Лидия Вакуловская - 200 километров до суда... Четыре повести

Когда песня кончилась, Павел тоскливо сказал Тимофею:

— Спой, Тимоша, что-нибудь старинное…

Тимофей молча кивнул, пригладил рассыпавшиеся волосы и начал: «Две гитары за стеной…». Потом он с чувством спел «Пару гнедых». Ему отчаянно хлопали.

Смолякова поставила на стол два запотевших на морозе графина со спиртом. Снова начали наполнять стопки, разбавлять спирт водой. Опять заговорили все сразу и каждый о своем. И Тане вдруг стало невмоготу оставаться в этой душной комнате, пропитанной папиросным дымом, запахом лука, селедки и жареного мяса, сидеть за столом, заставленным тарелками с недоеденной едой, куда уже стряхивали пепел и тыкали окурки, слушать пьяное разглагольствование тучного хозяина, который совсем осоловел и едва ворочал языком, что-то упрямо доказывая Тимофею и Василию, хотя те явно слушали его лишь из долга вежливости. Ей невмоготу стало смотреть на Смолякову, которая без устали двигалась вокруг стола, уносила блюда с остатками мяса и помидорами, приносила плетенку с хлебом и селедку, украшенную колечками лука, что-то говорила, басом хохотала. Позолоченный паук, прилепленный к вырезу ее платья, все время мелькал перед глазами Тани и раздражал ее.

«Надо уйти незаметно, иначе начнут уговаривать», — решила Таня.

Она поднялась, вышла из-за стола. Но тяжелая рука Смоляковой тотчас же обняла ее за плечи.

— Куда? Не пущу.

— Нет, уже поздно, второй час. — Таня осторожно освободилась от объятий хозяйки.

— Ладно, ладно, выспишься. Поди не каждый день в гости ходишь? В районе репутацию беречь надо, — потрепала ее по плечу Смолякова.

Но все гости как-то сразу поднялись и стали собираться.

— Ну, расходитесь, раз не сидится, — без всяких церемоний сказала Смолякова. — Я только Татьяне свой музей покажу.

Она повернула ключ, торчавший в дверях смежной комнаты, куда ни разу никто не вошел за весь вечер, впустила туда Таню и закрыла за собой двери.

— Ну, как оценишь? — спросила она, включив свет, и лицо ее расплылось в самодовольной улыбке.

В огромной комнате не было никакой мебели, кроме лежавшего на полу широкого матраца. Но и весь пол, и матрац, и стены были застланы и завешаны отлично выделанными медвежьими шкурами. На полу — ворсистые, бурые медведи, на стенах — гладкие, белые. И со стен и с полу белозубо скалились, посвечивая кровавыми стеклянными глазами, набитые ватой медвежьи морды.

— Господи, сколько их! Даже страшно! — оглядывалась по сторонам Таня.

Смолякова сладко вздохнула, поняв, что «музей» произвел на Таню должное впечатление.

— Да это же — целое богатство! — непроизвольно вырвалось у Тани.

— Где уж там богатство! — с нарочитым равнодушием сказала Смолякова. — Увлечение от скуки. Кто коллекцию монет заводит, кто марками балуется, а я со шкурами люблю возиться. Все сама выделывала, каждую ворсинку наперечет знаю. А на материк уезжать, разве их увезешь с собой?

— А вы хотите уезжать? — вежливо осведомилась Таня, хотя Смолякова была ей противна.

— На материк пока не думаем, а вот в райцентр перебраться надо бы. Ты начальника районного стройтреста знаешь?

— Белоносова? Конечно, знаю.

— Вот и замолвь за нас словечко. Так, мол, и так, скажи. Заберите, мол, Смолякова в трест. За него краснеть не будешь. У него в трудовой книжке одни благодарности.

— Не знаю, — сказала Таня. — Вряд ли я смогу вам помочь.

— Захочешь — сможешь, — потрепала ее по плечу Смолякова. Потом провела растопыренной пятерней по ворсистой шкуре и, вздохнув, сказала: — А на материк уезжать будем, подарю свой музей тому, кто заслужит.

«Ну нет, ты не подаришь!» — подумала Таня, вспомнив, как Смолякова спрятала в буфет тарелку с ломтем арбуза.

Когда они вышли в столовую, там уже никого не было — все толпились в коридоре. Только Марина осталась сидеть за столом.

— А ты что, Марина? Или у нас ночевать будешь? — спросила ее Смолякова. — Хочешь, оставайтесь с Павлом.

— У меня свой дом есть, — раздраженно ответила Марина, поднимаясь, и Таня увидела, как глаза ее на мгновение стали злыми и набухли слезами.

«Даже не верится, что это его жена», — снова подумалось Тане.

Смоляков долго и с чувством жал на прощание потной рукой Танину руку, а Глафира Дмитриевна говорила ей:

— Ты приходи, мы люди простецкие. А если так не собираться, волком завоешь. Детей у нас нету, развлечения никакого. В субботу опять соберемся, я за тобой пришлю.

Она первой вышла в сени, щелкнула невидимым на стене выключателем. Над дверьми зажглась тусклая лампочка. В кладовке сразу что-то заворочалось, засопело, захрюкало.

— Васьки мои, — добродушно объяснила Смолякова, отвечая на недоуменный Танин взгляд. И ласково добавила: — Ишь, не спят, а ведь я их выкупала с вечера. — И, провожая Таню на крыльцо, продолжала говорить: — Муж у меня оленину в рот не берет, а свинину где тут взять? Вот мы сами ее и производим.

Со двора выходили, громко разговаривая. Павел нетрезво затянул «Вдоль по Питерской», но сразу же осекся. Голоса и хруст снега под ногами раскололи, растревожили стылую тишину ночи, унеслись к небу, осколками эха вернулись вниз. Вверху, как игрушки на елке, посвечивали звезды, стеклянным шаром висела луна — тронешь и расколется. Яркая луна подмешала в ночь белил, высветила сонные дома и дремавшие сопки за околицей.

На воздухе Тина Саввишна заметно оживилась. Она взяла Таню под руку, облегченно сказала:

— Наконец-то ушли!

— Таня, я провожу вас, не возражаете? — подошел к ним Василий.

— Подождите, — вдруг весело сказала Тина Саввишна. — Давайте сходим на сопку! Товарищи, кто за то, чтобы подняться на сопку?

— Мы, мы!.. — поддержала ее жена Какли.

— Все на сопку! — нетрезво выкрикнул Павел.

Марина взяла его за рукав полушубка.

— Зачем тебе на сопку? Дойдем домой.

— Нет, я на сопку! — заупрямился он. — Мы на сопку идем!

— Марина Дмитриевна, ну зачем компанию разбивать? — вмешался Тимофей.

— Да нет, я с вами, — покорно согласилась Марина.

— Смотрите, ночь какая лирическая, разве грех погулять? Пошли, пошли, ребятки! — Тимофей встал между Павлом и Мариной и, взяв их под руки, потянул за собой.

На сопку поднимались со смехом, проваливаясь в снегу. Тина Саввишна потеряла очки, их шумно искали, шаря руками по снегу. У жены Какли слетел с ноги валенок, застрял в сугробе. Она прыгала на одной ноге, восторженно взвизгивая, пока из валенка вытряхивали снег. Таня, в спешке собираясь к Смоляковой, забыла дома рукавицы, и Василий отдал ей свои. Она тут же слепила снежок, запустила им в Антона Каклю. В ответ на нее градом полетели снежки.

Марина не участвовала в общем веселье, молча плелась позади.

Получилось так, что в какую-то минуту Таня оказалась рядом с Павлом, чуть в стороне от других.

— Постойте, я хочу вам что-то сказать, — остановил ее Павел. Он несколько протрезвел на воздухе, но выпил он много, и хмель еще крепко держался в нем. — Постойте, куда вы бежите? — снова сказал он, хотя Таня остановилась и ждала, что он скажет.

— Вам смешно, да? — спросил Павел, невесело усмехнувшись.

— Ничуть.

— Врете, — сказал он. — Вам смешно… Понятно?

— Допустим, понятно, — согласилась Таня.

— Ничего вам не понятно, — хмуро сказал он. И продолжал уже жестко: — А я уеду. Переведусь. И Лену увезу. Не верите? Хотите, объявлю сейчас всем? Хотите?

— Странно, что вы говорите об этом мне.

— Ну да, я пьяный!.. — хмыкнул он. — Все правильно… Чудеса!.. — Он нервно засмеялся.

— Паша, может, мы вернемся? — появилась возле них Марина. — Что за гулянье — по снегу лазить?

Он не ответил ей — повернулся и быстро пошел прочь.

В поселок возвращались притихшие: порядком уморились. По улице шли гуськом. Марина снова плелась позади. Таня ни разу не видела, чтоб она с кем-нибудь, кроме Павла, разговаривала.

Таня шла с Тиной Саввишной, и та спросила ее:

— Как вам нравится наша Марина? — И, не дожидаясь ответа, сказала: — Жаль Павла Владимировича, он славный человек. Вы же знаете историю их женитьбы?

— Нет, не знаю, — ответила Таня.

— Не знаете, как Смолякова сестрицу замуж пристроила? — удивилась Тина Саввишна.

— А они сестры? — в свою очередь удивилась Таня, не заметив прежде никакого внешнего сходства у Марины с Глафирой Дмитриевной.

— Наироднейшие, — ответила Тина Саввишна и снова спросила: — Так вы серьезно не знаете?

— Серьезно.

— Ну, об этом даже вспоминать неохота, — сказала Тина Саввишна.

Но все-таки она вспомнила и рассказала Тане историю Марининого замужества. И рассказ этот выглядел так.