Василий Цаголов - За Дунаем
У охотников был всего один раненый, да и тот мог сидеть в седле. Выставив заслон, Бабу переложил часть груза на своих коней, и отряд, не задерживаясь, ушел в горы.
На рассвете Бабу привел людей в расположение штаба, и те едва распрягли коней, как разом повалились под тень старого дуба.
Спали беспечным сном в обнимку с ружьями, подложив под головы легкие седла. Казалось, разорвись турецкий снаряд — никто бы не проснулся. Стреноженные кони паслись в дубняке.
Не отдыхал только Христо. Он ходил взад-вперед на лужайке в ожидании Бабу: урядника срочно потребовали к генералу Черняеву.
Хотя Христо не спал две ночи, он все же не чувствовал большой усталости. У него еще не прошло возбуждение от удачного дела с обозом. Они добыли галеты, рис, патроны и три палатки. Все это было как нельзя кстати. «Эх, будь сейчас жив Ивко, как бы порадовался. Никогда не забуду его взгляда! Как он хотел жить... Почему смерть так безжалостна? Если человеку нужно исполнить свой долг, отчего не отпустить ему время на это...»,— Христо не заметил, как из штаба вышел Бабу.
— Христо, иди сюда.
Болгарин поспешил к другу.
— Радуйся, тебе опять повезло!
— На моем лице, Бабу, не скоро появится улыбка. Ну, что у тебя? — Христо смотрел мимо урядника.
— Генерал разрешил спать. Понял?
— Ну, тогда нам незачем терять время... А я думал, что другое,— разочарованно протянул болгарин.
— А потом, братушка,— урядник обнял болгарина за плечи, — тебе оказана честь.
Христо замедлил шаг, но на Бабу не оглянулся.
— Сербы сдали Джунин, они несут большие потери и отходят в горы... Уже пали Гредетинские высоты. Турки собрали туда несколько таборов. Ты сам понимаешь, не будь здесь нашего корпуса — сербам пришлось бы еще труднее.
— Да, русские добровольцы хорошо воюют... И мои братья — болгары не жалеют себя.
— Не скрою от тебя, Христо, да и сам ты видишь, нам долго не продержаться. Турки двигаются к Белграду. Ты уверен, что полковник Хорватович закрепится на новых позициях?
И вспомнился Бабу недавний бой у села Радевцы и деревень Малый и Великий Шелиговац.
... Турецкая центральная батарея произвела залп, и вслед за этим появилась пехота. За первой цепью на расстоянии 200—300 шагов шла вторая цепь. Потом третья, четвертая, пятая... Орудия не переставали палить по позициям сербов.
В разных местах появлялся дым, окрашенный то в желтый, то в синий, красный и зеленый цвета. Это были условные знаки. И сразу же туда или устремлялся резерв, или артиллеристы переносили огонь.
Не выдержали сербы такой атаки и отступили. Правда, Бабу за участие в этом бою получил чин урядника, он первым поднялся навстречу атакующим и, обнажив шашку, бросился вперед, увлекая сербов.
Но что мог сделать небольшой отряд необученных добровольцев против такой силы турок?..
... Друзья стояли друг против друга. Бабу подергивал правым плечом. Высокий, горбоносый, на переносице глубокая складка: часто хмурил брови. Сильный овальный подбородок, всегда чисто выбритый, на этот раз зарос черной щетиной. Христо заметил в нем седину.
На уряднике неизменная коричневая черкеска. На узком ремне с серебряными брелоками висел кинжал в ножнах из чистого серебра, на боку пистолет в мягкой кобуре. Походка быстрая: прежде ступал на ступню, оттого не слышен и пружинистый шаг.
Болгарин, напротив, роста небольшого, едва достигал плеча Бабу. У него крупные черты лица, прямой широкий нос и грустные глаза. В иссиня-черных волосах седая прядь. Лоб открытый, изрезан морщинами.
— То, что ты мне сказал, ранило мое сердце... Сколько раз и черногорцы, и сербы, и болгары поднимаются, а победа остается за турками. Ты не представляешь, Бабу, как мне больно... Снова- поражение! Я не знаю такого болгарина, который не отдаст свою жизнь, только бы его детям жилось без страха.— Христо отвернулся, очевидно, устыдившись своих чувств.— Тебе, Бабу, не понять нас. Ты не слышишь, как стонет земля моих отцов, ох, как стонет! Ты думаешь, турок так силен? Нет, но его не одолеть нашими пушками, у которых стволы из черешни, пока не поднимутся все... Восстанет Панагюрище, а Братца молчит. Поднимется против турка болгарин, а серб выжидает. А турку это и надо, он бьет нас по очереди... Вот почему иноверец до сих пор хозяйничает на Балканах... Эх, сколько довелось мне пережить, Бабу. Сердце мое, кажется, превратилось в камень. Если меня когда-нибудь окружат турки и у меня не окажется патронов, то я вырву из груди свое сердце, чтобы ударить камнем по турецкой голове... Эх, Бабу, Бабу... Ты знаешь, мне уже не так больно, как раньше. Даже... Честно говоря, мне легко.
— Что? — У Бабу от удивления расширились глаза.
— Я вижу начало конца султанской империи. Она же держится на человеческих костях... Я видел поличьбу, Бабу!
— Что за чудо это... По...полич...
— Поличьба? Это значит знамение. Моя поличьба — это звезда, в которую я верю...
— С хвостом, что ли? — усмехнулся кончиками губ Бабу.
— Нет, в черкеске и с кинжалом...
— А-а,— осетин слегка ударил друга по плечу,— ишь ты!
— Эх, Бабу, как мне хочется видеть Болгарию свободной...
Что мог ответить ему Бабу, как успокоить человека, у которого плачет сердце? Бабу придержал Христо за руку, и они пошли медленнее.
— Я тебе уже говорил, Христо, что наши горы сказали мне: «Ты не родился мужчиной, если не отомстишь врагам». И черногорец, и серб, и болгарин, и осетин помнят сыновний долг. Поэтому-то не хотел умирать Ивко... Нет, не смерти он боялся, а невыполненного долга перед родом своего отца. Ты разве забудешь его слова: «Трус я, трус, а то бы не умирал...» Генерал посылает тебя в гости к туркам,— неожиданно закончил Бабу, ему показалось, что глаза болгарина вспыхнули на мгновение.— Да, вот что... — Бабу замялся.
Обеспокоенный Христо не выдержал и схватил урядника за руку:
— Ты хочешь сказать еще что-нибудь неприятное?
— Нет! Ты понимаешь...
— Говори! Ты слышал о Василе?
— Ничего не случилось, Христо... Генерал сказал, чтобы тебя представили к кресту за храбрость.
— А-а! — болгарин досадливо махнул рукой.— Кому это надо сейчас, Бабу?
Дальше они шли молча.
Тяжелые дни переживала русская армия. Пришли помочь сербам, а приходится отступать. И войск вроде собралось около 170 тысяч человек. Но у турок была хорошо вооруженная и обученная армия.
Первые семь дней сорокатысячная армия генерала Черняева победно двигалась вперед, сокрушая врагов. А потом турки во главе с Абдул-Керимом перешли в контрнаступление, и теперь трудно их остановить. Генерал Черняев с часу на час откладывал намерение уведомить князя Милана, что сопротивление бесполезно, да щадил его самолюбие.
... Навстречу Бабу и Христо попался священник в полном облачении, словно собрался на службу в храм. На левом боку болтался ятаган, а под мышкой прижата кремневка.
— Святой отец, ты все воюешь? — бросил ему на ходу Бабу.
Священник остановился.
— С крестом на груди ждать, пока турки голову отрубят? — Сказал и тоже пошел.
12
Бза проклинал тех осетин, что сто лет назад первыми согласились оставить горы, бросить могилы дедов и поселиться в долине. Тысячу раз он говорил самому себе, что осетины наказаны за это богом и обычаи поэтому рушатся. А ведь со времен нартов обычаи для осетин были превыше всего, даже самой жизни. Теперь же традиции отцов забываются, каждый поступает так, как находит нужным, и думает только о себе, а до других ему дела нет.
Вот и курьер из таких осетин. Не заботится о своем потомстве, оттого и не боится позора. Но в народе будут помнить о пощечине, которую он получил от Бза. Из поколения в поколение станут передавать об этом. И потомки проклянут имя отступника.
Пощечина наглому курьеру вызвала в селе оживленные толки. Обитатели нихаса в тот день шутили больше обычного, а вечером кто-то из них пригласил всех провести вечер за пивом и вспомнить былые времена. Что же касается Знаура и его сверстников, так они растерялись: не знали, как держаться возле старших. Ведь курьера проучил Бза, а не они, молодые, сильные.
Особенно горячее участие в истории с курьером принял Кудаберд. Хромой, не таясь людей, несколько раз бегал к нему домой и подбивал пойти к самому помощнику пристава и пожаловаться на Бза.
Уж очень хотелось Кудаберду отомстить за унижение, которому он подвергся на нихасе. С того памятного дня хромой затаил злобу против Бза и все искал случая напомнить ему о себе. И случай подвернулся...
Кудаберд побывал и у Сафара, обещая служить ему без вознаграждения, только бы тот помог досадить Бза. И Сафар рассказал о случившемся помощнику пристава. Русский чиновник расценил пощечину курьеру, как посягательство на власть, и велел немедленно привести к нему провинившегося. В ожидании, когда Бза предстанет перед ним, чиновник придумывал ему одно наказание за другим. Но вскоре вернулся стражник и доложил, что сыновья Бза прогнали его, угрожая расправой, если он еще раз появится у их дома. Тогда разгневанный не на шутку помощник пристава велел оседлать коня. Прихватив с собой курьера и подмогу из двух стражников, он галопом проскакал через все село.
