не расстраивайся. Чему быть суждено — того не обойдешь и не объедешь.
Мать глядела на сына такими глазами, что, казалось, скажи ей какая-то неведомая всевышняя сила, чтобы за счастье сына она заплатила жизнью, — она бы не дрогнула и не раздумывая отдала свою жизнь. Но чудес на свете не бывает. А поэтому, видя, что решение сына было твердым, она согласно кивнула:
— Хорошо, сынок… Уходи. Так будет лучше. Только скажи мне. где ты будешь?
— Я на сутки уеду на дачу. Мне нужно собраться духом. За меня ты не бойся.
Дмитрий прошел в гостиную и на клочке бумаги, вырванном из блокнота, написал: "Прошу обоих немедленно освободить квартиру. Дмитрий".
Приколов записку к двери кабинета, он еще раз невольно бросил взгляд на сладко спящих Оксану и Орлова, и ему стало страшно от взметнувшегося в его душе желания пристрелить их обоих… Но голос рассудка погасил этот мстительный порыв. "Нет, — злорадно подумал про себя Дмитрий. — Вы еще будете мучиться… Не одному мне будет больно…"
Дмитрий поцеловал мать и вышел из дома.
Вернулся он на второй день поздно вечером, когда Оксаны и Орлова уже не было в квартире. Не было и вещей Оксаны. Мать, как и оставил ее Дмитрий, нераздетой лежала на тахте. Дмитрий присел на край тахты и долго молча смотрел ей в глаза. Потом, видя, что она ждет, когда он заговорит первым, спросил:
— Они хоть попрощались с тобой?
— Ее я не видела. Она собралась как в лихорадке. Вытащила в коридор вещи, сходила за такси и даже не попрощалась со мной, хотя знала, что я лежу в своей комнате.
— А он?.. Этот подлец?!. - выдавил из себя Дмитрий.
— Может быть, он и не подлец…
— То есть как "может быть"?! — Дмитрий посмотрел на мать так, словно она его чем-то глубоко обидела.
— Он стоял передо мной чуть ли не на коленях. Он клялся жизнью матери, что не виноват перед тобой. Если б ты видел его лицо. Оно… Я даже ему поверила.
Мать еще что-то хотела сказать, но нервный, на грани истерики, смех Дмитрия оборвал ее слова.
— Не виноват?!. Ты говоришь — не виноват?! Думай, что ты говоришь!..
Дождавшись, когда погаснет приступ болезненного смеха сына, мать еле слышно проговорила:
— Да, сынок, он клялся, он уверял, он целовал мои руки, он умолял поверить ему. что ничего не помнит, что он даже не слышал, как она пришла в его комнату и легла к нему в постель… Что он увидел ее рядом с собой утром, когда проснулся.
— Это уже ничего не меняет… Даже если он сказал правду.
