Николай Золотарёв-Якутский - Из тьмы
Обычно молчаливая служанка накинулась на часового:
— А ты что горло дерешь? Парень не ест, а мне посуду убирать надо!
— Утром уберешь. За ночь съест!
— Утром с посудой возиться буду, что ли?
— Да ты что взъелась? Охота торчать, ну и торчи. На вот ключ. Запрешь не забудь принести. Мы спать пошли.
Варвара что-то буркнула.
«Она меня выпустит. А что будет с ней самой?» — с болью подумал Уосук. Но душой он был уже вне своей тюрьмы. Ключ у Варвары. Нашла-таки способ завладеть им…
— Не спи, я попозже приду, — еле слышно шепнула служанка.
Она не спеша убрала посуду. Потом она долго возилась с замком, и Уосук недоумевал: как же она откроет дверь, если сейчас запрет ее на ключ? Послышался голос Степана:
— Слепая, хорошо ли закрыла?..
Давно миновала пора белых ночей. За окном чернота. В Вилюйске ни огонька: жители экономят керосин. Лишь во дворе Разбогатеева на высоких столбах горят фонари. Разбогатеевы почему-то долго не ложатся спать. А может, это только кажется, что долго? Может, совсем еще и не поздно?..
Наконец в доме воцарилась тишина. А Варвары все нет. Но вот дрогнул тяжелый запор, дверь отворилась. В проеме, как ночная птица, — человеческая фигура.
— Спасибо, сестра!
— Иди за мной. Осторожно…
«Значит, она не закрыла замок, а только навесила его». Уосук крадучись шел за женщиной. Кухня. Уосук узнал ее по сложной смеси запахов, защекотавших ноздри.
— Возьми вот…
— Что это?
— Еда.
Они вышли во двор.
— Как мне благодарить тебя?
— Прощай. Да поможет тебе бог!
Уосук подкрался к забору, перебросил узелок с едой. Забор был высок, но Уосук подставил ящик из-под товара. В это мгновение залаяла собака. «Черт, разбудит», — подумал Уосук. Он ухватился за край, подтянулся и перемахнул через забор. Собака залаяла еще громче. К ней присоединился хор окрестных псов. Беглец нашарил свой узелок и распрямился.
— Брешите, брешите, — вслух сказал он. — Я на свободе!
Глава двадцатая
И снова в путь… «Ловко отомстил Разбогатеев… Твоими руками»
Он прокрался во тьме мимо спящих домов, перешел по шаткому мостику овраг. Здесь город кончался и начиналось песчаное поле. Он бегом пересек открытое место и вошел в сосняк. Только здесь он почувствовал себя в относительной безопасности.
Отсюда начиналась дорога в его родные места — в Салбан, где три года назад он оставил мать и отца. Сейчас он со стыдом подумал о том, что ни разу не написал им ни строчки, оправдываясь тем, что они все равно не умеют читать. Он не знал, здоровы они или болеют, хватает еды или они голодают. Впрочем, что об этом гадать — были нищими, нищими и остались, забитыми, несчастными, без сыновней поддержки. И вот теперь он идет не помогать, а просить о помощи.
Мать поймет и простит, а отец… Отец, пожалуй, перепугается. Он ведь всегда и всего боялся, а тут надо спасать не просто сына — большевика. Да и сын вроде уже не сын — продан… Нелегко понять сложности нового времени человеку, всю жизнь прожившему во тьме. Ничего. Уосук не задержится в Салбане. Он же понимает, что именно здесь будут искать его в первую очередь.
Сначала Уосук шел по дороге, но ноги увязали в песке, и он свернул на поросшую редкой травой обочину. Пройдя несколько верст, он почувствовал, что валится с ног от усталости. Дорога повернула в алас. На противоположной стороне аласа темнел незавершенный зарод[14]. «Стогометальщики, наверно, оставили в шалаше чайник или котелок. Попить бы горячего чаю», — подумал Уосук и двинулся к зароду.
Возле шалаша он нашел еще теплое кострище, над которым поднимался легкий дымок. «Неужели они ночуют здесь?» Шалаш оказался пустым. Уосук раздул костер, подогрел чайник и развернул Варварин узелок. В тряпице он обнаружил хлеб, кусок вареного мяса, осьмушку чая и две коробки спичек.
Подкрепившись, Уосук забрался в шалаш и без сновидений проспал до рассвета.
И снова в путь… Он шел по тракту, хотя понимал, что здесь легко попасться в лапы белых — другой дороги он не знал. Он чутко прислушивался к лесным звукам, опасаясь погони. И вот в середине дня сзади действительно послышался топот копыт. Беглец свернул с дороги и залег в молодом ельнике. Показалась бричка. В ней сидел Разбогатеев. Сзади скакали конные милиционеры. Сколько их было — Уосук сосчитать не успел.
«Дальше идти нельзя. Придется ждать, пока они не вернутся», — решил Уосук. Он нашел сухую ложбинку, натаскал туда березовых и лиственничных ветвей и лег. До Салбана оставалось верст пятнадцать, значит, раньше ночи им не обернуться. Уосук задремал. Кончился день, высыпали звезды — преследователи не возвращались. Наверное, заночевали в наслеге. Прошла ночь, засияло солнце. Уосук не трогался с места.
Разбогатеев проехал назад в полдень. Уосуку показалось, что на этот раз милиционеров стало меньше. Значит, где-то устроена засада? Где же? В отцовской юрте?
Уосук решил выждать. Он смастерил над своим лежбищем навес и, экономно тратя еду, просидел еще трое суток. За все это время по дороге не прошел и не проехал ни один человек.
Погода менялась в день по нескольку раз. То лил дождь, то дул ледяной ветер. Солнце выглядывало все реже. Кончилась еда. «Неужели они до сих пор там? Или я ошибся, и в Салбане никто не остался?»
Еще день-два — и он вообще не сможет двинуться. Нет, надо все-таки идти. Пусть засада. Помогут отец и мать лишь бы только увидеть их подальше от юрты…
Вдали послышалась монотонная якутская песня. Уосук присмотрелся. На дороге показался бык, неторопливо шествующий в сторону Салбана. За ним волочились тяжелые сани, на которых с вожжами в руках восседал крепкий старичок с бронзовым лицом и белой бородкой.
«Только сядет якут на быка — певец», — припомнил Уосук присловье. Он встал, отряхнул пиджак и. чтобы не испугать старика, подождал, пока он проедет. Затем вышел на дорогу и негромко позвал:
— Отец! Эй, отец!
Старик остановил быка и обернулся:
— Э-э, человек! Откуда взялся? Кэпсё![15]
— Ты куда едешь?
— На дальнее озеро. Рыбу ловить.
— До Салбана доедешь?
— Э-э, нет. Версты три останется.
— Подвези, отец!
Рыбак как будто обрадовался.
— Садись! Бык у меня сильный потянет и двоих. Опять же веселей..
Бык размеренно шел без понуканий, видимо хорошо зная дорогу. Некоторое время старик молчал, присматриваясь к юноше.
— Что-то я тебя раньше не видел!
— Я не здешний. Из Вилюйска иду.
— И все пешком? А по одежке судя, не из бедных.
— Как раз из бедняков. Самых последних… Я, отец, в Якутске учился. Вдруг — революция. Семинарию закрыли. Теперь вот домой иду. Денег на ямщика нет, потому и пешком.
— Далеко, стало быть, идешь?
— В Белое. Слыхал, может?
— Нет, не слыхал.
«Еще бы ты слыхал». — улыбнулся Уосук. Название это он только что придумал.
— А Салбан тебе зачем? Ночевать будешь?
— У Никифора Токура. Знаешь?
— Знаю такого… — недобро протянул старик. — Он что же, родня тебе?
— Сын его со мной учился.
Старик проворчал что-то себе под нос.
— Как живут Токуры, старина? — с замиранием сердца спросил Уосук, готовый к самым горьким вестям.
— Как не жить! Живут, перебрасываясь кусками сала. Нам такого богатства не видать, — осуждающе проговорил старик.
— Ты шутишь, что ли?
— Какие там шутки! Ты сам-то бывал у Токура?
— Давно… Проезжал лет пять тому через Салбан.
— То-то и оно. Токур теперь богач из богачей. Не в дырявой юрте — в настоящих хоромах живет!
— Что за чудеса!
— Пожалуй, не поверишь. Сына своего единственного купцу продал. Того самого, с которым ты учился. Продал ребенка и сам продался — первым помощником стал у купца. Берет у него чай, табак, водку, тряпье разное и обменивает в наслеге на пушнину, скот, масло. Само собой, не без выгоды для себя. Оделся-обулся, скот завел… Дальше — больше. Обнес столбовой изгородью летнее пастбище Улахан-Сысы и дом себе там поставил. Раньше полнаслега скотину пасло, а нынче одни Токуры блаженствуют. Бедняки шум подняли, к князю своему, Хахарову, кинулись, а тот: «Никифор теперь родственник купца Разбогатеева, не знаете, что ли? Помалкивайте, пока целы!» Пожаловались салбанцы начальству вилюйскому. Прибыл заседатель — и прямо к Токуру. Чем угощал его Никифор — неведомо, только на другой день собрал заседатель народ и сказал: «Никифора Токурова не трогать! Это пастбище принадлежит ему». И укатил.
«Неужели все это правда? Да, облагодетельствовал меня купец… кругом озолотил! И меня, и моего отца купил. Не поймет меня отец, не поймет…»
Бык не спеша перебирал копытами, шумела тайга. Уосук сбивчиво и невпопад отвечал на вопросы старика. «Разбогател отец. Небось батраков завел. Мучит их так же, как его мучили. Что скажу ему? Что? Как в глаза погляжу? Есть несчастные — без отца. А у меня сразу два. Лучше бы мне не знать такого счастья…»
