Ефим Пермитин - Три поколения
Называя пестуна по имени и неожиданно придуманному отчеству, он хотел придать ему больше веса в глазах матери и деда.
— Это мой друг! По гроб жизни, мама…
— Вон! Вон отсюда этого друга!.. — все еще пятясь к дверям, выкрикнула с перекошенным и бледным лицом Настасья Фетисовна.
Никодим взглянул на голодного, отощавшего медвежонка с лубком на правой лапе, со сбившейся перевязкой около уха, потом на мать, и крупные слезы побежали из его глаз.
— Мама! Мама! Я его раненого подобрал… Он у меня один, он умней всякого человека! — выкрикнул мальчик и то бросался к матери, то возвращался к пестуну. Забыв страх и осторожность, Никодим ощупывал раненое ухо звереныша и даже ногу в лубке. — Смотри, смотри, какой он… Цав, цав, цав, Бобошенька! — прищелкивал он языком зверенышу.
Медвежонок вытягивал морду, смешно чавкал губами и тянулся к руке Никодима бледно-розовым языком. Испуганная Настасья Фетисовна, наконец, рассмотрела чавкающие губы, просящие глаза медвежонка.
— Тоже, видать, голодный… Везет нам нынче на голодающих…
В тоне матери Никодим уловил первые мирные нотки. С мгновенно высохшими глазами он подбежал к ней и, схватив за руку, горячо заговорил:
— Я его, мама, дрова пилить выучу! Пчел диких разыскивать. Пасеку разведем! Медом зальемся!..
— Медведя!.. Медведя… заместо пасечника посадишь… Никушка! Никушка ты мой!..
Она крепко прижала сына к груди, и Никодим не вырывался, не протестовал, как бы он непременно сделал это при других обстоятельствах, а приник к матери всем своим телом, поймал большую жесткую ее руку и первый раз в жизни крепко поцеловал.
— Он, мама, ловкий. Как уток в болоте ловит!.. Как пчел дозорит!.. Я его всему выучу. В сани запрягать буду… Сено на нем буду возить. Пузанка-то не сегодня-завтра ноги вытянет… — Прижимаясь к матери, Никодим и говорил и, не отрываясь, смотрел ей в лицо, но по выражению ее глаз он еще ничего не мог понять.
И вдруг на помощь Никодиму пришел дед:
— А ты не смейся, дочка. Медведь — он, правильно, умней которого человека… И если с молодых годов его… Вон цыганы и плясать, и горох воровать, и разные штуки проделывать медведей выучивали…
Никодим перебежал к деду и взял его за руку. В этот миг он навсегда простил дедке все его обиды и насмешки.
— Вы, батюшка, известный потворщик! — примирительным тоном сказала Настасья Фетисовна. — Вот погодите, он вам, этот умник, натворит… Еще Буланку не задрал бы. А Чернуха! Да она и во двор не зайдет, почуя эдакого страхилу…
— Это, мама, моя забота. Я их так подружу — водой не разольете.
— Вот погодите, отец придет, он вам покажет медведя… — сказала мать, но внук и дед поняли, что она сдалась и ссылкой на отца лишь прикрывает отступление.
— Да уж батя… Батя-то сродушки за медведка ничего не скажет! — Никодим гладил Бобошку за ухом и, заметив сбившуюся на сторону перевязку из штанины, потихоньку отвязал, уронил на землю и незаметно наступил на нее ногами.
— Да чем ты ему этакую брюшину наполнишь? Он с руками, с ногами съест…
— Об этом не думайте, мама… Как только лапки подлечу ему немножечко, я его на подножный корм определю… Вы не смотрите, что он будто с виду кургузый да толстый, — он все на свете поймает… А насчет Пузана и Чернушки… будьте спокойненьки… Я его в такой бараний рог скручу, что он и глядеть на них не посмеет…
Никодим воспрянул духом. Бездействовать он уже больше не мог. Мальчик сбегал в сени и притащил кусочек меда. Он протянул медвежонку осотину:
— Цав, цав, цав, Бобошенъка!..
Пестун раздул черные ноздри и захромал к мальчику.
— Двигай, двигай, калекушка! — он стал зазывать его в открытые двери сеней.
Медвежонок вошел за ним, как собака. Никодим угостил его медом и снова вывел во двор.
— Видели, мама, какой он у меня…
Настасья Фетисовна махнула рукой и пошла в избу. Вслед за матерью прибежал Никодим.
— Тебе, поди, молочка надо для твоего чертушки? — в упор спросила Никодима Настасья Фетисовна.
Мальчик поднял на нее раскрасневшееся лицо и сказал:
— Пожалуй, дайте немножечко… Самую малость…
Никодим выскочил за дверь и явился с лоханью.
Глава XXXIII
Болезнь Алеши затягивалась. Истощенный организм плохо боролся с воспалительным процессом в легких. Настасья Фетисовна дни и ночи просиживала у постели больного. Вся работа по хозяйству легла на Никодима.
Мальчик с радостью взвалил на себя все заботы… Сознание, что он единственный кормилец, глава так неожиданно увеличившейся семьи, окончательно изменило его характер.
— Вы, мама, соберите все, что требуется. Завтра я чем свет отправлюсь на покос. Зима не за горами. Вот-вот погода испортится… — сказал Никодим и полез на полати. (Перед большой и тяжелой работой отец также с вечера распоряжался и рано ложился спать.)
Но серьезности хватило ненадолго. Никодим вспомнил о пестуне, устроенном в углу сеней, на охапке моха: «Сбегаю на минутку к пестунишке, — ночь длинна, выспаться успею…»
Никодим слез с полатей и выскользнул за дверь.
— Бобош, ты где?
В сумраке сеней завозился и радостно взвизгнул медвежонок. Мальчик увидел светящиеся глаза звереныша и двинулся к пестуну, но по дороге споткнулся о пустое ведро.
— Наставлено тут — черт ногу сломит!.. — в точности как отец, заругался Никодим. Он шел ощупью, широко разведя руки. — Ну, Вахрамеич, к тебе добраться в эдакой темноте!..
Медвежонок возбужденно топтался и тихонько повизгивал. Когти его стучали по деревянному полу. Наконец рука мальчика коснулась головы пестуна.
— Ну, Бобошенька, как тебе новая квартира?.. Ничего? Никодим знал, где тебя устроить. И мягко, и за ветром, и какие остатки от обеда выставить — под рукой…
Мальчик присел на корточки. Медвежонок шумно обнюхивал лицо и теплую шею друга. Холодным, влажным носом он прикасался к нему, и Никодим вздрагивал.
— Сопатка у тебя как лед стала. Видать, наше дело в гору пошло… А я, Бобоша, завтра иду траву косить. Все думаю, взять ли тебя с собой, да не знаю, как у тебя ноги… Тяжелая, брат, работа переросшую траву косить, но ничего не поделаешь. Сам знаешь: и Пузан, и Чернушка. Твое дело барсучье — за лето сала накопил, а зиму спи да спи… Скотина же в мороз сено как на мельнице мелет…
Раздетый Никодим продрог, но уходить от ласкавшегося пестуна не хотелось. Мальчик чесал зверенышу за ухом… Медвежонок ласково урчал. Никодим проводил ладонью по животу, и пестун, раскинув лапы, валился на бок. «Слаще меда, вижу, ласка тебе, свиненышу…»
Медвежонок явно соскучился о друге. От сидения на корточках ноги у мальчика затекли.
— А ведь мне пора, Бобошук, давно пора…
Но медвежонок терся головой о грудь Никодима, старался просунуть холодный нос в пазуху, под рубаху.
В неплотно прикрытую дверь Настасья Фетисовна слышала разговор сына со зверем, и улыбка не сходила с ее лица.
— Однако будем прощаться. А ну, давай лапку! Лапочку дай, Бобоша! Да правую, правую дай, — экая необразованность…
Скрипнула дверь. Настасья Фетисовна тихонько засмеялась и отвернулась к окну.
Никодим шмыгнул на полати.
Настасья Фетисовна в сумку Никодима положила два горячих, дымящихся калача. Запах свежевыпеченного хлеба наполнял избу.
Так рано и так заботливо она всегда собирала мужа. А вот теперь мать собирала его, Никодима. И не отец, а уже он завтракал, когда за окном еще чернела ночь. Мальчик взглянул последний раз на белеющее в сумраке лицо больного, на мать и тихонько сказал:
— Ждите меня к ночи, мама! А медвежишку я, пожалуй, с собой возьму…
Никодим тихонько открыл дверь. Пестун, казалось, только и ждал появления мальчика. Он завозился на подстилке, поднялся и захромал навстречу.
— Ну, как ночевал, друг? А ведь я надумал тебя с собой на покос взять. Скучно тебе одному здесь будет…
Медведь лизнул руку мальчика.
— Обрадовался, дурашка! Повремени чуток — я медишку для тебя прихвачу…
Никодим положил в сумку осотинку меду, перекинул винтовку через плечо, взял косу, и они вышли.
Густо-синее небо в звездах. Похожий на скалы, на зубчатые стены волшебного замка, чернел, громоздился за рекой лес, и сквозь узорные ветви его сверкал золотой рог ущербленного месяца. Россыпью переливался Млечный Путь. Волны речонки, залитые фосфоресцирующим серебристо-голубым светом, казались живыми. Переплеск их напоминал мотив знакомой песни. Воздух был свеж и хрусток. Сладко и тонко пахло можжевельником, грибами, лесными травами, тронутыми первым инеем.
— Хорошо, Бобошонок!
Маленький хозяин в этот первый свой выход на тяжелую работу был настроен необыкновенно бодро. Узенькой тропкой он направился через луговинку, где паслись мерин и Чернушка. Пестун увидел их, остановился на тропинке и стал шумно нюхать воздух. Глазки его сверкнули. Он испуганно оглядывался, и по всему видно, что звереныш не прочь удрать в сени.