Эльмар Грин - Другой путь. Часть первая
— Подумать только, кто к нам пришел! Ты посмотри, Илмари! Это же Аксель Турханен из Кивилааксо. Вот он какой стал. Даже меня перерос. А ведь был такой маленький, что его никто и купить не хотел на аукционе. Правда, Илмари? И вот он какой теперь. Только худой очень. А я — то уж думала, что зарезали его давно где-нибудь. Нет, оказывается, не зарезали. И вот он пришел. Ну, слава богу, слава богу. Да ты посмотри, Илмари!
Она осторожно сняла со стола его правую руку, и тогда он поднял голову, начиная в меня вглядываться знакомыми серыми глазами, сидевшими теперь немного глубже под его широким лбом, чем прежде. Вглядевшись в меня он сказал мне без улыбки прежним низким голосом:
— А-а, это ты. Ну, ну, садись. Сейчас обедать будем.
Эти слова показывали, что он тоже узнал меня. И Каарина сразу подхватила его приглашение, заставив меня снять котомку, а потом вышла в сени и крикнула:
— Юсси! Айли! Обедать идите!
И вот они все четверо оказались перед моими глазами: двое постаревших и двое полных сил. Конечно, дети не были точным повторением своих родителей. Это мне вначале так показалось. Оба они переняли от родителей сходство в разбавленном виде. И странно получилось: родители не выделялись красотой, но, передав детям свои черты в смешанном виде, они тем самым сделали их красивее, чем были сами.
У сына голова не расширялась кверху, как у отца, и нос не занимал столько места. Все у него было в меру от лба до подбородка, и только сам подбородок выглядел, может быть, немного крупнее и тяжелее, чем того требовали остальные размеры лица. Это мать, конечно, убавила ширину его лба и укоротила нос, что для нее не составило большой трудности. Она же сделала светлыми его глаза и волосы и прибавила пухлости губам, которые он тоже взял у отца. И она же снабдила сына своей белой кожей, на которой его молодой румянец играл особенно привлекательно.
С такой же равномерностью распределились их черты на лице дочери, только у нее они выглядели закругленнее и нежнее. И, конечно, первым долгом она постаралась взять от матери ее белую кожу и маленький подбородок. Она и нос готова была у нее перенять, но отец немного увеличил его в размерах, заодно придав ему более красивую форму, а рот убавил, хотя и сохранил у него материнскую толщину губ. Зато серые глаза и русые волосы отца передались дочери полностью. Волосы лежали на ее голове пышным, красивым облаком, свисающим ниже плеч.
Она заправила их под косынку, когда встала из-за стола после жареной картошки с простоквашей. И, стоя перед маленьким зеркалом, висящим на стене, она раза два украдкой покосилась в мою сторону, словно проверяя, смотрю ли я на нее. Да, я смотрел на нее. Она могла бы и не проверять этого. Пусть на ней были штаны, и пусть она тут же уехала в сопровождении брата на велосипеде в Саммалвуори, прихватив с собой в коробочке новое платье и туфли для танцев, но перед моими глазами еще долго продолжало мелькать все то гибкое и зрелое, что они успели уловить.
Вот где они укрылись от остального мира, Илмари и его верная жена. Это было желание Каарины. Она мне все объяснила в первый же вечер, а он слушал, склонив полуседую огромную голову над ладонью правой руки. Она сказала:
— Это я виновата. Я не имела права. Он мог бы найти себе другую девушку, самую красивую в Суоми и богатую. Но тогда как же я? У меня бы ничего не осталось на свете. Да, это я виновата перед богом. Он тогда совсем еще не умел думать — как ребенок. А господин Карки давал торпы здесь, в лесу, и покойный Оянен советовал не зевать, если есть деньги. А у меня еще были деньги. Я привезла его сюда и стала работать. Видит бог, как я работала! Но потом и он вошел в силу. А девушки красивой для него не было здесь. Никого не было, только Оянен с женой и мы. А вокруг медведи, лоси, волки. Так вот и получилось. Когда мы с ним повенчались в Саммалвуори, у нас уже Юсси был на руках.
Она вздохнула и с виноватым видом взглянула на Илмари. Потом подошла к нему, тяжело неся свое тело, ставшее толще и рыхлее за эти годы. Осторожно сняв со стола его правую руку, она сказала:
— Забыла предупредить Юсси, чтобы он там не резался опять, если ребята из Такаярви придут пьяные и буянить начнут.
Илмари ответил на это:
— Пусть режется.
— Ну что ты такое говоришь, Илмари!
Но он повторил:
— Пусть режутся. У них в организации должны резаться. Это основное направление их учения.
— Да господь с тобой, Илмари! Кому нужно такое учение?
— Им. Недаром же они показали нам когда-то классический пример резни своего собственного народа. Они обязаны развивать свой опыт.
Она пригладила ладонью его полуседые волосы, поваленные, как и прежде, вбок, и сказала мне:
— Вот всегда он такое скажет. Но уже к людям не выходит больше. На детей растратился. Ради детей он вот этими своими руками здесь такое сделал, в глухом лесу, чего полк солдат не сделает. Надеялся и веру свою детям передать, да не вышло. Вот и кручинится теперь.
— Какую веру?
Я спросил это у Каарины, но ответил сам Илмари. Он сказал:
— Это не вера. Это истина, понятная даже ребенку.
И в течение тех многих дней, что я провел на их тихой торпе, он постепенно выложил мне свою истину, которая выглядела примерно так:
— Не может быть вреда народам от их дружбы. И не может в самих народах лежать причина для их вражды. Если же эта вражда существует — значит, ее насадили сверху. А если ее у нас насадили сверху — значит, она нужна только верхам, а не народу. Они там, наверху, боятся предоставить развиваться отношениям народов естественным путем, зная, что таким путем вражда между народами не родится. Поэтому они насаждают ее сверху искусственно. И самое страшное преступление, которое им удалось совершить, — это привить вражду детям, никак не рожденным для вражды, привить им вражду к народу, о котором они ничего не знают, ибо еще не могли успеть лично с ним познакомиться. А народам надо лично знакомиться. И такое знакомство не приводит к вражде. Чаще оно приводит к дружескому рукопожатию. И если тебе тоже когда-нибудь протянет руку человек из народа, смело принимай ее, особенно если это рука русского человека. С русскими нам судила сблизиться сама судьба. Ты думаешь, она случайно поместила нас рядом и так плотно срастила тело с телом, заставив нервы и жилы наших земель глубоко проникнуть друг в друга, в то время как с другими странами соединила нас одной только ниточкой? Нет, это рано или поздно еще даст себя знать с хорошей стороны. Но только не в наше время. Мы и наши дети подготовлены к тому, чтобы использовать этот прекрасный дар судьбы для самых скверных намерений.
Такую истину он высказывал мне постепенно, пока я гостил у них, помогая, где мог, по хозяйству. И особенно много он говорил о той ошибке, которую допустил в год всеобщей резни. Она состояла в том, что они тогда слишком долго промедлили после взятия власти в Корппила и в Алавеси. Власть была уже вот в этих самых руках, и ее оставалось только удержать. Но удержать ее можно было, сокрушив предварительно врага, а они не сокрушали его. Они сидели и ждали. Чего ждали? Они ждали, когда рабочее правительство догадается отдать приказ о переходе в решительное наступление на всех участках фронта. А оно не догадывалось это сделать. Оно само медлило и дожидалось неведомо чего.
Ему надо было действовать, а не ждать приказов. Он сам должен был приказать и не слушать глупцов. Он тратил время на споры с ними, а тем временем к ним на лыжах мчался напрямик через озера батальон мясников. И власть была вырвана. Из такой руки вырвана. И по его собственной вине. Сумей он объединиться с отрядом Ромпула, они стали бы впятеро сильнее. А став сильнее, они смогли бы смять батальон егерей задолго до их выхода из озер и затем перейти в наступление сами, выдвинувшись далеко вперед на этом участке фронта и выправив положение своих соседей справа и слева. А далее — кто знает — для закрепления их маневра мог быстро выдвинуться вперед весь правый фланг, сокращая этим слишком растянувшуюся линию фронта и развивая наступление прямо на Ваасу еще до того, как в Суоми высадилась дивизия генерала фон дер Гольца.
Да, теперь он очень легко выправлял свои былые ошибки, сидя в спокойном уединении за своим просторным столом и переставляя по нему большие черные пальцы с утолщенными суставами. Вот здесь им нужно было выдвинуться, здесь вот соединиться, а здесь ударить, прорвать и перейти в наступление. А они не сделали этого. И доброго соседства между нами и русскими так тогда и не получилось. Вместо доброго соседа русские получили на свою голову молодого Юсси Мурто.
Конечно, нельзя сказать, что Илмари не пытался сделать из своего сына доброго соседа, едва сам обрел разум после многолетней болезни. Он пытался. И в детстве даже выучил его немного русскому языку. Но когда приспело время отдавать его в школу, все это отпало. Школа находилась в Саммалвуори, а до Саммалвуори было двенадцать километров. Это означало, что сын прожил зиму в Саммалвуори, оторванный от родного дома, и только летом вернулся домой. И он уже не сумел сохранить в себе отцовскую истину о русском соседе. Уж в школе-то знали, что ему рассказать о русском соседе. Рассказы эти повторялись и множились и течение всей зимы и весны. И в каждом новом рассказе содержались все более черные краски. Они привели к тому, что для Юсси уже с первой учебной зимы стало ясно, каким страшным врагом для финна является русский. На следующий год к Юсси присоединилась его сестра, которая до этого усвоила из отцовской истины еще менее, чем брат, и с помощью школы растеряла эти крохи еще быстрее.
