Любовь Воронкова - Беспокойный человек
И толстая Аграфена Ситкова здесь стала ближе, роднее. Может, потому, что привыкла дома заботиться о детях, о муже, о старой свекрови, она здесь так же тепло заботилась обо всех, а особенно о Витьке и Катерине. То выстирает Витьке рубашку, то набьет Катеринин матрац помягче. А то вздумает побаловать весь табор — напечет пирогов с земляникой или наделает вареников. И — сама румяная, круглолицая — смотрит и радуется, как едят ее стряпню, и все повторяет своим грубоватым голосом:
«Ешьте, ешьте, поправляйтесь! Человек должен толстым быть!..»
Только здесь, как-то в сумерки, когда отдыхали доярки сидя на крылечке, разглядела Катерина, что у молчаливой стареющей тетки Таисьи глаза синие, с грустинкой и с какой-то неизменной думой, которая тихо светится из их синей глубины.
— Ты о чем задумалась, тетка Таисья? — спросила Катерина.
— А ни о чем, просто так… сижу, — ответила тетка Таисья, но тут же улыбнулась, и морщинки побежали вокруг ее красивых глаз.
— Небось, молодость вспомнила, — сказала Аграфена. — Что ей? Мужа нет, детей нет — только и вспоминай молодые годы да прежнюю любовь.
— Ну да, любовь! — оборвала Тоня. — На шестой десяток, а все будут любовь вспоминать!
Тетка Таисья промолчала, опустив глаза, и Катерина вдруг поняла, что эта бледная, тихая женщина все еще держит в своем сердце тоску о давно погибшем муже. Мужа убили на войне в четырнадцатом году, а прожила она с ним всего месяц. Но прошла жизнь, а тетка Таисья так ни на кого больше и не взглянула, так и донесла до седых волос свою верную любовь…
«Вот живет и живет себе тихонько, — думала Катерина, глядя на совсем примолкшую тетку Таисью, — кажется, совсем обыкновенный человек, а ведь такое сердце разве часто встречается?»
Только с Тоней Кукушкиной не ладилась у Катерины дружба. Тоня часто задирала ее. Впрочем, Катерина не сердилась. Она как-то не могла рассердиться — слушала, улыбалась да отмалчивалась. Слишком счастливой чувствовала она себя по сравнению с Тоней. Катерина любит свою работу.
А любить свою работу — разве это не величайшее счастье для человека? Но вот этого-то счастья и нет у Тони. Ну так что ж, ну пусть цепляется, если от этого ей полегче!..
В свободные дневные часы доярки ложились отдыхать. Но Катерина не ложилась — ей жалко было отдавать сну такое хорошее время. Она бежала в лес — то набрать ягод, то наломать веников. А из лесу не уйдешь скоро, когда красуются на полянках голубые цикории и цветущая таволга разливает медовые запахи над высокой лесной травой.
Так было и в тот жаркий день, когда она после второй дойки ушла в лес. Она пошла посмотреть, не появились ли в ельнике грибы. Кажется, уж пора бы… Но грибов не нашла. Значит, рано еще. Она медленно шла все дальше и дальше, глядела на облитые зноем елки и березы, слушала птиц, которые изредка подавали голоса где-то в вершинах. Прозрачно-желтые бубенчики вставали перед ней, словно маленькие круглые фонарики, высоко приподнятые над травой. Ярко и нарядно краснели цветы лесной дрёмы. На открытых полянках, ближе к тропке, грелись на жарком солнце розовые и белые кошачьи лапки, которые казались теплыми не от солнца, а сами по себе — встречались сырые ложбинки, голубые от густой россыпи незабудок. Катерина не рвала цветов — зачем? Разве мало того, чтобы ходить и глядеть на них и радоваться их нежной прелести?
Немножко усталая, разморенная жарой, Катерина вышла к лесной дороге. По обе стороны густо и пестро цвела иван-да-марья. Где-то она уже видела эту поляну? Ах да, во сне, приснившемся ей однажды в морозную ночь. Катерина шла в своем голубом платье по пестрой полянке, солнце золотило ее непокрытую голову с тяжелой растрепавшейся косой, шла счастливая, с румяным загаром на щеках, неизвестно чему улыбающаяся… И оттого, что сердце было полно радости, Катерина запела. Запела во весь голос, всей своей сильной грудью, не стесняясь, не сдерживаясь:
Ой, туманы мои, растуманы,Ой, родные леса и луга!Уходили в поход партизаны,Уходили в поход на врага.
Катерина любила эту песню за то, что она была раздольная и протяжная, на большой голос, и Катерине нравилось, что можно разлиться и тянуть, тянуть и переливать этот вольный и немножко печальный напев.
На прощанье сказали герои:Ожидайте хороших вестей,И на старой Смоленской дорогеПовстречали незваных гостей.
Но вышла Катерина на дорогу, остановилась, и песня ее оборвалась. Прямо перед ней, на пеньке, сидел Сергей Рублев, младший сын старухи Рублевой, который работал в МТС.
Сергей был похож на Марфу Тихоновну: тот же орлиный профиль, тот же смелый и яркий взгляд, те же брови вразлет, придающие лицу открытое и гордое выражение. Только рот, крупный, энергичный и по-доброму улыбающийся, ничем не напоминал тонких, сухих губ матери.
Сергей, свертывая цыгарку, с усмешкой в блестящих глазах посматривал на Катерину, словно подсмеиваясь над ее смущением. Около него в траве стояла гармонь.
— Что ж замолчала? — спросил Сергей. — Ну и голосок у тебя! От самой МТС слышно.
— А ты чего тут сел? — спросила Катерина и, отвернувшись, нагнула широколистную ветку калины с шапкой кремовых цветов.
— Да слышу — ты идешь, вот и сел.
— И так и будешь сидеть?
— Нет, зачем же? Пойду.
— А куда пойдешь?
— Да вот куда ты, туда и я.
Катерина подняла глаза от цветка калины, который пристально разглядывала, и засмеялась:
— В табор пойдешь? Коров доить? Ну что ж, я тебя в подсменные доярки возьму. У меня коровы красивые, рогастые!
— А тут табор устроили? — удивился Сергей. — О, так это я заходить буду!
— А зачем гармонь несешь? — спросила Катерина.
— В отпуск иду на недельку. Перед уборочной. Вот и взял гармонь. А ты, значит, в таборе?
— В таборе.
— Брось, пойдем домой!
— Зачем?
— А так, мне веселее!
— Ах, вот что! Ну, раз тебе веселее, то как же не пойти? Бегом побегу!
— Смеешься все!
— А ты разве плачешь?
— Что-то говорят, ты с моей матерью шибко сражаешься? — спросил Сергей.
Катерина насторожилась.
— Да, — ответила она, без улыбки глядя ему прямо в глаза, — сражаюсь.
Сергей засмеялся:
— Ох, как вскинулась сразу! Уж кажется — сейчас и со мной в драку бросишься?
— А что ж? И с тобой. Если мешать будешь.
Сергей подошел к ней:
— Ну что ж, сражайся. Хоть ты с моей родной матерью воюешь, но надо признать: правда на твоей стороне. Ничего не скажешь.
Катерина не знала, шутит он или говорит серьезно. И неужели не сердится?..
Яркие золотисто-карие глаза Сергея глядели на нее мягко и ласково. И какая-то особая радость светилась в их теплой глубине, будто он только сейчас увидел и узнал Катерину и удивился: как это он до сих пор жил на свете и никогда не думал о ней?
Катерина почувствовала, что лицо и шея у нее заливаются румянцем, и, смутившись, покраснела еще больше и снова уткнулась в калиновый цветок. Потом вдруг поглядела на небо и сказала безразличным голосом:
— И что это я тут с тобой стою? Доить скоро.
— Значит, так и уйдешь?
— А как же?
— Ну, хоть подари мне что-нибудь на прощанье.
— А что ж я тебе подарю? Ветку калины?
— Да хоть ветку калины. Вот эту самую, что в руках держишь!
Ветка, вырвавшись из рук Катерины, прошумела листвой. Катерина, заглянув в его горячие яркие глаза, отвернулась.
— А что ж одну ветку? — засмеялась она. — Я тебе весь куст подарю — возьми, пожалуйста!
— Подожди… А ваш табор далеко?
— Недалеко, да не дорога… До свиданья!
Катерина махнула рукой и побежала обратно через пеструю лужайку, заросшую иван-да-марьей, прямо через лес к табору.
Сергей, задумчиво сузив глаза, проводил ее взглядом.
— Через недельку обратно пойду! — крикнул он, когда голубое платье уже мелькало среди дальних елочек, росших на поляне. — Встречай тогда!
— Ладно-о!..
Сергей снял с плеча гармонь и, негромко наигрывая, пошел по дороге.
«Откуда она взялась?.. Когда выросла?..»
А перед глазами, пока шел до села, мелькало голубое платье и золотисто-русыми струйками тяжело падала и текла и шевелилась растрепавшаяся коса. И, усмехаясь сам на себя, Сергей от времени до времени повторял:
«Да… Бывает!»
А вечером домашние удивлялись: что это Сергей калиновую ветку принес? Неужели лучше цветов в лесу не нашел?
Гроза
Жаркий воздух дрожал над землей, небо сверкало без единого облачка, стала прежде времени жухнуть и созревать трава. Коров перегоняли с одного пастбища на другое, искали, где получше корма.
Катерина считала дни: вот еще один прошел, а вот и еще один…
Доярки замечали необычайное сияние в серых глазах Катерины.
