Иван Лазутин - Обрывистые берега
А три года назад, отправив Валерия в пионерский лагерь на Черное море, куда ей достать путевку удалось с огромным трудом, Вероника Павловна почти месяц отдыхала в Одессе. И вот там, на солнечном пляже "Аркадия" состоялось ее случайное знакомство с молодым, внешне интересным мужчиной, который, как оказалось потом, был моложе ее на десять лет. На третий день их соседства на пляже они познакомились. Он назвался Альбертом Валентиновичем. При первом же откровенном разговоре Вероника узнала, что Альберт два года назад закончил университет в Днепропетровске и готовился поступать в аспирантуру Московского государственного педагогического института. У него уже была определена тема диссертации, которую он год назад согласовал с одним известным московским профессором, специалистом по педагогике, и в случае успешной сдачи вступительных экзаменов не исключалось, что именно этот профессор, заведовавший кафедрой, мог стать его научным руководителем.
В своем новом знакомом, который был предельно вежлив и внимателен к каждому ее желанию, Вероника увидела порядочного, серьезного и глубоко интеллигентного человека, цель которого — наука. И в этой науке, педагогике, Альберта глубоко волновала острая и актуальная в наш век проблема — воспитание подростка в семье, где у ребенка нет отца.
В Москву Вероника возвращалась вместе с Альбертом, в одном двуспальном купе мягкого вагона.
Ровно через два месяца после возвращения с юга Альберт успешно сдал вступительные экзамены в аспирантуру, его руководителем был назначен профессор Верхоянский, который, отдыхая в Одессе, горячо одобрил тему его будущей диссертации и благословил его шаги в науку.
Поженились Вероника и Альберт под Новый год. Чтобы не выглядеть смешными в глазах соседей и сослуживцев — а некоторые из них шесть лет назад были на свадьбе у Вероники, — молодожены вместе с двумя свидетелями заранее заказали столик На четыре персоны в ресторане "Арагви" и сразу же из загса поехали отмечать первый день их официальной супружеской жизни.
А когда, возвращаясь из "Арагви" (была уже полночь). Вероника, откинув голову на спинку сиденья в такси, вдруг что-то взгрустнула. Альберт наклонился над ней, поцеловал и спросил:
— Ты о чем думаешь?
Вероника, не открывая глаз, тихо, так, чтобы не слышал таксист, проговорила:
— Боюсь одного…
— Чего, ангел мой?
— Я старше тебя на десять лет… Ведь ты можешь меня бросить.
Альберт весело засмеялся и принялся целовать ее в губы, в щеки, в лоб… И, совершенно не подумав, под хмельными парами необдуманно сказал первое, что пришло на ум:
— А помнишь у Есенина: "Увлекла молодого Есенина не совсем молодая Дункан…"? Ты, наверное, об этом сейчас подумала?
— Вот этого-то я как раз больше всего и боюсь. Я боюсь печального конца их любви. Ведь Есенин бросил Дункан, а не она его. Она ему просто надоела, хотя он любил ее.
И чтобы как-то шуткой разрядить напряжение, в которое он поставил впечатлительную Веронику стихами Есенина. Альберт принялся успокаивать ее:
— У нас такого печального конца не будет. Хотя бы потому, что на пути нашем никогда не встретится внучка Льва Толстого.
Это было три года назад. А теперь Альберт, занятый только своей диссертацией и подготовкой к защите, был уже не тем внимательным и нежным другом, каким он был в Одессе и в первый год их супружеской жизни. А старания Вероники как-то уладить дела со свидетельством о рождении сына начали раздражать Альберта. Ему было не до Валерия. Это Вероника чувствовала остро. Нет, не хотела сейчас Вероника, чтобы вся ее жизнь за последние семнадцать лет, со всеми своими непоправимыми ошибками и обманутыми надеждами, проплыла перед ней в ее памяти. А она проплывала… Проплывала зримо, до галлюцинаций. И, как всегда, самым мучительным воспоминанием был приезд Сергея, когда у нее провел ночь его друг школьных лет Игорь Туровский. Уход Сергея… Потом тяжелое объяснение с Игорем, для которого близость с Вероникой была всего-навсего очередным эпизодом обольстительного повесы… Рождение Валерия, мучительное объяснение с родителями, вернувшимися из загранкомандировки, потом встреча и сближение с инженером завода, вскоре ставшим ее мужем… Через три года развод с ним, отнявший у нее столько сил и здоровья. Наконец встреча с Альбертом, и снова близость, сразу привязавшая их друг к другу. Возвращение в Москву в двуспальном купе мягкого вагона (какой она была счастливой эти двое суток!..) и, наконец, второе замужество… Вспомнились и строки Сергея Есенина, так неожиданно и зловеще прозвучавшие в такси, когда они возвращались из "Арагви" в день их бракосочетания…
Совершенно разбитая и усталая после нервно прожитого дня и беседы с инспектором по делам несовершеннолетних, Вероника лежала на тахте с закрытыми глазами и слушала, как сын в своей комнате ставит все новые и новые диски песен о летчиках. Углубленная в воспоминания, чувствуя, как по вискам ее текут горячие слезы, она даже не слышала, как в комнату ее вошел Валерий и склонился над ней.
— Мама, ты плачешь? — В голосе Валерия звучала тревога.
— Это я так, сынок… Просто вспомнила грустное…
— Отца?
— Да, сынок, твоего отца. У меня будет скоро отпуск. Мы обязательно навестим его могилу.
Валерий встал на колени у тахты и, стирая ладонями с висков матери слезы, тихо, сдерживаясь, чтобы самому не расплакаться, проговорил:
— Не плачь… Я всегда буду с тобой рядом.
Глава восьмая
Как всегда, в этот вечерний час Семен Данилович сидел под полосатым парусиновым грибком в летнем кафе на углу Кузнецкого моста и Пушкинской улицы и блаженно потягивал пиво. Все у него есть: есть внуки, которые уже стали взрослыми и все имеют образование, есть хорошая пенсия и полный оклад дворника. Из пенсии, которую райсобес пересылает на его сберкнижку, он позволяет себе снимать только тридцать рублей в месяц. Остальные шли в накопление. В прошлом году тайком от жены и от детей он пошел в нотариальную контору и сделал завещание. Перед этим две ночи вздыхал и переворачивался с боку на бок в бессоннице, обдумывая — кому сколько отписать после своей смерти. Потом наконец решил: "Чтобы не было обиды и свары и чтоб не мыли мои косточки — всем поровну, на четыре равные части: жене, старшему сыну и двум дочерям". А вчера вечером за ужином вдруг завел разговор о том, что в соседнем доме упал с крыши кирпич и убил уборщицу из овощного магазина.
— Сразу наповал, даже не пришла в сознание… — Посопел-посопел Семен Данилович, кинул беглый взгляд на внучку, которая, зная характер деда, поняла, что главное, во имя чего он начал этот разговор, дед не сказал.
— Ты это к чему, дедушка? — спросила внучка.
— А к тому я это сказал, что ходишь по этой грешной земле и не знаешь, что с тобой стрясется в следующую минуту: то ли кирпич на башку грохнется, то ли кондрашка хватит. А сказал это еще и потому, что завещание я написал. В нотариальной конторе нашего района. Там все написано. Никого не обидел. Потому что надо так. Мне уже не тридцать лет, а восьмой десяток шагает.
Разговор был не из веселых. Рот дочери изогнулся в скорбной подкове, опечалилась и внучка.
— Лучше бы ты не говорил об этом, папа…
— А что здесь особенного?.. Все ходим под богом… Сам Лев Толстой, когда ему стукнуло семьдесят, завещание написал. Только зря домашние лазили по его столам да шкатулкам… Всё боялись, как бы кого не обделил.
— Ну, знаешь что, дедушка!.. Это уже слишком! — Внучка, любимица Семена Даниловича, не желающая мириться с мыслью, что когда-нибудь деда не станет, отодвинула тарелку и встала из-за стола. — Дедушка, я прошу больше никогда об этом при мне не говорить.
— Об этом, внученька, говорят лишь раз. Так что не расстраивайся. Я еще крепок. Я еще правнуков хочу дождаться.
— Вот это хорошие слова!.. — Внучка подошла к деду, обняла его за плечи и поцеловала в щеку.
Это было вчера. А сегодня, словно сделав что-то очень нужное и важное в своей жизни, Семен Данилович, как и десять, как и пятнадцать лет назад, сидел под брезентовым тентом в кафе и пил свои "законные" две бутылки "Жигулевского". Хоть лет пять назад и сказал ему однажды участковый врач, что у него "пивное сердце", — он не поверил. Даже возмутился и попытался съязвить, заявляя врачу: "А вот мой сосед по двору, тот вот уже двадцать лет пьет одну бормотуху за рубль восемьдесят бутылка. Так что же, выходит, по-вашему, у него сердце бормотушное…" Врач улыбнулся, пожал плечами и ничего не ответил: в дверь кабинета заглядывал очередной нетерпеливый больной.
Еще издали Семен Данилович заметил, как к его столику, на ходу приветственно взмахнув рукой, расхлябанной походкой шел недавно вернувшийся из заключения Николай Барыгин, по дворовой кличке Рыжий. Осужденный за хулиганство, срок свой он отбывал, как сам говорил об этом, "на химии", где-то в Новомосковске. А когда вернулся, устроился грузчиком в мебельный магазин, где мать работала уборщицей. Отец Рыжего, хронический алкоголик, умер восемь лет назад. Допился до того, что с белой горячкой попал в психиатрическую больницу, а когда вышел из нее, впал в состояние глубокой депрессии и, переходя улицу, попал под трамвай.
