Сергей Львов - Спасите наши души

— Нет, — сказал Павел. — Раньше казалось, что знаю, а теперь кажется, что не знаю. Совсем не знаю.

— Ну, хорошо, — сказала тетя Зина. — Я сейчас все тебе объясню. Так вот, Павел, — значительно сказала она. — Твой отец был скромным тружени­ком, а погиб как герой.

И она сама с огорчением услышала, что голос ее звучит так, как будто она говорит не про своего зятя, которого знала много лет и с которым не очень ладила, а про кого-то из книги. «Иначе надо ему сказать», — подумала, пересела поближе к Павлу, положила руку ему на плечо.

— Ты же знаешь, — начала она снова, стараясь, чтобы голос звучал мягко, — у каждого человека в жизни должна быть большая цель. Взять тебя, ты должен стремиться быть достойным памяти своего от­ца. Разве ты забыл, как ты выступал у нас на чита­тельской конференции на тему «В чем счастье?» Хорошее было выступление. Я даже его текст в об­ластную библиотеку послала на выставку. Ты еще начал с замечательных слов Николая Островского: «Жизнь дается человеку только один раз...» Как там дальше сказано? Помнишь?

Павел помнил. Наизусть.

— «...ее нужно прожить так, чтобы не было му­чительно больно за бесцельно прожитые годы», — за­кончил он цитату.

— Вот видишь! — обрадовалась тетя Зина. И уди­вилась: — Как же так? Ты так хорошо сказал в своем выступлении про эти слова! И как раз про то, о чем меня спрашиваешь. Значит, все понимаешь правиль­но. Ты завтра придешь в читальню, и я тебе дам текст твоего выступления. У меня копия подшита. Пе­речитаешь его, подумаешь над ним снова. Договори­лись?

— Спасибо, тетя Зина, — вежливо сказал Па­вел. — У меня остался черновик. Я посмотрю его.

Зинаиде Александровне показалось, что она ска­зала не все.

— Это нехорошо, что ты все время один. Потому у тебя такие мысли.

— А разве это нехорошо, что я думаю...— Павел запнулся, помолчал, а потом закончил извиняющим­ся голосом, — о смысле жизни?

— Почему нехорошо? Очень хорошо, — еще бо­лее тревожно сказала Зинаида Александровна. — Только думаешь ты, как мне показалось, пессими­стически. Вот и книги последнее время тебя все ка­кие-то привлекают не такие. А мне бы не хотелось, чтобы мой племянник, который только что кончил школу, получил аттестат зрелости и вступает в са­мостоятельную жизнь, смотрел на окружающее сквозь черные очки пессимизма. Даже если у нас случилось несчастье, это еще не причина для мрач­ных мыслей.

— Тетя Зина, — спросил Павел, — а у вас нико­гда не бывает мрачных мыслей?

— Конечно, как у всякого человека, у меня бы­вает плохое настроение. Но я умею с ним бороться. Обещай мне, что ты постараешься перестроиться, — сказала она и снова сама с огорчением услышала, что выговорила эти слова так же, как требовала от своих молоденьких помощниц обещания, что они не будут запускать работу с рекомендательными спис­ками.

Павел сказал, что постарается, и Зинаида Алек­сандровна пошла на кухню к сестре.

— Я ему все объяснила, — сказала она.

Сестры обнялись и всплакнули. Тетя Зина еще долго сидела в доме Миловановых, рассматривала старые фотографии и вздыхала над ними, а на сле­дующий день энергично, как все, что она делала, взялась за устройство Павла, и он не успел опомнить­ся, как работал в газетном киоске.

— Ну, как теперь твое настроение? — спраши­вала она, когда встречала племянника.

Павел отвечал, что настроение у него нормаль­ное, и тетя Зина удовлетворенно говорила:

— Вот видишь!

Сестре она тоже сказала не без гордости:

— Теперь я спокойна за нашего Павлика. Ну, кто был прав?

И хотя Евдокия Александровна с самого начала не спорила с сестрой, она согласилась:

— Конечно, ты.

Сестры не знали, что как раз в эти дни Павел познакомился с Григорием Добровольским, недавно приехавшим в их город. Добровольский жил в гости­нице, посещал краеведческий музей и местных ста­рожилов, представляясь командировочным, изучаю­щим старину. Он действительно был в командировке. Вызвался поехать в старинный   городок,   где,   по слухам, можно было купить у стариков не только до­революционные издания молитвенников, но и старин­ные служебники, типиконы, четьи минеи. Доброволь­ский рассчитывал и начальству угодить и не без ба­рыша вернуться. И та кафедра духовной академии, где ему покровительствовали, хотя он был всего се­минаристом, дала ему командировку.

Он познакомился с Павлом, когда приходил за свежими газетами и журналами.  Добровольскому рассказали историю гибели Милованова-старшего. Это событие было до сих пор памятно в городе.

И Григорию захотелось отличиться: привезти в се­минарию не только книги, но и заявление Павла о приеме. Плохо ли, еще не кончив учения, уже иметь на своем счету такое доказательство проповедниче­ских способностей!

Разговор с Павлом он начал с того, что хотя в го­роде он приезжий, но уже наслышан о безвременной кончине его отца, о достойном хвалы подвиге фельд­шера Милованова, об испытании, ниспосланном Павлу.

Павла заинтересовала и неожиданность обраще­ния и непривычность речи, и, когда Добровольский попросил показать ему город, он согласился. У Пав­ла было много свободного времени.

Они вместе гуляли по городу, ходили в лес, в окрестные деревни, разговаривали.

Добровольский скоро почувствовал и робость Павла перед жизнью и желание говорить о том, чем Павел однажды удивил тетку и о чем больше ни с кем не разговаривал.

И когда Григорию показалось, что настало время для решительного объяснения, он спросил Павла: не приходило ли тому в голову воспринять гибель отца как некое указание судьбы? Не думает ли он прислу­шаться к этому указанию? Например, пойти учиться в духовную семинарию, где уже учится он, Добро­вольский?

— Особого к себе внимания от людей вы пока не дождались, — сказал Григорий почти то же са­мое, что   говорил   дядя,   Милованов-поросятник. Но кончил он иначе: — Не там надо искать на­граду.

— Я вас не понимаю, — растерянно сказал Па­вел.

— Меня не понимаете, — возразил Доброволь­ский, — это не суть важно. Себя не понимаете! Это куда важнее.

Потом он стал говорить, что религия учит людей хорошему. Разве иначе она могла бы существовать столько веков? И разве плохой человек матушка Павла? И про то сказал, что, если Павел поступит в семинарию, у него на всем готовом будет неплохая стипендия, можно будет и матери помочь. И что, окончив семинарию, можно рассчитывать на твердое положение для себя и на возможность утешать окру­жающих в бедах и горестях. И про то, что в инсти­тут теперь попасть весьма трудно, а идти после де­сятилетки в газетный киоск или на производство как-никак обидно.

— Приедете на каникулы в свой город, спросят: что делаете? Можно будет ответить: в Москве учусь, в вузе. И среднее образование ваше даром не пропа­дет, и языки иностранные учить будете, и о мно­гом таком узнаете, о чем вам ни в школе не говори­ли, ни   в   книгах   не   напишут теперешних. Ведь о жизни, о смерти, о боге спорят две стороны. Но вам известно только то, что говорит одна сторона, и совсем неизвестно то, что об этом может оказать другая. А разве вам не любопытно услышать другую сторону? Не господствующую, — понизил он голос, — по гонимую. Гонимую, но от гонений не слабею­щую, — это прозвучало торжественно, — религию! Может, ей что-то такое известно, о чем первая сто­рона и не догадывается? А?

Добровольский почувствовал — ему помогла ак­терская восприимчивость, — что его житейские до­воды особенного впечатления на Павла не произвели, а вот последний, туманно-многозначительный, заце­пил за живое.

И он решил   козырнуть:

— Формуляром вашим, извините, в библиотеке поинтересовался. Видно, что философия вас зани­мает. О пшеничном зерне не задумывались? Мы его можем разложить на составные части, можем эти частицы увидеть, осязать, взвесить, но ни под каким микроскопом, ни на каких весах не увидим той энер­гии, той внутренней силы, благодаря которой произ­растает зерно. Какая же сила заставляет его произ­растать? Поразмыслите об этом. Маркса, между прочим, не читывали?

Павел признался, что после «Манифеста Комму­нистической партии», который в выдержках прохо­дили в школе, ничего не читал.

— Напрасно, — наставительно сказал Доброволь­ский. — Не удивляйтесь, что, советуя вам духовную стезю, о которой вы покуда понятия не имеете, спра­шиваю вас про Маркса. Основоположник научного материализма Маркс. Так?

— Так, — согласился Павел, удивляясь еще больше. — Это известно.

— Но неизвестно другое: что у Маркса, если по­искать, можем найти доказательства в пользу суще­ствования бога.

— Ну, это вы хватили! — сказал Павел.

— Поскольку вы Маркса не читали, — сказал Добровольский, — спорить вам со мной будет за­труднительно. Может быть, хоть понаслышке знаете про стоимость, которая, согласно Марксу, представ­ляет собой овеществленный в товаре труд? Возьми­те эти вот ботинки, — и он указал на свои черные узконосые туфли. — Можете их разорвать, можете их разрезать, можете под микроскопом рассмотреть, химическому анализу подвергнуть — никак и нико­гда вы их стоимость не увидите, не обнаружите. А она есть. Она в эти ботинки заложена. О-бъ-е-к-т-и-в-н-о! И во все заложена. Это Маркс говорит. А ре­лигия говорит: вот так же и бог незримо овеще­ствлен в окружающем мире...