Евгений Дубровин - Счастливка
– Так, значит, до завтра. – Инна протянула руку. – Теперь вы от меня не отделаетесь. Я, как призрак, буду являться к вам каждую ночь. Давайте знаете что? Давайте завтра будем гулять всю ночь. Уйдем далеко-далеко, аж до самого Крыма. Возьмем эту вашу бутыль, будем идти, пить вино и разговаривать.
– Бутыль тяжелая.
– А вы привяжите ее за спину. – Инна рассмеялась. – Договорились?
– Договорились. Только я боюсь, это дело может и впрямь кончиться сельсоветом.
– Вы уже испугались? Дайте я вас поцелую. Ведь, если кому рассказать, все равно не поверят, что мы не целовались. Пробродили всю ночь, и ни одна из сторон не проявила ни малейшей инициативы… Пусть инициатива будет за мной.
* * *К рассвету стало совсем холодно. С моря шли темные тучи и тянуло снежной свежестью. Наверно, где-то выпал град. Клементьев решил перебраться в палатку. Он перенес постель, бутыль, одежду и, посвечивая себе фонариком, начал стелиться, как вдруг его внимание привлек листок бумаги, вставленный в кармашек палатки. Сверху крупно карандашом было написано: «ОТЕЦ»
Предчувствуя недоброе, Клементьев вынул листок и быстро пробежал его содержание. Это писал Лапушка. Вот что было в листке:
«ОТЕЦ!
Я больше так не могу. Мне скучно, мне с вами не интересно. Наверно, это очень обидно, то, что я пишу. Вы должны понять, почему я ухожу. Я ухожу не потому, что ищу какой-то легкой жизни. Скорее наоборот. Я был в семье не человеком, игрушкой, которую надо красиво одевать, на которую приятно смотреть. Мне это надоело. Мне надоели ваши разговоры: сколько я себя помню, они только о деньгах и вещах. Я много передумал за эти дни…
Я попробую найти дело, которое мне будет интересно.
Не ищите меня. Я вам напишу, когда все как-то определится».
Подписи не было. Клементьев свернул листок вчетверо, положил в карман и вышел из палатки. Чувствовалось приближение рассвета, но еще было совсем темно. Моросил мелкий дождик, и ракушечник глухо шумел.
«Ах, журавленок… – подумал Клементьев. – Журавленок неразумный…»
Клементьев постоял немного, вслушиваясь в дождь. Где-то сейчас в темноте, засунув руки в карманы и сгорбившись, шагал Лапушка. Дождь стекал по его волосам за шиворот, мокрые плечи пиджака обвисли… Конечно, он идет пешком, у него нет ни копейки денег… Ах, неразумный журавленок, выпорхнул из гнезда на неокрепших крыльях… Это он, Клементьев, виноват, он – вожак маленькой журавлиной стаи… Когда на корову не хватило денег, отец молча снял сапоги, а сам пошел босой впереди семьи. Он научил их трудиться, научил любить жизнь. Почему Клементьев не подумал об этом раньше?
Клементьев подошел к машине и осторожно открыл ключом дверцу в изголовье жены. Жена всегда спала крепко, не просыпаясь ни разу за ночь, и поэтому Клементьев очень удивился, когда увидел, что она лежит на спине с раскрытыми глазами.
– Почему ты не спишь?
– Думаю…
– О чем?
– О тебе, о себе. Ты знаешь, а жизнь-то все-таки у нас не получилась.
– Вот еще! Откуда ты взяла?
– Так… Все у нас есть: и квартира, и вещи, и машина, а семьи нет. И никому моя красота оказалась не нужна…
– Ну что ты в самом деле… Мне нужна…
– Нет, тебе не красота нужна. Тебе надо совсем другую женщину.
– Так в чем же дело? Еще не поздно…
– Как не поздно? Поздно… Я-то уже отцвела…
Жена перевернулась на бок и заплакала.
– И спишь ты теперь один… Как будто тебе со мной противно рядом…
– Ты же знаешь, я люблю на свежем воздухе.
– А я, думаешь, не люблю на свежем воздухе? Ты никогда со мной не считался. Мы ни о чем, кроме еды и вещей, не говорили. И сына не смогли воспитать правильно. Вырос неудалый какой-то…
Клементьев погладил жену по голове.
– Все еще поправимо. Главное понять… У тебя горячий лоб. Ты заболела?
– Живот что-то болит…
– Живот? Ты ела на ночь?
– Консервы. И молока попила. Слабость какая-то и резь в животе. Может быть, это от консервов?
– Ты не волнуйся. Возможно, это от перемены воды. Вода здесь с морскими солями. Но все-таки надо показаться врачу. Собирай постель, мы поедем в «скорую».
– Может, пройдет… А вдруг Лапушка вернется, а нас нет.
– Мы должны его встретить по дороге.
– Почему ты так уверен? Ты что-то знаешь?
– Ничего…
– Ты говоришь непонятное… Мне совсем плохо, дорогой…
– Потерпи немного.
– Дождь идет?
– Да.
– Как же мы поедем по дождю?
– Здесь везде ракушечник. От дождя он становится даже плотнее. А потом асфальт. Тебе не лучше?
– Нет…
– Приподнимись, я поставлю сиденья.
– Подожди… немного… пять минут… давай поговорим… Может, я умру… и не успеем…
– Вот еще. С чего ты взяла? Сейчас приедем в больницу, тебе промоют желудок, и все будет в порядке. Ты, наверно, отравилась консервами. На солнце жесть быстро окисляется. Ты долго их держала на солнце?
– Сядь со мною…
– А может быть, это от воды. Точно от воды. Слишком близко к поверхности море.
– Сядь, я расскажу тебе свою жизнь…
– Свою жизнь? – удивился Клементьев – До замужества? Ты уже ее мне рассказывала. И почему именно сейчас?
– Сядь же, ты промокнешь…
Стараясь не потревожить жену, Клементьев осторожно поднял водительское кресло и сел за руль. Потом он прикрыл дверцу. Сразу исчезли все шорохи ночи, шум дождя стал неестественным: на стекле он был звонким, стеклянным, на крыше глухим, железным.
– Нет, не до замужества. С тобой…
– Вот еще… Что на тебя нашло сегодня?
– Просто я представила, что эта ночь будет последней, и испугалась, что ты так ничего и не узнаешь…
– Что я должен узнать?..
– Ты приходил всегда в одиннадцать…
– Разве я могу бросить завод, пока не наладится вторая смена?
– Правильно, ты всегда много работал, поэтому и достиг такого положения, Уходил ты в семь..
– Хорош я был бы директор, если бы завод начинал работу без меня.
– Я же ничего не говорю. Я просто рассказываю о своей жизни. Я видела тебя только с одиннадцати до полдвенадцатого. Мы пили чай, смотрели последние известия, и ты шел спать. Утром ты меня не будил. Сын же в течение недели тебя не видел совсем. В субботу и воскресенье ты уезжал на пикники…
– Это были деловые встречи.
– Да… да… Ты уже объяснял мне. Там решались вопросы о лимитах, поставках, реализации. Мне на этих встречах было бы скучно, и поэтому ты никогда не брал меня.
– Ну, конечно же… Там бывала сугубо мужская компания.
– В отпуск ты ездил в санатории своего министерства, и меня тоже не брал, потому что там тоже происходили деловые встречи и завязывались нужные связи.
– Но ты же понимаешь…
– Да… да… Поэтому твой завод не знает почти никаких трудностей.
– Отчасти и поэтому. Ты же знаешь, как много значат личные связи. И потом, тебе в самом бы деле было скучно: споры, выпивка да карты. Одни мужики.
– Так же, как на симпозиумах.
– Каких симпозиумах?
– По коррозии металла, например.
– Коррозии металла? Откуда ты взяла?
– В прошлом году был в мае. В Москве.
– В прошлом году? В мае…
– Ты уезжал на десять дней.
– Ах да… Как же… был симпозиум… точно… по коррозии металлов. Как ты запомнила?
– Потому что никакого симпозиума не было.
– То есть как…
– Ты ездил развлечься с Шурочкой из технологического.
– С Шурочкой из технологического? Ты что мелешь?..
– У нее был отпуск, а ты взял командировку, и вы мило провели время в Москве. У тебя же есть на заводе доброжелатели. Ты думаешь, у тебя нет на заводе доброжелателей? Мне позвонили на второй же день.
– Кто позвонил?
– Очень милый женский голос.
– И ты поверила?
– Я заказала ваше министерство, и там мне сказали, что никакого симпозиума по коррозии металла нет и в ближайшее столетие не намечается.
– Значит, было что-то другое…
– Я специально ходила смотреть на эту Шурочку… И что ты в ней нашел? Ноги кривые, нос морквой, груди как… Мне было стыдно, что у моего мужа такой вкус… Променять меня на эту… Хоть бы уж выбрал…
Жена заплакала. Слезы катились из широко раскрытых глаз и капали на подушку, образуя темные пятна.
– Почему ты не рассказала сразу? Мы бы разобрались в этом недоразумении…
Вера перестала плакать и с трудом перевернулась на бок.
– Ты помнишь Юру?
– Какого Юру?
– Юру-моряка.
– Не знаю никакого Юру.
– Юру-моряка из больницы. Когда мы лежали в больнице… Он еще за мной ухаживал… У него была сломана нога… Во Франции…
– Припоминаю.
– Он теперь живет в нашем городе.
– Ах, вот что…
– Да. Он давно живет в нашем городе. И поздравляет меня с каждым праздником…
– Я рад за тебя.
– А Восьмого марта он присылает цветы.
– Так это он? А я думал, ты покупаешь на базаре.
– Я все ждала, что ты расскажешь мне про эту Шурочку из технологического. Однажды на какой-то праздник ты выпил и сказал, что любишь меня и считаешь наш брак удачным. Помнишь, я заплакала? Ты думал – от счастья. А я ждала, что ты раскаешься… Я шутя спросила, есть ли у тебя любовница. У тебя была наглая самодовольная рожа…