Так начиналась легенда. Лучшие киносценарии - Юрий Маркович Нагибин
– Какой Настехи?
– Петриченко, Надежды Петровны крестницы. И то я скажу – она девку собой прикрыла.
– Как амбразуру! – усмехнулся Жан.
– Будя зубы-то скалить! Настеха все ж таки дамка, а та – девчонка, дитя.
– Ладно защищать-то!
– Смотри, Жан, при других не ляпни, бабы за Настеху зараз поувечат.
– Больно вы тут большую власть забрали!..
– А то как же – бабье царство!
– Сроду я бабьим подгузником не был, – проворчал Жан…
…Изба Анны Сергеевны. В галифе, на босу ногу, в трикотажной рубахе в горнице сидит, отдыхает пожилой – тип старого шофера – муж Анны Сергеевны. Он уже и в газету заглянул и сейчас, отложив в сторону очки, наблюдает мечущуюся по горнице супругу. Его взгляд словно приклеен к Анне Сергеевне, глаза, как шарнирные, поворачиваются в ее сторону, ловя каждое движение ее плотно сбитого тела, коротких, круглых, с ямочками над локтями, загорелых рук.
– Хватит суетиться, – говорит он. – Отдохнула бы.
– На то ночь есть, – отвечает Анна Сергеевна, продолжая судорожно хозяйствовать. Это у нее от волнения встречи, от смущенной отвычки, что в доме мужчина, от радости, в которую еще трудно поверить.
Снова округло заходили в глазных орбитах голубые шары Матвея Игнатьевича. Анна Сергеевна, как и всякая женщина, даже спиной чувствовала настойчивый взгляд, и все валилось у нее из рук: рогач, спички, конфорка. Разбив фаянсовую чашку, она не выдержала:
– Чего ты мне под руку глядишь?!
– Ты о чем, Аня?
– Уставился тоже…
– Да ведь соскучился! – Матвей Игнатьевич поднялся.
– Шш!.. – Анна Сергеевна кивнула на черную горницу.
– А долго она еще тут торчать будет? – шепотом спросил Матвей Игнатьевич.
Он недооценил чуткого слуха председательницы.
– Да ушла я, ушла, молодожены, чтоб вам ни дна ни покрышки! – раздался голос Надежды Петровны.
– Не слушай ты его… дуролома! – крикнула в сердцах Анна Сергеевна.
В ответ лишь хлопнула входная дверь.
– Холерик тебя побери! – накинулась на мужа Анна Сергеевна. – Ты зачем Надьку обидел?
– Да ведь хочется вдвоем побыть…
– А Надьке не хочется?.. Но вдвоем ей не с кем, а одной, чтобы горе свое выплакать, негде. Нету у нее своего угла. Мы все отстроились, а она по чужим хатам мается.
– Ань, ну скажи на милость, почем я мог знать, что у председательши своей хаты нема?
– Вот и нема! Ей район добрую хату поставил, а Надька ее под школу отдала. И вообще, хочешь со мной ладом жить, Надьку пальцем не задевай!
– Ишь ты! – ревниво сказал Матвей Игнатьевич. – Какое сокровище!
– Да, сокровище! – твердо сказала Анна Сергеевна – Знаешь, как окрест люди бедствуют! Лебеду в муку подмешивают, крапивными щами пробавляются, запущенкой – по большим праздникам. У нас в Конопельках одно бабье, а мы такой жизни и до войны не видели. И все – от Надькиного таланта, от ее великой ограбленной души! – Неожиданно для себя самой Анна Сергеевна всхлипнула.
Матвей Иванович тихо обнял жену за плечи.
– Не серчай… не знал я, право, не знал…
…Выйдя от своей подруги, Надежда Петровна наткнулась на тоскующую, неприкаянную Настеху.
– Настя!.. Настеха!.. – позвала она, но девушка сделала вид, что не слышит, и скрылась в бузиннике.
Не так-то легко отделаться от председательницы. Надежда Петровна тоже вломилась в бузинную заросль и возле речки перехватила Настеху.
– Чего убегаешь? – спросила она, заглядывая в измученное лицо девушки с выплаканными, в черных окружьях глазами.
– А я тебя не видела, – соврала Настеха.
– Хочешь, погадаем? – предложила Петровна.
– Пустое! – отмахнулась Настеха.
– Тебе ж раньше нравилось?.. Айда до Комарихи, у нее ярый воск есть. Будем его лить, ты своего суженого увидишь.
Настеха передернула плечами.
– Пустое!..
– Ладно, девка, хватит тьму наводить, меня бы хоть постыдилась!.. Ты вон ждешь, тоскуешь, надеешься, а мне кого ждать, мне на что надеяться?
На высоком бугре над рекой красиво стала скамейка, а на скамейке, робко держась за руки, сидели Дуняша и узкоплечий паренек с детски хохлатой макушкой. На лице Петровны – давешняя нежность, радость, затаенная боль.
– Вишь… – Она взяла Настеху за руку. – Кабы не ты, не было б у них счастья.
И что-то отпустило Настеху.
– Пойдем до Комарихи, – сама предложила она…
…Они подошли к невзрачной избе Комарихи.
– Хозяйка, принимай гостей! – крикнула с порога Надежда Петровна.
Появляется Комариха, в белой кофте, в чистой, стиранной юбке, в пучочке сивых волос торчит старинный роговой гребень.
– Заходите… – говорит она без особого восторга. – Только тихо.
– Аль боишься – мышей распугаем?
– Нет, мой старичок отдыхать прилег.
– Он с того света пожаловал или ты, мать, последнего ума решилась? – осведомилась Петровна.
На ее громкий голос из горницы вышел в домашней затрапезе знакомый нам старик садовник.
– Это что же значит? – потрясенно спрашивает Петровна.
– А мы того, значит… – смущается дед, – решили сочетаться…
– Поздравляю… – все еще в обалдении сказала Надежда Петровна. – Ладно, старая… тьфу ты, молодуха, дай нам воску.
– Гадать надумали?..
Выйдя от Комарихи, Надежда Петровна и Настеха поглядели друг на дружку и громко, с наслаждением расхохотались…
…А потом, при свечах, они лили воск в большую фаянсовую чашу с водой. Надежда Петровна истапливала светлый, чистый ком в прозрачную воду, воск застывал на дне чаши причудливым узором, а Настеха вглядывалась в этот узор с надеждой и жадностью, веря сердцем, вновь ставшим детским, что она узнает свою судьбу. Но ведь с давних времен Ярилы для всех девушек истаявший воск находит последнее воплощение в облике светлого воина на светлом коне.
Верно, и Настеха не была исключением, и со дна чаши к ее глазам воспарял тот же образ, вечный образ девичьей мечты. И она была счастлива…
…Гирлянды лампочек горят над деревенской площадью. Длинные столы уставлены снедью и питьем. Шум. Музыка. Смех. Песни, визг. Богатырски гуляют Конопельки, справляя победу своих мужиков над гитлеровской Германией, восславляя добрыми тостами живых и погибших. Уже не первый час идет веселье, лица порядком раскраснелись, и в празднике наметился вполне законный разнобой.
И тут, взобравшись на скамейку, Анна Сергеевна замахала руками, требуя внимания, и закричала зычно:
– Слухай сюда!.. Слухай, бабы, слухай, весь народ!.. – И было что-то в ее голосе, отчего затих шум и развалившийся праздник вновь обрел стержень. – Давайте выпьем полную чарку за Надежду Петровну, за нашу колхозную мать!
– Будь здорова, мати!
– Счастья тебе и долгой жизни!
– Сто лет без печали!..
– За доброту и гнев спасибо!.. – слышатся искренние голоса.
К Петровне тянутся с чарками ее верные соратницы, делившие с ней все тяготы военного лихолетья, сивые колхозные деды, молодняк, с ней чокаются и блистательные кавалеры, еще не испытавшие на себе ни доброты ее, ни гнева. Петровна всем
